Когда внезапно возникает Ещё неясный голос труб, Слова, как ястребы ночные, Срываются с горячих губ, Мелодия как дождь случайный, Гремит; и бродит меж людьми, Надежды маленький оркестрик Под управлением любви. Надежды маленький оркестрик Под управлением любви.
Кровавые слёзы текут из алых глаз благородного. Он встаёт на защиту слабых потому, что не может иначе. Он просто такой как есть — Истинный Ноблесс, и это его жизнь утекающая яростным потоком в плату за силу. И с каждым разом цена становиться всё больше. Но он не жалеет. Жалеет лишь том, что её недостаточно, чтобы исправить свершенные ошибки. Недостаточно, чтобы защитить, то что дорого… Восстание брата. Встреча с Франкенштейном. Смерть Эйшлин. Безумие Музаки. Долгий сон не приносящий облегчения. Хан Шинву, Им Суи, Ик Хан, М-24, М-21, Тао, Такео…Остановись! Ты убиваешь себя! Прекрати!
Кадис Этрама Ди Рейзел узнаёт этот мир, которого так долго не смел коснуться. Слепяще яркий, красочный, шумный и такой живой! Такой… хрупкий. Как другие могут не замечать его красоты? Почему так гоняться за силой? Благородный видит эту жажду силы чужих глазах и не может её понять. И именно из-за этого недоумённого непонимания Лорд выбирает его хранителем кровавого камня. Кадис просто не мог увидеть в увеличении силы нечто ценное и желанное, когда она достигалась такой непомерной ценой. Именно это сподвигло Лорда возложить ношу Ноблесс на его плечи, а не на плечи брата. И только много времени спустя к Кадису пришло понимание того, почему Лорд поступил именно так. И в отличие от Наследника Лорда занявшего пост из-за рецепта пирога никогда не жалел о случившемся. Жажда силы… Он видит многое в глазах отступников и предателей, и там она далеко не на первом месте, другие чувства идут перед ней. «Простите, Рейзел-ним…» «Простите…» — Простите меня. Я не смогу смотреть, как умирает моя дочь. Мне придётся еще раз… причинить Вам вред, — с отчаянной решительностью во взгляде говорит Роктис Кравей. — Я уважаю твоё решение. Тогда… — в глазах отступника душа словно вывернута им наизнанку в отчаянном стремлении быть услышанным и понятым. — Это же было из-за Игнесс, не так ли? Игнесс совершила недопустимое для благородного деяние. Чтобы её не нашли и не наказали за содеянное… — Вы знали? — вздрагивая как от удара спрашивает Кравей, чтобы получить ответ что так ясно виден в его вывернутой душе. — Других причин у тебя не было, — отступник смиренно закрывает глаза, вслушиваясь в речь Ноблесс, как человек в зачитываемый судьёй текст приговора. — Но с тех пор… Вы с Игнесс пожертвовали огромным количеством жизней ноблесс и людей. Я не могу проигнорировать свершенные вами убийства людей. — Это такое преступление? — спрашивает сбившейся со своего пути благородный, больше злясь на себя самого, чем ища оправдания в чужих глазах. — Вы же знаете, на какие ужасные поступки способны люди в попытках утолить свою жадность. Люди жаждут власти над другими, хотят силы… Они считают это нормальным. Так было раньше, есть сейчас, и точно так же будет и в будущем. Почему же это такое преступление когда так поступаем мы? — Мы не люди, — ответ прост и очевиден, но Кравей способен его услышать, но не принять. — Мы не люди, но существуем в одном с ними мире. Много долгих лет я жил как подобает ноблесс. Большую часть жизни я был их защитником и стражем, — «И какая же причина океана боли разлившегося в твоей душе?» — Но я не смог наказать собственную дочь… Игнесс. «Вот как» — Может, она убивала людей, но кровопролития для них в порядке вещей. Люди поступают так же друг с другом. Почему же Игнесс должна умирать ради человечества? — Он ведь знает ответ, знает и это причиняет благородному еще большие страдания. Они заставляют его кричать. — Вы же знаете, насколько они отвратительны! Почему Вы предпочли их нам?! Почему мы должны защищать их?!Остановись! Прекрати! Умоляю, услышь меня! Зачем ты так жесток к себе?!
Кадис прикрывает глаза смиряя собственные чувства. И снова открывает их, чтобы гладя в глаза пытающегося забыться благородного сказать очевидные для обоих слова: — Потому что мы сильнее. Мы — ноблесс… и это наш долг. — Вы… — дыхание отступника прерывается из-за ставшей почти невыносимой для него боли, но он не собирался отступать, он слишком хорошо понимал — поздно. Но даже, если бы он мог заслужить прощение, Роктис давно принял решение быть защитником и стражем своей дочери и не мог отступить. — Совсем не изменились. — Кравей сбрасывает белый плащ старейшины Союза на пол, словно ненужную тряпку. — В тот момент, когда я решил предать Вас… я оставил всё позади. Не судите меня законами ноблесс, — униженно рвёт на себе одежду, словно дикий зверь. — Я больше ни один из них, ни душой… ни телом. — Может и так, но твои обязанности, как сильного мира сего никуда не делись. Атака отступника сносит большую часть здания, Истинный Ноблес своей силой ограждает детей. — Кадис Этрама Ди Рейзел-ним, Вы и в правду… стали слабее. В ночном небе, среди кучевых облаков, в эту ночь на небе Луны не разглядеть. ***В года разлук, в года смятений, Когда свинцовые дожди Лупили так по нашим спинам, Что снисхождения не жди, И командиры все охрипли… Тогда командовал людьми Надежды маленький оркестрик Под управлением любви.
Ощущать как последний прямой потомок младшего сына убивает себя и быть запертой в абсолютной темнице созданной для того, чтобы удержать Богиню Кролика. Звать, требовать, умолять этого несносного мальчишку… Умирать вместе с ним не имея возможности поделиться и толикой живительной силы способной его спасти. Это невыносимо. Сколько было попыток выбраться? Сколько было дурацких тренировок на случай «если выберусь и нужно будет скрываться среди людей» Сколько раз я с рождения до самой смерти провожала своих потомков? Их радость была моей радостью, их боль… их боль я была готова без остатка забрать себе, но… Как же я мало знала о вечности выбирая такую судьбу в обмен на спасение сыновей. Кажется совсем недавно покинул мир последний потомок Ашуры и теперь… теперь… Всё что я могу это взять и порыдать. Ах*ительная перспектива! И нет, я не матерюсь, просто подобрала емкий и точный эпитет… — АААААААААААААААААААААААААААААААААААА— кричу выплёскивая скопившиеся во мне подобно гною отчаянье и боль. Хруп. — Ааааа? Тресь — А? Тресь-тресь. — Уииииииииииииииииииии! — уверенно перехожу на ультра звук и печать, тьму времени бывшая темницей выпускает меня из своей жадной пасти. Пространство передо мной расходится прямоугольниками открывая проход на Землю. Пространство полное разнообразной жизни сбивает дыхание и заставляет выступить на глазах солёную влагу. Вот только это совсем мне не мешает запереть сияние чакры своих глаз делая их почти человеческими, аккуратненько сзади схватить за шею одного непомерно наглого оборванца лишая его подвижности и ласково, а главное вежливо так, культурно спросить: — А не охренели ли Вы часом, сударь? — Удрученно вздыхаю, кажется, сказать фразу ласково у меня не получилось, да и вежливость какая-то своеобразная вышла. Пойти что ли у кого-то сигареты стрельнуть? А что? Столько лет пожизненный срок мотала и вышла досрочно… — Что? — хрипит этот непонятливый. — Судя потому, как часто в переговорах вы, благородные, используете банальное насилие иначе чем через него некоторые слова до вас просто не доходят, — делаю еще более печальный вздох и швыряю модифицированного об землю, едва не размазывая его по ней. Прикрываю глаза, делаю глубокий вздох, а затем выдох. Не прибила? Нет. Я определённо умница! Главное сделать лицо попроще и действовать будто я всё так и задумала! — Мой вопрос стал понятен? — Кто Вы? И по какой причине вмешиваетесь в дела ноблесс? — спрашивает этот упрямый мальчишка, заставляя моё сердце болезненно сжаться от разрывающих его противоречивых чувств. — Я прекрасно помню своё имя. Но надеюсь на то, что о причинах моего вмешательства ты сможешь ответить сам, — говорю, пряча за ресницами глаза, и начиная внушительно идти прямо по воздуху (каким только трюкам в просторной одиночной камере не научишься от скуки) в сторону благородного. Он не предпринимает ничего, вызывая во мне глухое раздражение своей самоуверенностью. Гены? Да, это не гены, а какие-то злые крокодилы! Оказавшись на расстоянии в три метра, поднимаю взгляд и всматриваюсь в алые глаза потомка Индры, но даже отблеска понимания не улавливаю в них, только любопытство. — Что ж… этого следовало ожидать. Хотя это и не приятно, когда тебя не узнают.Кларнет пробит, труба помята, Фагот, как старый посох, стёрт, На барабане швы разлезлись… Но кларнетист красив, как черт! Флейтист, как юный князь, изящен… И вечно в сговоре с людьми, Надежды маленький оркестрик Под управлением любви.*
Закрывая глаза и пытаюсь сообразить как лучше действовать, чтобы не настроить против себя этого мальчишку… Вздыхаю тоскливо. — Делай что хочешь, — эти слова дались мне с огромным трудом. — Но умереть я тебе не дам. — Вы думаете что можете это решать? — открываю глаза. Вот что я могу ему сказать? Здравствуй, внучек я твоя, хренову тучу раз пра, бабушка? Делаю всего один шаг вперёд и уровень моей чакры начинает стремительно падать, а лицо потомка медленно избавляться от следов энергетического истощения. Благородный отшатывается разрывая расстояние между нами, но ничего не меняется. — Что Вы делаете? — Это мой ответ на твой вопрос, — радостно улыбаюсь. — И предвосхищая следующие скажу, для этой связи расстояние не имеет значения. Я крепкая и жизненный срок у меня… внушительный. Так что в какое бы время и в каком бы месте ты не затеял… разговор, если тебе вздумается самоубиться об кого-то истратив все свои силы, то первой на тот свет уйду я. Приятного продолжения вечера, Рей. Делаю ручку и ухожу порталом туда откуда мне почудился слабый отголосок силы Ашуры. Мне почудилось или…?