Обладание всякого рода благами — еще не все. Получать наслаждение от этого обладания — вот в чем счастье. ©Бомарше
Неспешно бродя по лесной глуши с парой потёртых сумок наперевес, Кенни продолжал держать руку на шее, прикрывая сквозную рану. Кровь по-прежнему не останавливалась, пачкая пальцы. В конце концов, так было всегда. И любая, даже самая глубокая рана, рано или поздно затягивалась, оставляя после себя лишь постепенно бледнеющий рубец. Замаравшийся в чужой крови нож покоился в кармане, готовый в любой момент к новой схватке. Кто бы не оказался на пути, Кенни чётко знал, что инстинкт возьмёт вверх, и он будет бороться до последнего, как делал всю свою жизнь. Он просто шёл, неспешно выжигая каждый миг произошедшего из собственного разума. Гневный взгляд умирающей Роземари… Замаравшееся в грязи лицо военного, припрятанного на обочине… И пугающее трепыхание грудной клетки гвардейца, задыхавшегося на его глазах. Чтобы не случилось — это уже в прошлом. В пресловутом «вчера», оставшемся позади. Кенни не имел привычки оглядываться, как не собирался изменять себе и в этот раз. Ниссим получил свою небольшую долю с дела, как и договаривались. С железным алиби и чистейшими руками. Пять процентов, попавшие в его толстые пальцы, исчезли на глазах, являя собой немое подтверждение амплуа иллюзиониста, которое уличный фокусник годами закреплял за собой в умах останавливающихся зевак, не всегда готовых подкинуть завалявшуюся в кармане монету. — Теперь хоть в приличное место сводишь блондиночку, а не на наше вшивое выступление, — скабрёзно подмигнул он. Кенни лишь молча развернулся, бросив скупое: «Бывай» под глоток пенного пива, мгновение спустя провалившегося в обрюзглое пузо фокусника. О произошедшем местные газеты написала лишь спустя пару дней. Ниссим не знал о прискорбной участи Роземари, чьё тело обнаружили охотники только спустя сутки. Тем лучше для него. — Мы никогда не встречались, — пересчитав нужную сумму, гвардеец сделал вид, что осматривает протянутый документ, после чего махнул коллегам, расположившимся ниже по лестнице. — Чисто, можно пропускать. Ничего не стоящий буклет, взятый из столичного кабаре, вновь оказался в руках Кенни. Никто не давал гарантии, что его не будут досматривать гвардейцы в самом городе, но по крайней мере удалось попасть в родные пенаты без шума и лишней огласки. Да и удостоверения личности у Кенни не было и отродясь, было бы что предъявлять настойчивым служителям закона. Оглядев с высоты знакомые улочки, Аккерман, на мгновение остановившись, всматривается в ветхие крыши невысоких построек. Изменилось ли хоть что-то с его последнего пребывания здесь? — Не стой столбом. Пошёл! — гаркнул стоящий у подножия военный, удерживая собственную бляшку ремня. Его коллеги с такими же крысиными глазками проводили фигуру Кенни до ближайшего поворота, за которым открылась вполне знакомая картина. Грязные улицы, залитые всеми возможными человеческими выделениями. Лежащие калеки и полутрупы, которым осталось немного до встречи с самой прародительницей. Разваливающиеся бараки с вывешенным тряпьём, неспособным высохнуть в здешней сырости, бьющей в нос характерным зловонием всего окружающего. Так вот от чего он бежал, цепляясь за любую возможность выбраться из тёмной ямы. Тоска неприятно царапнула под ребром, резко кольнув в боку. Кенни точно знал, где сможет отвести её, залив себе за воротник стопку-другую. Ноги ведут его по знакомому маршруту, пока цепкие пальцы сжимают ручку старого кейса. Мешок за спиной не приносит дискомфорта, лишь иногда натирая ремнём в области саднящего рубца. Пока взгляд не натыкается на знакомый камень. Небольшой валун, скорее кусок развалившейся за время существования этого проклятого места колонны, на который он забирался всё своё короткое детство. Призрак прошлого, обернувшийся злой шуткой для местных жителей, которых прочий мир и вовсе не считает за людей. Взгляд скользнул по дорожке, ведущей к покосившемуся крыльцу. Выцветший фасад, некогда имевший благородный лазурный оттенок, теперь скорее походил на цвет грязи. Разбитые окна, в которых во весь рост мог встать человек, сейчас частично забиты прогнившими досками, закрывающими следы копоти, разъевшей часть здания. «Кенни!» Ему снова около трёх лет, когда он слышит голос отца, присевшего на корточки, чтобы раскрыть свои широкие объятия. Высокий, опрятный мужчина, в глазах которого виднелся проблеск мягкости, вероятно, унаследованной в его приятных чертах лица от бабушки Анетт. Что было даже странно, беря в расчёт несменную компанию отца в виде двух-трёх широкоплечих мужчин с куда более суровой миной, частично прикрытой козырьком надвинутого картуза, и сбитой кожей на костяшках пальцев. Даже холодная красота матери, сжимающей маленькие детские плечи, приобретала зримую теплоту, позволяя выпустить из ледяных пальцев сына, успевшего соскучиться по родителю за томительные дни отсутствия. «Ты стал ещё выше, как я погляжу». Его сухие пальцы частенько трепали Кенни по голове, после чего скрывались в карманах сшитого по его плечам пиджака. Пусть отец редко появлялся в его жизни, но каждый миг общения с ним нёс оттенок радости. Пустяковый диалог редко длился больше минуты, но отец не был тенью, перешагивающей через него, как через пустое место. Пока не появилась она. «Только посмотри на эти пухлые пальчики. Она тебе нравится?» Мать отнеслась к появлению дочери с некой тревогой, пусть и прижимала новорождённую, сморщенную малышку к груди. Кенни испытал яркое отвращение тогда, в красках запомнив расплывающееся кровавое пятно на постели, как и отталкивающее своим видом существо, чей крик стоял в стенах всего дома. «Она самая красивая девочка на свете. Вся в мать». Отец едва дёрнул уголками губ, опустившимися на макушку измождённой матери, державшей в руках окровавленного младенца. И как только эти беспомощные маленькие существа могут вызывать у людей умиление? Но сердце внушавшего уважение главы семейства растаяло в тот же миг, как он её увидел. С появлением Кушель он фокусировал своё внимание на ней, уделяя львиную долю своего немногочисленного времяпрепровождения с семьёй неразумному младенцу. Отчего холода в нём стало куда больше по отношению ко всем остальным. Истерики матери приобретали всё больший напалм, отчего отцу приходилось утихомиривать её иной раз не только словом. Он приходил домой всё реже, не всегда вырывая в своём плотном графике крупицу времени побыть с ними. До их самого последнего разговора. «Остановись. Пожалуйста. Мы просто сбежим». Мать нервно лепетала, стоя на коленях, пока её руки обхватили его ногу. Не просьба, мучительная мольба, не свойственная её холодному стану. «О чём ты говоришь?! Никогда больше Аккерманы не пустятся в бегство!» — он взял мать за грудки, прижав к стене. После чего, чуть спустив накативший гнев, прижал к себе, позволив утопить её слёзы в собственной груди: «Я всё улажу. И я не позволю им навязывать свои правила. Не в этом городе». Кенни помнит приглушённый, пугающий хрип в его голосе. Последнее воспоминание об отце, после которого лишь нескончаемые слёзы матери и холодное утро, когда он услышал истошный детский плач из спальни. Маленькие пальцы сжимали прутья деревянной кроватки под оглушающий рёв. Распухшие, покрасневшие глаза в тёмной комнате смотрели на него без отрыва, пока застывшая гримаса крика обнажала пару видневшихся зубов. Это было здесь. Но... могло ли всё сложиться по-другому? Хотя бы для неё? Качнувшиеся босые ноги, висящие на площади, встали немой картиной перед глазами. Свербящая в висках боль вынуждает сильно зажмуриться, выкидывая накатившие образы из головы. Довольно ностальгии, это по части женщин. Вновь мазнув безучастным взглядом по фасаду дома, Кенни спокойно движется дальше по улице, продолжая придерживаться выбранного маршрута. Всё равно эта рухлядь, некогда построенная для господ с поверхности, уже не стоит и гроша.***
Мелькнувший в руках Эдуардо бокал быстро наполняется золотистой жидкостью, после чего опускается на стойку. Кушель молча поднимает на него взгляд, всматриваясь в небольшую пенку на самой поверхности. — Яблочный компот, — спокойно заключает он, уловив адресованный ему без слов вопрос. — Нашёл припасённую банку в подвале. Всё лучше местной воды. — И то верно, — уголки её губ едва дрогнули, после чего она молча отпила глоток. Одно качание головы встретившегося ей во время патрулирования улиц Полли многозначительней всего прочего. «Почерк Потрошителя». Он осёкся, продолжая угрюмо смотреть на носки собственных сапог. После чего добавил тихое «Мне очень жаль». Земля ушла из-под её ног ещё тогда, и Кушель всё ещё в свободном падении, едва умудряясь выныривать из тягостных дум, хотя бы время от времени, чтобы не захлебнуться вовсе. Непозволительная роскошь, которую она никак не может позволить себе. Бокал опускается на стойку слишком быстро и безвольно, отчего ножка под тихий хруст падает прямо у её ног. — Кушеель! Жестокая шутка судьбы. Если бы только она могла что-то изменить, на пороге появился бы не он. Преодолевая оцепенение, Кушель медленно оборачивается, первым делом натыкаясь на раскрытые объятия, над которыми маячит самая широкая улыбка, которую она когда-либо видела. Пальцы сжимаются с неимоверной силой, обхватывая скрипнувшее стекло. — Ну же, дорогая, иди сюда. Обнимешь своего брата? Пальцы Кушель разжимаются слишком быстро, стоит ей всем корпусом развернуться в его сторону. Бокал с отвалившейся ножкой попадает прямо по плечу, оставляя липкое пятно, после чего разбивается у его ног. Кенни лишь пускает безмятежный взгляд на собственный плащ, всматриваясь в расплывающееся пятно. Пальцы притягиваются интуитивно, после чего он рефлекторно их обнюхивает. — Я думал, это хотя бы будет выпивка, — с тем же спокойствием комментирует он. Брошенное вслед блюдце попадает прямо в цель, ударяя по губе. — Эй, что за вздор?! Заканчивай уже свои женские штучки! Кенни бросает злобный взгляд в её сторону, рассматривая стоящую во весь рост женскую фигуру. — Тебе хватило наглости заявиться сюда? — Кушель цедит каждое слово, удерживая в трясущейся руке бутыль. Её грудная клетка, выигрышно подчёркнутая не самым тугим корсетом, тяжело вздымается, приманивая взгляд. — Кушель, — Кенни оглядывается по сторонам, не забывая придерживать разбитую губу, судя по солоноватому привкусу крови, играющему на языке. Его суровый взгляд поочерёдно оглядывает уставившихся на них зевак. — Какая муха тебя укусила? Один невинный шаг в её сторону оборачивается ударившей по шляпе рюмкой, после встречи с которой останется мясистая шишка. — Не подходи! — Кушель кричит навзрыд, пока Кенни громко чертыхается себе под нос, дойдя до точки кипения. — С ума сошла?! Не думай, что если ты моя сестра, я тебе как следует не всыплю! Вероятно, это пьеса. Акт женской истерии, гипертрофированный и наигранный, по большей части ради драмы. Неблагодарная девчонка, вздумавшая поиграть с ним в свои игры. Не впервой, в конце концов. Если уж отцу удавалось обуздать строптивый нрав матери, ему сладить с сестрой уж точно не проблема. На его очередной шаг Кушель суетливо выхватывает из рук побледневшего Эдуардо бутылку, на что бармен лишь растерянно смотрит по сторонам, не понимая как действовать. — Ненавижу! — дно бутылки ударяется о стойку со всей силой, оставаясь острым обломком стекла в её руке. — Эй, девушка не хочет, чтобы ты к ней подходил. Маслянистая ладонь с достаточной силой падает на плечо Кенни, принуждая остановиться, пока чесночный выхлоп от реплики "заступника" не ударяет пряным смрадом прямо в ноздри. Не мешкая, Аккерман тотчас обхватывает завалившуюся на него кисть, пока в свободной руке уже мелькает лезвие ножа. Один взмах лишает влезшего без дозволения в их диалог пальца, чьи ошмётки остались висеть на порезанной кисти. Пинок следует сразу же, толкая орущего во всё горло клиента на соседний стол, подливая алый соус прямо на печёный картофель и бобы, не забывая окропить лицо местной работницы. Наступает гробовая тишина. — Не лез бы ты, свинья. У нас здесь все-таки беседа личная. Не для посторонних ушей, — цедит сквозь зубы Кенни, вытирая замаравшееся лезвие о скатерть близстоящего столика. — Так что разошлись все нах*р! — его зловещий голос повышает звучание на тон. Вновь ощутив неприятное саднение на губе и челюсти, он рефлекторно стирает выступившие капельки крови собственными пальцами, прокатываясь языком по зубам. — Малышка… положила бы это, пока не порезалась, — на его тихую реплику Кушель продолжает держать расколотое горлышко бутылки, острие которого направлено прямо на него. — И мы с тобой поговорим. По душам. По-семейному. — Если бы ты только знал, что натворил… — к её глазам подступают слёзы. И всё же решимость в ней не угасает ни на крупицу. — Ладно, согласен, я немного задержался, — Кенни театрально поднимает руки перед собой, — … на пару лет. Но я не с пустыми руками, — его плечо дёрнуло в её сторону, обращая внимание на потёртую сумку. — Я пришел за тобой. — Чёрта с два я пойду с тобой! Я видеть тебя не могу! Ненавижу… — И чем я заслужил подобную немилость? — никак не меняясь в лице, Кенни смотрит с вызовом, не готовый спустить ей с рук происходящее. — Я терпела твои выходки, но… За что ты так со мной? Со всеми несчастными, которых ты убил?! — Так вот в чём дело. Только не говори, что ты снюхалась с тем полицейским… — Кенни делает небольшую паузу, после чего неспешно кладёт сумку на рядом стоящий стул. — В тебе проснулась совесть? Судьей себя возомнила?! — тихо цедит он, мало сдерживая накатывающую злость. — Или думаешь, что силенок хватит справиться со мной? Стекляшка тебе в этом не помощник, — насмешка в его голосе сопровождается кивком в сторону бесполезного горлышка разбитой бутылки, сжимаемой в ее руках. — Нужно что-то посильнее. — Кенни… — Кушель стискивает челюсть так сильно, что сводит мышцы. — Ты же у нас идеал. Осуждаешь меня за то, что я всего лишь живу по законам нашей природы. Выживает сильнейший, Кушель. Лизать клиентам задницы мне интереса нет. Это скорее твоя прерогатива. Переходя на крик, она бросает стекло на пол, едва сохраняя остатки контроля над собственными действиями. Вот оно. Стоит только чуть дожать, чтобы окончательно обуздать её разум, вынудив склониться перед ним. Он знал, что задев её гордость, окончательно обнажит её нервы, лишая мнимой брони. — И что теперь? — Кенни неспешно приближается к ней, уже готовый утопить в своих объятиях непутёвую младшую сестру. После хорошей взбучки, разумеется. — Бежать-то тебе некуда. — Какая же ты тварь! — её лицо искажает оскал ненависти в тот самый миг, как руки ныряют под барную стойку. — Олимпия! — истерично вырывается из уст Эдди, так и застывшего с поднятыми перед собой руками. На наставленное на него дуло ружья, Кенни лишь едко усмехается. — Ты хоть пользоваться им умеешь? На вскинутую в насмешке бровь Кушель резво притягивает приклад к собственному плечу, уверенно фиксируя пальцы на спусковом крючке. — Ооо… ну если уж надумала стрелять, не промахнись, дорогуша. Ведь я отвечу, не сомневайся, — пугающе бросает Кенни, сверкая хищным взглядом из-под шляпы. — Вот сюда, в самое яблочко, — его пальцы стучат в области сердца. Выстрел раздаётся слишком спешно. Кенни даже на мгновение меняется в лице, более не осязая давления собственной шляпы, слетевшей с головы. — Я не святая и не скажу, что верю в бога или в рай, но... я точно знаю, что ад для таких подонков, как ты, есть наверняка. И я искренне верю, что ты ответишь там за всё, что натворил. Ружьё в её руках предательски трясётся, оказываясь с громким треском на стойке у носа всё ещё прикрывающего уши Эдуардо. Тонкие пальцы прижимаются к отбитому прикладом во время выстрела плечу, и всё же её небольшая фигура всё также твёрдо стоит на ногах, не собираясь сдаваться под натиском его властного тона. — Больше никогда не попадайся мне на глаза, — Кушель рычит подобно дикому зверю, проявившему акт милосердия в самый последний момент. После чего быстро поднимается по лестнице наверх, притягивая подол длинного платья к низу живота. — В пекло! Тебя, Кушель, твои угрозы и твой ублюдочный бордель! Подыхай здесь, если так этого желаешь! Вложив всю свою ярость в удар, Кенни пинает стул, отчего тот в миг разлетается на щепки. Быстро подхватив сумку, он вылетает из борделя, пытаясь обуздать накатившие эмоции. Он мог предречь любой исход их встречи, не ожидая распростёртых объятий сестры, по крайней мере сразу. И всё же столкнуться с подобным натиском ненависти от вечно миролюбивой Кушель, являвшейся воплощением всеобщей доброты в их детстве, что-то новое. С волками жить, по волчьи выть, как говорится. Даже её моральный стержень прогнулся под тяжестью обстоятельств, вывернув душу наизнанку. И тем не менее, она всё равно не оросила его мозгами деревянные полы и близлежащие стены. — Ещё и шляпу прострелила, — всматриваясь в дырку на дне, рычит себе под нос Кенни, остановившись в ближайшем переулке. — Удавил бы. Почувствовав мягкое прикосновение руки на собственном плече, он резко оборачивается, успевая толкнуть непрошенного гостя к стене. Сжатый кулак уже двигается в сторону перепуганной физиономии, в которой Кенни в последний момент умудряется рассмотреть знакомые черты лица. Рыжие кудри, спадающие на плечи, красиво обрамляют миловидное личико, на котором выделяются глаза, навевая приятные воспоминания. — Кенни… — испуганно лепечет вжавшаяся в стену куртизанка, уже поднявшая руки в попытке спастись от неизбежного. Её глаза полны страха и трепета перед ним. Как у большинства женщин, склоняющихся перед мужской силой и превосходством. У Кушель же был иной, совсем не знакомый ему взгляд. Полный ненависти и решимости. Она смотрела с гордостью, которую не растеряла даже за время работы в подобном месте. Вспыхнувшая ярость поостыла, уступив место чему-то иному. В конце концов, он пришёл сюда с конкретной целью. И её отказ никак не повлияет на его решение. Стеклянный взгляд Роземари со стекающей струйкой крови встал навязчивым бельмом перед глазами. Однако Кенни тотчас отогнал от себя навязчивую мысль.***
Не став с излишней дотошностью выпытывать у помрачневшей Олимпии, что произошло в холле, учитывая раздавшийся выстрел, Джон Джунсон принял на веру её версию о набедокурившем клиенте, которого пришлось выпроваживать силой. Без лишних расспросов и желания владеть дополнительной информацией о произошедшем, что может стоить ему и остальным работницам жизни. Не считая нужным проверять угрозы похитивших его головорезов, Джон наслаждался более-менее стабилизировавшимся заработком, пребывая в надежде на появление спонсора, пусть дела в целом шли всё так же паршиво. Но клиенты всё ещё есть, и даже с деньгами, а это уже что-то. Вытащив из ящика стола новую упаковку сигар, он медленно распечатывает её. Свежий аромат табака с поверхности ударяет в голову, позволяя насладиться моментом, когда в пальцах оказывается толстая сигара. Он не курил эту марку довольно долго, довольствуясь дешёвым табаком, что можно было сыскать у местных торговцев. Но сейчас заветная сигара уже приглаживает его усы, готовая оказаться во рту. По удовольствию даже секс не может сравниться с терпким вздохом, после которого наступает приятное головокружение. Как и ни одна из его девиц не стоит таких денежных трат. Уже готовый поджечь сигару, Джон Джунсон так и замирает со спичкой в руке, когда в его кабинет врывается высокий мужчина, вырывая скрипучие петли. — Что за…!? Ухватившись за воротник, Кенни притягивает его к себе через стол, отчего Джон Джунсон вынужден оторвать тощий зад от просиженного кресла. — Не знаю, что ты сделал с Кушель, что она в бешенстве, но если ты ещё хоть раз тронешь её пальцем — я тебя убью! — Чт... пр... гхм… С кем?! Куш… Олимпия, что ли? Есть определенный контракт! И пока она не выплатит долг, я… Кенни разжимает пальцы, выпуская воротник рубашки из рук, отчего Джон Джунсон падает обратно в кресло. Раскрытая сумка одним рывком оказывается на столе, позволяя рассмотреть брикеты денег. — Вот… раз. Два. Три, — Кенни неспешно вытаскивает по стопке купюр, брезгливо бросая их в руки ошарашенного владельца борделя. — И еще полсумки — процент, который накопился. Вместе с самим долг. Жадно следя за его действиями, Джон Джунсон деловито расправляет плечи, после чего осторожно кладёт деньги на стол рядом с собой. — Мне нужно пересчи… — Уж поверь мне, здесь достаточно! — Кенни смотрит с оскалом, решительно опуская ладонь на сумку. На нависшую над ним фигуру владелец борделя смотрит с опаской, недовольно играя желваками. И всё же возразить ему духу не хватает. — А вот это, — вытащив еще две стопки из сумки, Кенни откладывает их в сторону, — через неделю ты отдашь Кушель со словами, что ее проспонсировал один из толстосумов. — Что? — недоумение на физиономии Джона Джунсона заиграло новыми красками. — Ты скажешь, что она свободна, долг погашен. И она может идти, — с нажимом добавляет Кенни, не испытывая удовольствия в разжёвывании деталей. — Думаешь, ей есть куда идти? — с насмешкой выдавливает из себя Джон Джунсон. Эмоции поспешно взяли над ним верх, о чём он мгновение спустя пожалел, вновь ощутив давление на шее от натянутого воротника, сжатого в руке свирепеющего на глазах Кенни. — Это уже не твоего ума дела, — тихо рычит он, медленно притягивая прокуренного сутенёра к себе, отчего его лицо начало постепенного багроветь. — Но если я узнаю, что деньги до нее так и не дошли, или что ты что-то зажал… Последствия ты понимаешь сам. — Можно и без угроз, — выплёвывает из последних сил Джон Джунсон, наконец-то проявив смелость в попытке высвободиться из тисков Аккермана. — Всё будет сделано. Даю слово. — Стоило бы ещё твоё слово хоть что-то. Откашлявшись, он с манерой денди поправляет замятый воротник, после чего тянется к сумке. Стопки с купюрами постепенно оказываются у его стола, готовые отправиться в его опустевший сейф. — Сдалась вам всем эта девка? — ворчит себе под нос Джон Джунсон, откладывая долю Кушель в отдельный ящик. — Не уж то папашей ее спиногрыза себя считаешь? — Кем? — Кенни уточняет не сразу, уже оказавшись в дверях его кабинета, отчего его высокая фигура неспешно обернулась. — А, так ты не знал? Наша дорогая Олимпия в особом положении! И наотрез отказывается избавляться от подхваченного у одного из клиентов балласта. На его слова, Кенни хватает сумку с оставшимися купюрами. — Эй! Мы не так договаривались! — Джон Джунсон выходит из-за стола, готовый проявить всю свою решимость в попытке отстоять только попавший в его руки куш. — На сколько ты оцениваешь собственную жизнь? — тихую реплику сопровождает холодное прикосновение лезвия, коснувшегося его щеки, что тут же остужает пыл владельца дома для утех. — Так что пересчитай внимательно. Мне бы не хотелось возвращаться сюда снова. Резко убрав лезвие, оставившее красную полоску на щеке Джона Джунсона, Кенни, скрывшись мрачной тенью в проёме, двинулся по коридору. Губы сами собой сложились в трубочку, насвистывая простенький мотив, который он слышал в деревеньках на поверхности. Они были очень мягкими. Коротенькие чёрные волосы, которые он инстинктивно пригладил в надежде унять душераздирающий крик. И это сработало, на лице маленькой девочки каскадом сменялись эмоции, начиная от явного удивления, проявившегося расширением её больших глаз, в которых всё ещё стояли слёзы. Затем последовала грусть, сопровождаемая сжатием пухленьких губ и опухших век, отчего по щекам скатилась очередная порция слёз. Однако стоило ему присесть к прутьям кроватки и дунуть ей в лицо, смахивая воздухом капли, её рот растянулся в искренней улыбке. Почему ему пришло в голову именно это, Кенни до сих пор невдомёк, он действовал инстинктивно, испытывая единственное желание её успокоить. Но эффект превзошёл все ожидания, озарив весь дом задорным смехом. Её пухлые ручки потянулись к нему, уцепившись за лицо, и это было куда менее мерзко, чем он мог себе представить. Как и проведённые рядом с ней часы, по истечении которых мать так и не появилась. Кенни бежал изо всех сил, на ходу вспоминая маршрут, по которому они с отцом ходили пару раз. Спустя долгие плутания и, чудом избежав встречи с лошадиными копытами гужевой, он увидел знакомую дверь. На неистовый стук на пороге быстро среагировала Анетта Аккерман, отворив прямо перед его носом дверь. Какого же было её удивление узреть жадно хватающего воздух внука, едва успевшего шагнуть назад, чудом не свалившись со ступенек. — Герольд! Кенни рассказал им всё, нервно теребя за её подол. — Где Кушель? Внимательно его выслушав, дед тотчас осведомился о сестре. — Она осталась дома. Нужно спешить. Она спала, когда я уходил, но может проснуться в любой момент. В тот момент внутри него что-то сжалось. Если Кушель проснётся одна, то снова будет рыдать навзрыд, истязая маленькую грудную клетку своими содроганиями. Почему-то ему этого совсем не хотелось. — Собирайся, Анетта. Нужно скорее забрать её. Рука Герольда Аккермана с некой мягкостью опустилась на его плечо. — Молодец, Кенни. Ты сделал всё правильно. Был ли это единственный раз, когда его удостоили похвалы суровые губы деда? И всё же в тот момент, несмотря на весь страх неизвестности, он был горд собой.***
Рассматривая глубоко залёгшие синяки под глазами в собственном отражении, Кушель мягко поглаживает живот, стараясь выкинуть из головы всё пустое, что день ото дня валится на её плечи. Пальцы шуршат тканью, легонько постукивая по коже, пока она тихо напевает медленную мелодию. Может ли он уже слышать это? В любом случае это приятно. Ощущать внутри жизнь, которую она может в скором времени дать, явив миру частицу утраченного. Даже несмотря на незначительные габариты и пока небольшой срок, ребёнок уже меняет её, и ей это нравится. Чтобы с ней не происходило, он реагирует. Усиленным биением её сердца, вырывающегося из груди, или лёгкой тяжестью в животе, сопровождаемой движением различной интенсивности. Ощутив шевеление, Кушель сильнее приглаживает живот. — Тебе нравится? Тогда я спою тебе что-нибудь ещё. Вспомнив более ритмичный мотив, Кушель начала постукивать носком обуви, едва задевая ремень сумки, брошенной у её ног с час назад. «Ты всё ещё считаешь, что ребёнок у шлюхи — это хорошая идея?» Кенни проломил дверь её комнаты одним рывком, после чего пугающе навис над ней. Сердце затрепетало как никогда, но Кушель ощутила страх вовсе не за свою жизнь. «Я одного понять не могу — ты о себе-то позаботиться не в силах. Зачем тебе лишний рот? Кричащий комок неприятностей, жующий сиську? Это твоя мечта?!» Он был зол, но при этом спокоен, лишь нервно стучал пальцами о спинку стула, на котором она продолжала сидеть, не шевелясь. И всё же на лице Кушель появилась сардоническая улыбка, сопровождаемая болезненным смехом. «Ты несёшь погибель всем и вся. Не думай, что я стану слушать такого, как ты». «Избавься от ребенка, не губи себя». Его тон нёс максимально приказной оттенок. И всё же он только смотрел, с манерой оценщика разглядывая её тело. После чего отпустил потёртый ремень сумки, упавшей прямо под трюмо. «Поступай как знаешь. Этого надолго не хватит». Беззащитная новая жизнь, вверенная в её руки вместе с металлической брошью в виде змея. Сумев дать отпор натиску Кенни, она теперь знает наверняка — кто бы не стал на пути, Кушель защитит ребёнка любой ценой, сохранив ту крупицу тепла, что когда-то подарил ей Рик, заключив в своих крепких объятиях.