* * *
Он пришел три дня назад, как раз когда за окном выпал первый снег. Подросток, на вид – лет пятнадцать, хотя, откровенно говоря, Канда никогда не был силен в определении возраста. И выглядел он удивительно… взросло. Аккуратный костюм, хотя и совершенно не по погоде, аккуратно причесанные волосы, аккуратная улыбка – и отчаянный взгляд, в котором даже Канда, не склонный к мистике и вычурным метафорам, словно въяве увидел отблески пламени от сгорающих за спиной мальчишки мостов. Он попросил помощи: вылечить изуродованную руку. Попросил совершенно спокойно, так, словно бродить по горам и приставать к отшельникам с нелепыми просьбами было для него самым обычным делом. Он стоял на крыльце и отрешенно улыбался, пока удивленный таким заявлением, Канда пытался собираться с мыслями. Было бы ложью сказать, что он никогда ничем подобным не занимался. Он умел лечить – не слишком хорошо, но достаточно, чтобы жители расположенной неподалеку деревни всерьез начали считать его знахарем-колдуном. Но с чего этот мальчишка взял, что ему под силу исцелить врожденное заболевание… Канда не представлял. И совершенно не собирался в этом разбираться. А потом все пошло наперекосяк. Он посчитал, что дверь, захлопнутая перед носом у незваного гостя, будет достаточно красноречивым ответом. А мальчишка посчитал, что это – отличный повод для того, чтобы усесться на пороге и осаждать негостеприимную «крепость» до победного конца. О чем подумал снег не знал ни один из них – он просто падал, сияющее белый и ужасно холодный. Через два часа Канда, скрепя сердце и стиснув зубы, распахнул дверь. Он понял, что иначе утром ему придется отдирать от крыльца окоченевшего упрямого подростка с помощью лома. Нет уж, проще впустить нахала переночевать в доме, чем потом рыть этому идиоту могилу в промерзшей земле. Едва заметную торжествующую улыбку, скользнувшую по бледным губам мальчишки, он проигнорировал. Как и глухой, явно охрипший от холода, голос: — Спасибо. И кстати, меня зовут Аллен… Канда посторонился, пропуская подростка в дом, и равнодушно оборвал его: — Мне не интересно. Все равно это только на одну ночь.* * *
«На одну ночь». Канда берет в руки теплую кружку и слегка морщится – вспоминать о своей ошибке не особенно приятно. Теперь ему кажется, что он впустил в дом не пятнадцатилетнего подростка, а, по меньшей мере, лесной пожар. Или цунами. Каким-то непостижимым образом Аллен моментально захватывал всю доступную территорию, как будто заполнял собой все пространство – и Канда по всему дому натыкался на «следы» его присутствия. Плащ, небрежно брошенный на спинку стула, забытые на шкафу перчатки, рассыпанные по столу карты, плед на диване… Две новые глиняные кружки, судя по всему, купленные где-то в деревне. А еще – постоянные улыбки, болтовня о всяких пустяках, странно задумчивые взгляды. Его было невозможно не замечать. От него невозможно было избавиться. Канда довольно быстро исчерпал свой запас угроз, мрачных взглядов, язвительных нападок – все равно ничего не действовало. Угрозы пропускались мимо ушей, взгляды разбивались о непроходимое упрямство и неизменную улыбку, а на издевки Аллен только обиженно фыркал и пытался огрызаться в ответ. Оставалось разве что взяться за катану в качестве последнего, радикального средства – но потом, опять же, придется разрывать снег, рыть могилу… Канда невесело хмыкает и подносит чашку к губам. Отпивает глоток. — Ну как? – Аллен смахивает упавшую на глаза челку и выжидающе смотрит на него. Ему так важно? Чай терпкий, слегка горчит – но при этом удивительно вкусный. Канда перехватывает внимательный взгляд мальчишки и неопределенно пожимает плечами. И делает еще один глоток. С его точки зрения это уже достаточное признание и качества напитка и таланта Аллена. Еду, которую тот время от времени пытается готовить, Канда есть бы не стал, его не прельщала рыхлая, разварившаяся лапша и суп, цветом и густотой напоминающий болотную грязь. Но вот такой чай – совсем другое дело. От него становится теплее душе и телу, до странного уютно, и… И хочется, наконец, кое-что пояснить. — Я не буду лечить твою руку, — Канда ставит кружку на стол. Облизывает губы – на них еще чувствуется терпкая горечь – и неохотно поясняет: – Не потому, что не хочу. Не могу. Это просто невозможно. Может, хотя бы так до этого упрямца дойдет, что он старается впустую? — Да я уже понял, — Аллен опускает глаза и машинально поглаживает округлый бок свой кружки. У него тонкие чуткие пальцы – пальцы музыканта. Или вора, что намного вероятнее. Впрочем, Канде все равно: красть у него совершенно точно нечего. Кроме душевного равновесия, на которое этот надоедливый подросток почему-то влияет самым разрушительным образом. — Тогда почему ты все еще действуешь мне на нервы? – Канда сверлит взглядом мальчишку, потихоньку проникаясь убеждением, что это – его личное наказание за грехи. И когда он только успел так сильно нагрешить? Аллен нервно верит в руках кружку, закусывает губу, словно на что-то решаясь. Он сидит, выпрямив спину, очень ровно и как будто даже подрагивает от напряжения. А потом кивает и медленно начинает отвечать, осторожно подбирая слова: — Ты не можешь вылечить, да… Никто не может. Но, по крайней мере, тебе все равно, как она выглядит. Ты ни разу не… — он сбивается и неловко заканчивает: — В общем, с тобой даже не обязательно все время носить перчатки. А потом он замолкает и комнате становится очень тихо. Кажется, теперь очередь Канды подбирать слова, но он бросает это дело почти сразу – не любит и не умеет. И вместо этого он просто молча отбирает у Аллена кружку – точно ведь уронит, если будет так вертеть – мимолетно касаясь его пальцев. Темно-красная кожа правой руки шершавая на ощупь и очень теплая, и, на взгляд Канды, не сильно отличается от нормальной. В целом, ему действительно все равно. И этот простой жест почему-то сразу успокаивает Аллена. Он явственно расслабляется, ерзает на стуле, а потом неожиданно добавляет: — И потом… Знаешь, — он бросает на Канду быстрый взгляд и улыбается самым хулиганским образом, – ты так настойчиво меня прогонял, что я просто не мог не остаться!