Добродетель

Аша открыла глаза, обеспокоенная смутным чувством прервавшим ее сон. Поначалу она различила только кромешную тьму перед собой, а затем уже холод и остроту кинжала, прижатого к горлу, и теплое дыхание над собой. Тяжело сглотнув, она моргнула и вдавила голову в подушку, чтобы уменьшить давление лезвия на нежную кожу шеи. Он услышал, что она проснулась. Услышал, как влажно разомкнулись ее веки, как она тихонько вздохнула, а затем услышал скрип перьев в ее подушке, когда она решила его обмануть. — А-а-а… Слышащая… Я уж думал, ты никогда не проснешься, — сдерживая смех, произнес он, а затем перекинул через нее ногу, придавив по обе стороны шкуру, которой она укрывалась, чтобы Аша оказалась в ловушке — в «конверте». — Цицерон, — прошептала она. — Что ты делаешь? — Маленькая лгунья! — внезапно почти взвизгнул он, бесконтрольно нажимая на рукоять своего эбонитового кинжала сильнее, когда навис над ней. Аша зашипела и закрыла один глаз, когда он деловито запричитал ей в лицо вполголоса, брызжа слюной от ярости: — Ты знаешь, что я делаю, Слышащая! Ты же готовилась! Аша чувствовала, как стекает тонкая струйка крови со свежей раны прямо ей на подушку, под затылок. Там и так куча клопов и блох, не хватало их еще подкармливать. Она снова моргнула, стараясь незаметно вынуть руку из-под сжатого с обеих сторон покрывала, чтобы, по крайней мере, не дать Цицерону нанести смертельный удар, пускай и лишившись пары пальцев. Когда через несколько мгновений она поняла, что ей не удастся вытащить руку до того, как он перережет ей глотку, Аша закатила глаза и подалась к нему грудью, сильнее бередя только что полученную царапину. Цицерон немного отступил. — Не знаю, — нечестно ответила она. — Я думала, мы друзья. К удивлению самой Аши, она говорила шепотом. Пока Цицерон думал над ее ответом, она прислушалась к тишине, окружавшей их, и вдруг поняла, что не слышит привычного раскатистого храпа Назира или тихого шипящего сопения Визары. Не бормотал во сне Фестус, не пугала открытыми сверкающими глазами Габриэлла. Аша судорожно вздохнула, разрывая гнетущее молчание сковавшего ее ужаса. Неужели… — Никогда мы не были друзьями с Ашей, — натянуто произнес шут, наконец, скривившись. — Цицерон, ах, надо же, но на дух не переносит лжецов! Лгунов! Обманщиков! Слышащая зажмурилась от теплоты и темноты его дыхания и почувствовала, как скатилась по виску непроизвольная горячая слеза. Ей хотелось спросить, что сталось с ее братьями, живы ли они, может быть, он не стал убивать хотя бы Бабетту, но она не могла найти в себе сил на это, голову заполняли лишь страхи перед смертью. Что она скажет отцу Ужаса? — Цицерон, кричать… бесполезно? — почти про себя серьезно спросила она, глядя вбок. Хранитель захихикал. — Бесполезно, Слышащая, бесполезно, ведь умелый Цицерон может сделать так, чтобы Слышащая никогда больше не могла кричать. Он может сделать так, чтобы Аша была немая. Зачем мышке язык, если у нее есть ушки, чтобы слушать тишину Бездны? Ха-ха, Слышащий ведь слы-ы-ышит… — Аша болезненно дернулась, вытянув руку из-под шкуры и перехватив его клинок за лезвие. Конечно, преимущество было на стороне шута, он хмыкнул и резко выдернул кинжал из ее ладони, оставив глубокую ровную борозду на тонкой коже. Слышащая ахнула скорее от неожиданности, чем от боли (и Цицерон очень удивился бы, будь это так), и перехватила кровоточащую руку, прижав ее к груди и тихо поскуливая. — О-ой, как боится бедная Слышащая за свой поганый, мерзкий язык, который лил такие сладкие-сладкие, медовые-медовые речи… даже глупым стражникам в уши. — Брат мой, послушай, — начала она, но Цицерон визгливо продолжил: — Но паяц-Цицерон, подумать только, дурак червей! Ни Слышит, ни речей умасливающих не говорит, а ведь глаза его все видят, все примечают. Когда затуманиваются они ядовитым туманом слов Слышащей, догадливый Цицерон вынимает их, протирает да на место вставляет… вот так. Уж лучше перерезать струнки в горле Слышащей, чтобы не бренчали больше так успокаивающе и фальшиво, не пытались запутать бедного шута… Весь остаток его речи Аша (вот потеха!) дослушала молча. Она лишь смотрела в едва различимое в очертаниях кромешной тьмы знакомое лицо расширившимися глазами, прозрачными своими, то ли серыми, то ли голубыми, замерзшими, как хрупкий скайримский паслен. Цицерон почти ласково усмехнулся, задумчиво погладив ее волосы. Молодец, Слышащая! Хорошая девочка, знает, как вести себя. А затем он вздрогнул, когда эта мерзкая шлюха, эта грязная лгунья открыла свой чертов рот. — Уж не хочешь ли ты сказать, что я тебе вру насчет голоса Матери? Хранитель нахмурился. — О-о, Цицерон уже убил однажды своего темного брата за такое богохульство. — Я ведь назвала связующие слова! — воскликнула женщина, подавшись вперед. — Но ведь Цицерон их тоже знает, — лукаво и почти игриво ответил он. Несколько мгновений Аша молчала, а затем, сильно втянув воздух через нос, надменно прошипела: — Ах ты имперское отродье! Что бы ты там себе ни надумал, но из нас двоих я точно знаю, что, убив меня, ты снова останешься один. Безумный Цицерон с трупом старухи в саркофаге, так и должно быть, да?! — Цицерон замер, быстро моргая и глядя на нее сверху вниз, хоть кроме очертаний, как ни силился, ничего не мог рассмотреть. — Думаешь, если устранишь всех возможных и невозможных кандидатов, она с тобой заговорит? Обливион меня подери, нет! Никогда Мать Ночи не заговорит с тобой, ты не достоин такой чести, а все, что ты можешь делать — вдыхать гнилые пары ее тысячелетнего тела да сходить с ума от одиночества, потому что рядом с тобой никто не может выжить! Ассасин, чуждый своему братству, убийца без ножей, — вот ты кто. Хранитель уже давно осел назад, на ее ноги, дал ей пространство, чтобы дышать, и Аша, ловя, как рыба, открытым ртом новые и новые глотки немного спертого, затхлого воздуха фолкритского убежища, тоже села, оперевшись руками о тюфяк. Наконец, сосредоточившись, она смогла зажечь слабый, тревожно поблескивающий магический свет, плавающий в мягкой сфере у левого уха. Цицерон сидел прямо напротив неё, низко опустив голову, глядя то ли на шкуру, то ли в никуда. Аша с презрением оценила, что сейчас, в первые секунды три, он не опасен, а затем она уже сможет дать ему достойный Слышащей отпор. Собственно, этих трёх секунд хватило ей, чтобы оглядеться и понять, что она вовсе не в общей спальне на своей третьей, стоящей ровно посередине койке, а в мрачной, отделённой ото всех комнате Хранителя. Поначалу гнев захлестнул её, когда Аша поняла, что, прикончив всех их общих товарищей, он перетащил её в своё логово, а затем, сообразив, что наверняка проснулась бы, а после ещё и услышав единственный, но зато прогремевший на все убежище раскат захлебывающегося храпа Назира, вспомнила, что сама уснула в комнате Цицерона, утомленная последним контрактом и расстроенная второй частью его дневника, пока сидела здесь и дожидалась его, что бы он там ни делал с Матерью в течение нескольких часов. Ошарашенная сначала мыслью о потере семьи, а теперь её скорым воскрешением, Аша думала о том, как она использовала знания, полученные из его личных записей, против него же. Этого маленького смешного человечка, который и вряд ли убивать её собирался (хоть и выглядело все очень натурально), скорее просто пошутить, раз уж она оказалась здесь, в его комнате. Она встала, чтобы уйти, решив, что достаточно наказала шута-идиота за его выходку, но у входа все же обернулась. Слабого свечения магического шара хватило, чтобы охватить взглядом все его положение: Цицерон так и не сдвинулся с места, он сидел в той же позе, глядя куда-то перед собой и слегка покачиваясь. Аша сглотнула и вышла, оставив его в кромешной темноте. Оказавшись в святилище Матери, Аша невольно обернулась, глядя на закрытый саркофаг, освещенный со всех сторон заботливо зажженными свечами. Тщедушный, не подпитываемый магией светоч у плеча погас, и Слышащая, почувствовав слияние с тьмой, полностью растроганная этим, в несколько шагов преодолела расстояние до гроба и встала на колени. — Милосердная матушка, — страстно прошептала она, — за что? Аша опустила взгляд на руку и рассмотрела глубокий порез на ладони, рассекающий кожу между большим и указательным пальцами и тянущийся аж до запястья. К порезам, ушибам, побоям и остальным видам травм ей было не привыкать, и у ассасинов были свои жестокие игры, но… коснувшись свежей царапины на шее, Аша непроизвольно вздрогнула и с укором посмотрела на саркофаг. — Я знала, — тихо произнесла она, опуская взгляд, — я чувствовала, что все будет не так просто с ним. «Дитя… — раздался в голове шипящий, вызывающий судороги по телу голос Матери, и Аша обмякла, уперевшись руками в пол, чтобы не завалиться на бок, — наш-ш-шему отцу Ужаса это по душе». Аша подняла изумленный взор на закрытый саркофаг, тенью подрагивающий в мерцании желтых свечей. — Я не понимаю… — пробормотала она, а затем в голове раздался тихий, неприятный смех. «Я скажу тебе по секрету. Тебе — никому другому, Слушатель, — снова зашипела она, как недодушенная змея. — Он испытывает вас-с-с, своих самых верных служителей, чтобы узы ваши стали крепки, как никогда не были». И на этом она замолчала. Аша сглотнула. Она ждала, ждала, пока Мать скажет что-то еще, но в голове отголоском раздавался ирреальный смех. Вот как просто. Все давно могло бы разрешиться, если бы того хотели боги. И чокнутый шут перестал бы мучить, словно в кошмаре, им же поначалу избранную Слышащую, и Астрид перестала бы видеть в каждой тени угрозу, и она, Аша, могла бы уехать отсюда, вернуться домой, заняться любимым делом и изредка передавать уведомителям волю Матери, так, кажется, жили Слушатели Тишины при Цицероне, единственном их свидетеле среди всех обитателей фолкритского убежища. Если бы их семейные дрязги не развлекали Ситиса. Что ж, в таком случае, она должна быть благодарна своей повелительнице — Мать Ночи позволила женщине попытаться решить это самой. Немного придя в себя после общения с Обливионом, Аша встала и, взяв одну из свечей едва гнущимися пальцами, вернулась в покои Хранителя почти что твёрдой и уверенной походкой. Цицерон не пел и не плясал. Он не спал. Но он и не сидел в той же позе. Шут лежал на самом краешке своей кровати, подальше от нагретого Ашей места, — и когда она увидела это, её аж передернуло. Он ковырял кончиком эбонитового кинжала, напитанного кровью Слышащей, щербинки в камне на полу. На свет он не отреагировал, и Аша, смолчав о только что приобретенных от горячего воска ожогах, постаралась как можно скорее зажечь несколько роговых подсвечников, расставленных на столе. Как только она удостоверилась, что ей хватит света, чтобы разглядеть лицо имперца, Слышащая присела перед его кроватью на корточки. — А где светлячок-переросток? — лениво спросил Цицерон, и в его голосе не было ни капли от того инфантильного тона, который он обычно использовал в общении. Аша мысленно обрадовалась, что не придётся перенимать его манеру, чтобы поговорить, а затем осознала, что шут глубоко расстроен, и это кольнуло ее в сердце. Почти так же сильно, как он собирался кольнуть туда её своим кинжалом. Вспомнив об этом, Аша нахмурилась. — Сколько это ещё будет продолжаться? Цицерон вздохнул и выронил кинжал, Аша подобрала его, но возвращать не стала, заткнув вместо этого за пояс сзади — от греха подальше. — Парень говорит: «Сколько?»… Смотрит, а у неё борода торчит легонько… — без особой живости напел шут и посмотрел своими теплыми карими глазами на свежую царапину на шее Аши. — А чего не спросишь у Нечестивой Матроны? Наша мамочка же благоволит милой Слышащей… — Я спросила. Цицерон насмешливо поднял одну бровь, но Аша даже не моргнула. — Что сказала Аше Ма-а-атерь? — Сказала, что мне не стоит особенно надеяться на твое участие, — шут хмыкнул, отворачиваясь, но раньше, чем он отвлекся, Аша добавила: — И что если я хочу прекратить твои поползновения, я могу это сделать. Цицерон резко и истерично захохотал, правда, слегка недоверчиво все же. Он так и свернулся на кровати, держась обеими руками за живот и болтая ногами, глухо и сдавленно хихикая, пока не начал задыхаться, но вполне себе наигранно. Аша опустила голову, потирая лоб. Когда собираешься лгать, убеди сначала себя самого в том, что все тобой сказанное, — правда. Слова самой Слышащей звучали так правдоподобно, что она уже собиралась выхватить цицероновский же кинжал и всадить, всадить, всадить, всадить ему в горло, чтобы этот хохот, это мерзкое, издевательское хихиканье прекратилось. Ей хватало одного чокнутого смеха у себя в голове, зачем же второй?! Аша едва поняла, что не может этого сделать, иначе она станет изгоем, не убийцей по призванию, а маньяком каким-то. Она сжала зубы и подняла холодный взгляд на успокоившегося Хранителя. Цицерон, вытирая слезы, трагично улыбался. — Мамочка не могла такого сказать, врушка. Цицерон, о-о, бедный Цицерон ее любимый… любимый ш-у-т. Дурак-Цицерон, Цицерон-паяц, Цицерон-болванчик, крутится-вертится, развлекает Мать своими ужимками, но здесь… о да, здесь, живой! Понимаешь, Слышащая, шутник нужен братству, иначе оно утонет в крови — хоть Цицерон и не против нее, кровушки! — и унынии. Чего ты такая мрачная, Слышащая? — Сукин ты сын, — прошипела она сквозь зубы, прежде чем поднять голову и с ненавистью встретить удивленный взгляд Хранителя. На самом деле Цицерон и не ждал, что она бросится на него, накинется сверху, прижмет к соломенному тюфяку, схватит за грудки и начнет встряхивать, периодически мерно прижимая к матрасу всем своим малым весом. — Так чего тебе от меня тогда надо? Что ж ты не даешь мне спокойно жить?! Цицерон смотрел на эту маленькую женщину во все глаза, не вполне себе понимая, что происходит, но и не мешая ей. В конце концов, он ведь только что хотел убить ее, так? Потом вроде передумал. А вот теперь опять хочет. То хочет, то расхочет, даэдра ее побери, что ж она так трясет-то? — Аша… — мягко и испуганно произнес он, перехватывая ее запястья и пытаясь освободиться от ее ставшей внезапно железной хватки. — Каждую ночь, находясь в убежище, я просыпаюсь в холодном поту, не зная, в Нирне я или в Обливионе, а затем думаю о том, что в этот раз избежала расправы. Я месяцами таскаюсь из одного конца чертового Скайрима в другой, не зная, вернусь ли с задания живой, а ведь я еще собиралась пожить. Убивать императора в мои планы не входило! В мои планы не входило, когда ты на весь Фолкрит объявил, что я Слышащая, самостоятельно выполнять все распоряжения Матери. Цицерон, ты обещал мне почет и безопасность, а на деле сам являешься мне в кошмарах, каждый раз пытаясь прикончить! Я не могу… не могу следить за опасностью внешнего мира и опасностью, исходящей из родного убежища! Она мелко-мелко задрожала и позволила разжать побелевшие от напряжения пальцы. Цицерон, изумленно глядя на нее, приподнялся, и Аша опустилась, села у его кровати, подтянув колени к груди и глядя перед собой. Цицерон мягко погладил ее по волосам и достаточно разумно ответил: — Если бы только Цицерон знал, Слышит ли Слышащая… Аша обернулась к нему, с ужасом глядя в печальное лицо Хранителя. Ей его ответ показался безумным.