Citoyens charmants

Сен-Жюст чувствует себя не слишком хорошим революционером, потому что радостно вздыхает, когда Барер дописывает последний пункт в черновике соглашения с польскими патриотами. Да, это соглашение очень важное, но после девятого термидора, когда власть чуть было не перешла в руки к мелким любителям наживы, у них каждый день важный! Настолько, что Сен-Жюст не очень помнит, на что похож хотя бы четырехчасовой сон. Зато он помнит отлично, когда в последний раз спал с Робеспьером. Быстро и зло после их ссоры восьмого термидора. То есть давно! Но завтра они решили непременно дать себе день отдыха — просто чтобы выжить. И сегодняшний вечер обещает быть ленивым, теплым, сладким… О чем он невольно вспоминал в последние полчаса или час. — Ну так до завтра, граждане? — спрашивает Барер, убирая листы в папку. — До завтра! — отвечают хором Сен-Жюст и Кутон. Барер, вымотанный настолько, что забывает о своих привычных любезностях, торопливо уходит. Сен-Жюст встает, собирает свои бумаги и попутно просит Кутона: — Ты сможешь побеседовать с Костюшко? Кажется, мы с ним не сошлись характерами, а это лишнее в наших и без того непростых отношениях с поляками. — Я-то смогу, но не лучше ли Робеспьеру? — На нем переговоры с англичанами, ты забыл? — Антуан! Право же, странно полагать, будто бы Робеспьер не побеседует и с теми, и с другими. Тем более после нелегкого разговора со вчерашними врагами он отдохнет душой с революционером. Сен-Жюст пытается деликатно сформулировать мысль, что неплохо бы после столь тяжелого лета поберечь здоровье Неподкупного. Но кому он об этом собирается сказать, своему другу-паралитику! — Впрочем, — Жорж задумчиво играет пером, — я не осуждаю твою своеобразную… ревность. Что?!! — Ну да, — продолжает ехидный черт в кресле-каталке. — Гражданин Костюшко прославлен в боях, умен и храбр, не уступает в этих качествах тебе. Однако ты напрасно беспокоишься, дорогой, вашей дружбе с Максимильеном ничего не угрожает! Ну и как это понимать? Кутон догадался или просто хочет шуткой прогнать усталость? — Прости, Антуан, я, кажется, зашел слишком далеко. Разумеется, я возьму на себя… как это по-польски… пана Тадеуша! — Ох, Жорж, — качает головой Сен-Жюст. — Все бы тебе куда-то заходить, то слишком далеко, то на трон! Они вместе смеются, вспоминая, как на это последнее обвинение девятого термидора Кутон, указывая на свои парализованные ноги, ответил: «Это я-то хотел взойти?» Однако милая дружеская болтовня отняла у Антуана слишком много времени! Пора уже не то что идти — бежать, лететь на Сент-Оноре. Но кстати о тронах. По дороге он покупает душистую белую лилию, чтобы подразнить уже вполне официального диктатора Робеспьера символом королевской власти. На крыльях любви и язвительности он заворачивает за угол… и слышит нежнейший женский голос: — Гражданин Сен-Жюст! Ты к моему брату? Шарлотта. Которая сначала вынула всю душу из старшего брата, потом довела до белого каления благодушного младшего, но после девятого термидора как-то вдруг быстро многое поняла и теперь ищет примирения с обоими. Еще год назад Сен-Жюст нашел бы в себе достаточно наглости, чтобы избавиться от ее компании, но сейчас не может. Максим и Огюстен все-таки действительно любят сестру, а она искренне пытается обуздать свой трудный характер. — Добрый вечер, гражданка Робеспьер! — Сен-Жюст чуть кланяется и замечает внушительную корзинку в руке у своей собеседницы. — Да, я к Максимильену. Вероятно, как и ты. Позволь помочь тебе? — Она вполне легкая… А впрочем, я охотно доверю гостинцы для моего Максима герою Флёрюса, — мило улыбается Шарлотта. Выходит пафосно, и все же она не кокетничает, не льстит. Просто хочет наладить хорошие отношения со всеми близкими к старшему брату людьми. И раз уж они все равно идут неспешно, Сен-Жюст считает своим республиканским долгом кое-что объяснить: — Дорогая Шарлотта, я вовсе не герой Флёрюса. Героями мы должны звать наших храбрых солдат, а тем, кто наделен властью, следует быть скромнее, если мы хотим счастья и равенства в нашей Республике. — Я постараюсь быть хорошей республиканкой, хотя это мне пока не всегда удается. — Мне тоже, — фыркает Сен-Жюст, припоминая, что чуть ли не вприпрыжку покинул сегодня павильон Флоры. Но любой, даже самой светской прогулке, однажды приходит конец, и вот они уже у дверей Дюпле. Шарлотта старается быть не слишком навязчивой, наверняка оставит свою корзинку, поговорит минут десять с Максимильеном да и уйдет. И тогда-то Антуан… — Антуан! — прежде хозяев его встречает Филипп-старший с улыбкой от уха до уха. — Что мой сын сегодня сделал, ты не поверишь! — Не поверю, что он пошел. Я плохо разбираюсь в детях, но в три месяца они еще не ходят. — В три с половиной. Где твоя абсолютная память, негодник? Так вот, в три с половиной мой сын почти перевернулся! Сен-Жюст пытается как-то взбодрить убитые работой мозги. Перевернулся? А это что, важно? В смысле, дети не сразу умеют переворачиваться? Филипп шутливо щелкает его по кудрям: — И глуп же ты, дорогой коллега! Знаешь что, женись. Будут свои дети, поймешь! Хотя… Нет, не поймешь… Не в твоем случае. Ну и как это понимать, сцена вторая. Сен-Жюст возмущен, однако допрос друга вполне может отложить и до послезавтра. Он хочет передать через Филиппа привет Бабет и Филиппу-младшему и уже подняться наверх к Робеспьеру. — Филипп, ты почему держишь Антуана в дверях? — возмущается хозяйка дома. О нет. От гражданки Дюпле просто так еще никто не уходил. — Он не держит, — отвечает за друга Сен-Жюст. — Добрый вечер, Франсуаза. Не смею отвлекать вашу семью от вечернего отдыха. Я по делу к Максиму. — У вас, граждане, каждый день дела. Максимильен всегда был чрезмерно стройным, но даже ты, Антуан, исхудал! Где приличествующий твоему возрасту цветущий вид? Наш диктатор никуда не денется, он ужинает у себя и разбирает почту. Пока разберет, ты как раз перекусишь с нами. Отказ не принимается, тем более Шарлотта принесла отличный конфитюр, а Морис открыл бутылочку вина. Лилия Максимильену? Я отнесу. Настоять на своем? Пригрозить гильотиной? Посидеть немного для приличия, а потом под предлогом срочной и гениальной идеи убежать к Робеспьеру? Наверное, третий вариант самый приемлемый. Тем более что за эти минуты Шарлотта наверняка успеет поцеловать брата и оставить его в покое. В гостиной Дюпле суетно и славно. Все-таки славно. Как раз на четверть часа. — Гражданин Сен-Жюст! — зовет его взволнованный девичий голос. — Виктуар, дорогая, мы же договорились, что Антуан. Здравствуй. Что ты прячешь за спиной? — Я хотела бы с тобой посоветоваться. Если это не слишком отвлечет тебя, — младшая из сестер Дюпле смущенно опускает глаза, и слегка уже бешеный Сен-Жюст не в силах ответить ей отказом. — Я тебя слушаю. — Конечно, я рисую много хуже Элеоноры… Не могу понять, что не так с моим конем. Элеонора вздыхает, папа смеется, Филипп тоже смеется, но говорит, что ничем не может помочь. Послал меня к тебе или к Давиду. «А Давид после своего внезапного недомогания аккурат девятого термидора появится здесь нескоро. Ну Филипп, ну скотина!» — Давай посмотрим на твоего коня. Девочка протягивает рисунок, и только два года активной политической деятельности позволяют Сен-Жюсту не расхохотаться. Стройные ножки бедного животного ни за что не удержали бы столь сытое пузико, но это еще полбеды. С грустной почти лошадиной морды на мир смотрят два выразительных человеческих глаза. — Ну что ж, Виктуар, тебе не стоит печалиться хотя бы потому, что твой конь очень похож на изображения средневековых мастеров. Разумеется, Ренессанс подарил нам новые знания, и с их помощью ты можешь поправить вот что. Вскоре довольная Виктуар оставляет его в покое. Вот уже и бокал вина выпит, и Шарлотта прощается, и необходимый кусочек проглочен под строгим взглядом гражданки Дюпле, и Филипп о чем-то болтает с тестем… Сен-Жюст встает бесшумно, стараясь как-нибудь слиться с обстановкой и молча исчезнуть. — Посмотрите, кто проснулся! — восклицает Бабет и гордо вносит в гостиную сына. Взглядом опытного стратега, то есть измученной хроническим недосыпом молодой матери, окидывает всю компанию и протягивает Филиппа-младшего Сен-Жюсту: — Антуан, подержи. Филипп, милый, разомни мне плечи, все затекло, пока мы спали! Филипп-младший с интересом разглядывает Сен-Жюста. Сен-Жюст сдается силе обстоятельств и обреченно приветствует нового собеседника: — А-гу… Проходит полчаса, или час, или уже неважно. Семейство Леба прощается со всеми, гражданка Дюпле уже не подкладывает новых кусков в тарелку Сен-Жюста, и можно бы подняться к Робеспьеру просто чтобы поспать. Не переспать, а поспать. Увы. Его никто не задерживает. Ступенька, еще ступенька, победа близка! Из комнаты Максимильена выходит его младший брат и широко улыбается Сен-Жюсту. — Ты здесь, отлично! Я хотел с тобой поделиться некоторыми сомнениями насчет Бонапарта. Максим их уже слышал, так что можем спуститься и поговорить без него, — и Огюстен берет Антуана под руку, очаровательно хлопая ресницами. Либо догадывается, либо знает наверняка. Ну и в любом случае не выдаст. — Твой Бонапарт подождет до завтра? — Да, подождет, но… — В таком случае, Огюстен, немедленно отпусти меня и скройся где-нибудь в ночи. — А если не скроюсь? — Робеспьер-младший корчит совершенно невинную рожу. — Я тебя сожру, дорогая моя Конфетка. Ты понял? — Да ты совсем оголодал на службе, дорогой Антуан! — Бонбон хлопает его по плечу. — Но я буду эгоистом и пропаду во тьме Парижа. Ступай, ужинай Максимильеном. Хохот, а потом веселый свист сопровождают убегающего Робеспьера-младшего. Сен-Жюст едва ли не рывком распахивает дверь и влетает в мансарду. Робеспьер встает ему навстречу и раскрывает объятия: — Флорель, мой хороший, что тебя так задержало? Франсуаза давно принесла твою прелестную злую лилию. — Я тебе отвечу. Потом, — Антуан решительно закрывает дверь и напирает на Максимильена, вынуждая его отступать к кровати. — После того, как. — Флорель, что ты собираешься со мной сделать? — в любимом голосе слышна откровенная издевка. — Да болтуны вы все чертовы! Максим, раздевайся! Робеспьер садится на край кровати и даже не притрагивается к своей одежде. — Ты принес мне королевскую лилию, дорогой? Диктатор, возможно, разделся бы сам. Но королю необходима твоя помощь.