***
Аид наблюдает за юной, капризной женой из окна своего кабинета, пока Танат рассказывает о планах на будущую неделю. Он поражается тому, как быстро Церберы привязались и полюбили её, как собаки, внушающие ужас даже членам его семьи, загрызшие мафиози, нарушившего омерту, вьются вокруг неё, готовые биться насмерть даже друг с другом за крупицу ее внимания. Кончив папиросу, Аид задумчиво отходит от окна и кивает Танату, подзывая к себе консильере и давая разрешения на то, во что даже не потрудился вникнуть, он вспоминает, как ветер кружил тёмными прядями его жены, и напряженно сглатывает. Ему кажется, он словно видит её впервые в тот момент. Персефону Аиду навязал Зевс, избалованную, постылую дочь, которую нужно было куда-то деть. Ох, Зевс был рад не только избавиться от неё, но и пустить её в дело, так сказать, продать и подороже. Аид же усмотрел в этом перспективу: однажды его жена унаследует всё, что принадлежит её отцу, а о том, что желающих заполучить наследие Зевса было ничтожно мало, Аид позаботится лично. Он знал, что это брак по расчету, и она, он был уверен, тоже это знала. Его любовница Минита в это верила, она думала, что, даже женившись, Аид будет принадлежать ей одной, и она заблуждалась. Персефона встречает его скромной улыбкой, сидящая на постели, в которой не было её мужа с ночи их свадьбы. Он сбрасывает пиджак с плеч и лениво бросает в кресло. Несколько мгновений комнату обволакивает тишина, почти душащая, но Персефона подходит к мужу сама и старательно расстёгивает каждую пуговицу его рубашки, она стягивает ткань и смотря в его глаза, отчаянно желая найти в них одобрение. Она хочет быть хорошей женой, Аид одобряет это. Этой ночью она больше не плачет, но Аид замечает, что она едва дышит, тихо свернувшись клубочком, верно боясь, что он опять уйдет. И он уходит, потому что получил то, что хотел, и причин оставаться у него нет.***
Деметра хочет проводить с единственной дочерью всё лето и часть осени, и у Аида нет причин (кроме собственного эгоизма) отказать. Неохотно, он признает, что это даже удобно: пока Персефона будет гостить у матери, он сможет проводить время с Минитой, не опасаясь её жалких припадков ревности. В день отъезда жена смотрит на него с надеждой, что он скажет хоть что-то, но Аид молчит, и девушка выглядит расстроенной. Церберы скулят, порываясь разорвать цепи и броситься к хозяйке. Она кусает губы, и садится в автомобиль, с надеждой произнеся: — Я надеюсь, ты сможешь найти время, чтобы навестить меня. — Я не думаю, что это возможно, — отвечает он и захлопывает за ней дверь автомобиля. За почти четыре с половиной месяца они разговаривают всего трижды, дважды Персефона звонит ему сама, но общего языка они так и не находят, и она оставляет попытки, и один раз ей звонит взбешенный Аид, до которого доходят слухи о её отношениях с Аполлоном. Она, конечно, всё отрицает, уверяя, что слухи — происки её матери. Деметра и вправду готова на всё, чтобы не отпускать дочь от себя, а Аполлон, став её зятем, вне сомнений, не станет отнимать Персефону у матери. Возможно, они даже будут жить в особняке Деметры и завтракать свежими фруктами, пить домашнее вино на веранде по утрам, и до позднего вечера прогуливаться в садах. А Деметра, ласково заплетая волосы Персефоны, будет называть её ненавистным Аиду именем — Корой. Аид хмурится и сжимает кулаки до хруста кости, думая об этом. На то, что принадлежит ему, другим посягать нельзя.***
Когда Персефона возвращается к мужу, она замечает, что Аид стал раздражительнее и ожесточеннее. Она знает о многих делах, что промышляют его люди, и поначалу её это пугает так сильно, что она запирается в ванной и плачет сидя на холодном полу. Она не хочет, чтобы люди умирали по приказу её мужа, даже если они сами в этом виновны. Будь её воля, Персефона позволила бы всем им жить. Но проходит время, и к Рождеству Персефона и бровью не ведёт, когда слышит, как Танат докладывает о том, что дело сделано, где его люди зарыли тело, как кто-то рыдал и кричал, моля о пощаде или обмочился от страха. Она привыкает, это становится обыденностью, все время витающая где-то рядом смерть перестает повергать в ужас. И хотя Аид всё ещё злится на неё из-за интриги, сплетённой её матерью, Персефона получает на Рождество бриллиантовое колье и дизайнерское пальто, подбитое к низу мехом песца. Подобное она видела у Геры, но никогда не думала, что у неё будет такое же. Персефона знает, что муж хочет, чтобы у неё было всё самое лучшее, но она понятия не имеет о том, что через пару лет она будет утопать в мехах и драгоценностях.***
— Ты начала подводить глаза, — констатирует Аид слишком напряженно, замечая изменения в жене. Когда она выходила за него, Персефона больше походила на избалованного ребенка, чем на женщину, но сейчас, когда она подняла глаза, нечто хищное и непредсказуемое проявилось в её взгляде. Она пожимает плечами, отпивая утренний кофе, на несколько мгновений впившись в мужа глазами, и Аид смотрит не в силах оторваться, как заворожённый. — Тебе не нравится? — невинно спрашивает она. — Если бы мне не нравилось, я бы сказал, — медленно протягивает он, — но зачем? Персефона оставляет вопрос мужа без ответа, обратив свое внимание к Церберу. Аид не мог сказать, кто из трёх собак это был, но она могла. В отличие от него она различала всех троих. Персефона приласкала пса, погладив по-щенячьи смягчившуюся морду, и Цербер лизнул её ладонь шероховатым языком. Она коротко рассмеялась, прежде чем спустить на пол объедки со стола, на которые пес жадно набросился в то же мгновение. Аид нахмурился. Ещё больше чем то, что молодая жена превращает его прекрасно обученных собак в попрошаек, ему не нравилось то, что она умело превращает в попрошайку и его, вынуждая его клянчить объедки её тепла.***
Годы идут, и Персефона больше не плачет ночью, она охотно раздвигает перед мужем горячие бедра и кричит его имя так громко, что даже на небесах, верно, её слышат. Она впивается ногтями в его спину и раздирает кожу до крови, остающеюся под её ногтями. Временами, она кусает его губы, как будто пытаясь доказать свою власть над ним, и в эти моменты она особенно жестока и прекрасна в глазах Аида.***
— Есть только семья, — говорит ей Аид, — закона нет. Персефона восхищено слушает мужа, жадно впитывая каждое слово, очень скоро придет время возвращаться к матери, а она словно бы не успела надышатся им. Она сильнее прижимается к голой груди Аида, пытаясь быть ещё ближе, закидывая на него ногу и усмехается: всё, чему её учила Деметра, кардинально разнится с тем, что говорит ей Аид. — Да, — соглашается она, — есть только семья и нет закона.***
С каждым годом Деметре всё сложнее с дочерью. Она так преданно ждёт её возвращения, а когда Кора возвращается, она хочет плакать от немой ярости. Деметра замечает — только слепой бы не заметил, — что её дочь стала похожа на своего мужа, словно бы он пророс в ней, захватил, изменил. В глазах Коры появилась сталь и безжалостность; жестокость, так долго окружавшая её, меняет в ней абсолютно всё. Кора притворяется, нежничает с матерью, пытаясь казаться мягче, но Деметра всё равно это видит. Когда кто-то неаккуратно роняет пару нелестных слов об Аиде, Персефона вспыхивает яростью, как Цербер она набрасывается на повинного, готовая разорвать на куски. Деметра вздыхает, качая головой, проклиная Зевса. Деметра боится, боится, что, если Аид попросит её дочь отречься от матери, она, захваченная его властью, сделает это ради любви к нему. Деметре кажется, что он не делает это только потому, что сам никогда не знал материнской любви и не хочет лишать жену этого. «У Персефоны будет всё», — так Аид когда-то сказал Зевсу, и до сих пор был верен своему слову.***
С револьвером в руках Персефона выглядит так желанно, что он взял бы её прямо на сырой траве за их домом. Ему нравится дразнить её, уложив голову на её плечо, обхватив сзади руками, мешать прицелиться. Не без удовольствия он замечает, как дрожит её тело в его руках, как нервно она кусает губы, смущенная их близости. Та ли это женщина, что ночью выкрикивает его имя, так, что все обитатели дома знают, чем они занимаются? И отчего она так смущена? Почему так волнуется? Зачем возвысила мужа до божества? Чтобы теперь содрогаться в своем обожании? — Ты чертовски отвлекаешь меня, — наконец произносит она, и Аид слегка отстраняется, всё ещё удерживая её в своих руках, — всё ещё отвлекаешь. Он пытается не улыбаться, как глупый, влюбленный мальчишка, делая несколько шагов назад. Персефона облегченно вздыхает и целится. — Так лучше? Она попадает в цель, сбивая банку с первой же попытки, и Аид одобрительно кивает. Его жена быстро учится. — Нет, — капризно отвечает она, повернувшись и надув губы, — я тут подумала, вернись-ка на прежнее место.***
Аид условился в семь вечера встретиться с хорошенькой Кокид в одной из лучших гостиниц города, номер в которой предусмотрительно забронировал заранее. Светловолосая и голубоглазая, она была почти полной противоположностью темноглазой и темноволосой Персефоны. Они познакомились невзначай, в то время как Аид скучал по жене, уехавшей к матери (Персефона никак не могла отказаться от этих бесполезных поездок, не решаясь сказать Деметре «нет» и лишить её последней радости). Кокид попалась ему на глаза случайно. Она была открытой и веселой, пила наравне с мужчинами и была абсолютной бездельницей, в ней не было скованности всё ещё присутствующей в Персефоне, и ещё она была так свободна, что завораживала. Когда жена вернулась, Аид не разорвал эту связь, хоть и нарушал собственные правила. В номере было необычно тихо, когда он зашёл. Кокид не напевала себе под нос те глупые песни, которые так любила, и он встревожился. Его любовница лежала на полу в спальне, её светлые волосы слиплись от засохшей крови, а в стеклянных, светлых, как утреннее небо, глазах застыл ужас, она не дышала. Помимо пули, что кто-то очень метко пустил ей в голову, её безжизненное тело забили ногами. Он упал на колени рядом с её телом, пачкая одежду кровью. Кокид была его привычкой, наравне с папиросами. — Кто посмел? — крикнул он в пустоту, прижимая её к себе, укачивая как маленького ребенка. Аид никогда не любил её, но она была дорога ему, и никто ещё не смел посягать на то, что принадлежит ему. Ответ напросился сам собой. Его жена в порыве гнева забыла свой револьвер на полу.***
Аид нервно курит на балконе, не замечая, как скуривает одну дрянную сигарету за другой. «Есть только семья и нет закона, есть только семья и нет закона, есть только семья…» — он сам сказал это ей. Аид вспоминал о Мините, без вести пропавшей пару месяцев назад. Она не оставила бы его по собственной воле. В своей собственной, раздражающей, ревнивой и эгоистичной манере Минита любила его. Он не думал об этом раньше, проще было считать, что любовница сбежала, и забыть о ней. Но теперь он не мог этого сделать. Сначала Минита, затем Кокид. Он растеряно покачал головой, выбрасывая очередной окурок с балкона. Дверь позади тихо щелкает, и Персефона выходит на балкон, в одном только нижнем белье, алом, как кровь, и в шелковой, полупрозрачной накидке. Она молча берёт одну из его сигарет и закуривает, выпуская дым в холодный, сырой воздух. Кем она стала из-за него? — Ты не любишь меня, — медленно протягивает Аид скорбным голосом. Персефона делает затяжку и кашляет, едва не задыхаясь, вздрагивает. Повернув голову к жене, Аид вновь видит в ней ту маленькую, избалованную, напуганную девочку. В её взгляде так много возмущения, желания спорить и страха. «Как он может так говорить? — не понимает она. — Неужели он не видит, что он — всё, что когда-либо было ей дорого?» — Ты одержима мной, — заканчивает Аид и протягивает ей забытый ею револьвер. Персефона хватается за горло, пытаясь подавить всхлип. Несколько мгновений она смотрит на него с ужасом, боясь того, что он сделает с ней, но потом дрожащей рукой принимает своё оружие. Он разочаровано качает головой и уходит. Персефона хочет крикнуть ему в след, что это его вина, что это он сотворил с ней это, но она молчит. Молчит потому, что понимает, что во всем этом виновата она сама. Она сама впустила тьму в своё сердце, но быть жестокой всё же научил её он. — Я не стану умолять, — гордо говорит Персефона, смотря прямо в глаза мужа, — я знаю, что ты хочешь любить меня, но ещё я знаю, что теперь ты не можешь. И если тебе станет от этого легче, я уйду. Он поднимает глаза и разглядывает её, плачущую, отчасти нагую и отчаявшуюся, допивает виски в один глоток. Персефона перестала быть маленькой девочкой, когда променяла свою хрупкость на силу, милосердие на жестокость, любовь на одержимость. Её глаза безумно мечутся, отчаянно пытаясь отыскать хоть что-то в холодных очах мужа. И вдруг Аид понимает, как сильно она похожа на него, он словно смотрит в своей отражение, и больше не может винить её за то, на что она пошла. Потому что он поступил бы точно так же. — Я любил тебя, — произносит он, — я люблю тебя, и буду любить тебя даже с твоей тёмной стороной. Даже когда ты перестанешь быть юной и прекрасной, даже когда от тебя не останется ничего, кроме истерзанной души. Персефона всхлипывает и снова рыдает, падая перед мужем на колени, готовая умолять, растеряв остатки самообладания, она с трудом проговаривает: — Кроме тебя у меня нет ничего, я так люблю тебя, ты не сможешь понять, как сильно я люблю тебя! Где бы я ни была, я всегда возвращаюсь к тебе, прошу, позволь мне быть с тобой, не гони меня, это убьёт меня. Аид ласково поднимает жену и прижимает к себе, Персефона в смятения хватается за его плечи, продолжая реветь. — Тебе не нужно говорить, что любишь меня, чтобы доказать свою любовь, — отвечает он, поглаживая её по растрёпанным волосам. — Я не смогу прогнать тебя. Персефона едва не задыхается, сильнее цепляясь за Аида, покрывая его щеки быстрыми поцелуями, не переставая шептать о любви. Она сделала то, что сделала только из любви к нему, и не винила себя. Она вообще ни в чем ни мужа, ни себя не винила. Она принимала его и себя, такими какими они были: крестным отцом и его безумной, самоотверженной женой, готовой на всё ради мужа. От той, кем она была когда-то не осталось и следа, в Персефоне не осталось сострадания и доброты, однако даже монстры вроде неё и него всё ещё могут любить. Даже друг друга.