Разговоры, когда умирает солнце...

Когда где-то за окном умирало солнце, Джеймс Мориарти останавливал себя на мысли о том, что разливающиеся краски заката похожи на сцену идеального кровавого убийства. Но что же тогда само солнце? Наверное, чья-то белокурая голова, мастерски отделенная от тела. Когда где-то за окном всходила луна, Себастьян Моран осознавал, что тень от веток, находящихся возле дома в ночной темноте, превращается в тонкие лапы коварного монстра и начинает медленно захватывать сидящую напротив фигуру его босса. Но когда тень только добиралась до Джима, его самого она уже давно сожрала с потрохами. Они оба играли в очень опасную игру. Нет, это не русская рулетка. В таком случае она была бы прелестным рождественским подарочком от доброго Санты, который дарит быструю и сравнительно безболезненную смерть. Это больше походило на балансирование на шатком стареньком стуле, еле выдерживающим человеческий вес, с накинутой петлей на шее. А петля затягивалась все туже. — Знаешь, — на первый взгляд безобидно сказал Джим, находясь на кухне, когда солнце самоотверженно умирало, чтобы на следующее утро возродится вновь, — говорят, что у тех, кто убивает людей, совершенно нет чувств. — У них не больше, чем у тех, кто планирует эти убийства, — Себастьян, в это время сидящий за кухонным столом, отодвинул чашку почти допитого черного горького кофе подальше и уставился на Мориарти. Он почти никогда не понимал этих словесных игр Джима, но это никогда не освобождало его от обязанности в них участвовать. — А еще все говорят, что киллеры помнят всех, кого они убили, — криминальный гений наблюдал за тем, как его черный силуэт удлиняется по мере того, как наступает ночь. Он полностью отображает его душу. Такую же черную. Но скоро действительно наступит ночь, и он растворится. Хотя самому Джеймсу гораздо приятнее считать, что его тень, как отображение его самого, захватит все вокруг, помещая в кромешную темноту. — Бред. Скажи мне, кто тебе говорит такие глупые вещи. Тогда я убью и его, — снайпер сейчас смотрит на Мориарти, как на змею, когда пытаешься ее загипнотизировать, она смотрит на тебя так, будто главный гипнотизер здесь она. А Джим в некотором смысле тоже немного змея. В своих мыслях Себастьян даже сравнил бы его с тем змеем, которого убил Святой Михаил. — Я забываю большинство своих жертв. — А кого ты постарался забыть лучше всего? — Злодей-консультант медленно и нарочно с гадским скрипом отодвигает стул садясь напротив. И будто невзначай ставит на край стола нож. Нет, он ни в коем случае не угрожает. Делать это с человеком таким как Себастьян крайне опасно. У него есть пистолет. А еще у него есть его собственное тело. Главное оружие в любой схватке. И даже в схватке с теми мыслями Джима, которые говорят, что ему стоит прекратить все это. — Одного парня. Ему лет 14 где-то было. Я стрелял в упор и слышал, как он постоянно тихо шепчет: «Не убивайте меня», — Мориарти, совершенно не слушая то, что ему говорят, аккуратно берет свободно лежащую на столе теплую руку своего собеседника и медленно начинает закатывать черный рукав водолазки. Им обоим это напоминает игру. Игру доктора с ребенком, которому он должен сделать укол. Если вы когда-нибудь сильно болели, то к вам должен был приходить доктор. В белоснежном длинном халате и непременно с таким выражением лица, что вы не понимаете: трепетать вам перед ним или боятся. Он садится возле вашей маленькой детской кровати, гладит по голове и много-много спрашивает, тем временем закатывая рукав пижамы. И вы с удовольствием отвечаете сколько вам лет, в какие игры любите играть и даже по секрету рассказываете, что лучший друг влюблен в девочку из соседнего двора и поэтому запачкал грязью ее любимое платье. Тем временем сам доктор, совершенно не обращая внимания на вас и ваши слова, достает шприц и молча делает то, за что ему, собственно, и платят. Железная игла шприца вонзается в кожу, вкалывая лекарства, и у вас на глазах появляются слезы от боли. А доктор молча собирает свои вещи и равнодушно смотрит на них. Он все время заговаривал вас, чтобы сделать больно, когда вы этого меньше всего ожидали. Только вот… несмотря на общую картину, которой мог полюбоваться каждый, кто сейчас зайдет на кухню, доктором был именно Себастьян. — Давай сыграем с тобой в детектор лжи. Я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Если ты говоришь правду, я оставляю тебе небольшой след на руке, если ты говоришь ложь, я оставляю нож в твоем животе, — Мориарти аккуратно делает заранее подточенным лезвием первую тонкую линию. Она становится почти что идеальным повторением той, что находится у злодея-консультанта на шее. Среди всех разнообразий линий и узоров жизнь предоставила Джеймсу Мориарти тонкую кроваво-красную черту, пересекающую горло. Среди всех разнообразий женщин и мужчин эта линия у него появилась именно из-за Себастьяна Морана. Нельзя сказать, что поначалу Джима это как-то беспокоило. Его внешний вид теперь больше соответствовал элегантно одетому покойнику с перерезанным горлом. Это придавало просто неповторимого шарма его темной фигуре среди длинных коридоров с пыточными камерами и превращало его самого в подобие призрака, вполне способного убить за неправильный ответ. На счет своего личного киллера он нисколько не волновался. Джим всегда был человеком, который брал если не силой и напором, то хитростью и изощренными махинациями. Но как показали бессонные ночи, полные не первых приступов удушья, второй вариант никак не подходил. Себастьян Моран, вечно одевающий черные водолазки, закрывающие горло, не давал возможности подступить и к своему сердцу. Джим не видел никаких следов на его шее и казалось самому киллеру совершенно все равно из-за кого у Мориарти появилась эта кровавая линия. Легче было предположить, что она возникла из-за Шерлока Холмса и весьма резонно решил не вмешиваться в это дело. — Ты боишься меня? — Нет, — спокойно ответил Моран. Вторая кровавая линия на запястье. — Ты завидуешь мне? — Нет, — покачал он головой, уже покорно поджидая гораздо более каверзные вопросы. Третья кровавая линия уже на руке. — Может, втайне хочешь убить? — Нет, конечно. Четвертая линия. — Ненавидишь меня? — Боже, с чего бы мне тебя ненавидеть? Пятая. И вот рука Морана уже больше похожа на руку начинающего суицидника. — Тогда скажи мне, дорогой, — Мориарти встает и перегнувшись через стол, приставляет к чужому горлу острый нож. Дерево больно впивается в его бедра своими острыми углами, но это не становится сильным препятствием. — Ты любишь меня? — Джим... — Себастьян нервно сглатывает, чувствуя, как сталь прикасается к его коже, готовая проткнуть ее, как в обычные дни протыкает кожуру яблока или персика, добираясь до вкусной мякоти. — Ты ведь не хочешь, чтобы я выбил из твоих рук нож и ударил тебя головой об стол? — Нет, я хочу, чтобы ты мне ответил. Ты не ненавидишь меня, не призираешь, не боишься, не завидуешь, даже не хочешь меня убить. Что же тебе мешает полюбить меня? Теперь губы Мориарти так близко, что снайпер может ощутить запах алкоголя, пропитанного одержимостью и безумием. Самая опасная смесь для криминальных гениев. — Почему я должен мучиться, когда ты спокойно спишь по ночам? — Убери нож от моего горла, Джеймс! — Себастьян уже начинает изрядно нервничать. Он понимает, что в любую секунду может заломить Джиму руки и нанести несколько сильных ударов. Впрочем, он тоже готов без всяких сомнений проехаться ему ножом по сонной артерии. В этом они уж точно стоят друг друга. Оба готовы наплевать на мораль. Готовы поставить на кон свою и чужую жизнь. Оба монстры. И не стоит особо расстраиваться. Как показывает практика, в этом веке монстров очень даже любят. — Хорошо, вот посмотри, — Мориарти приподнимает кончиком ножа подбородок своего снайпера так, как когда-то оценивали наложниц на рынке рабов. — Посмотри на меня, мой дорогой, — голос у криминального консультанта внезапно становится очень нежным и ласковым, будто он в действительности психиатр, разговаривающий со своим пациентом. А все вот это просто иллюзия, вызваная очередным приступом в связи с обострением болезни. И в него никто ножами на самом деле не тыкал и вены ему не резал. Это он сам своровал скальпель, изувечил руку и угрожал собственному психиатру. И когда он примет нужные препараты, будет долго извиняться. Возможно, даже на коленях. И доктор всем своим видом постарается не подать — как ему это понравилось. А сейчас разговаривают с ним, словно с ребенком, чтобы не спровоцировать очередную агрессию в свой адрес. — Можешь сказать мне правду, Басти. Не то, что я хочу услышать. Скажи, возможно, не сейчас… Возможно спустя некоторое время я смогу нормально дышать? Со временем я перестану задыхаться по ночам? Моран невольно опускает свои глаза и останавливает их на шее Джима. Он видит, как красная линия своей нитью охватывает все горло. Она перекрывает кислород чуть ли не до галлюцинаций. Такой до боли простой, но такой опасный рисунок. — Джим, — Себастьян замечает, что на него смотрят так, как учитель смотрит на своего лучшего ученика, найденного где-то в наркопритоне на окраине города. Взгляд неоправданной надежны, — мне очень жаль, но нет. Острое лезвие со всей накопленной злостью и силой проходит по коже, пересекая артерии и удивительно легко добираясь до мяса, словно до мягкой начинки вишневого пирога, изначально укрытого песочным тестом. Кровавые капли разлетаются брызгами и оставляют свои вечные следы на всем: на деревянном столе, чашке, в которой теперь кровь смешалась с черным кофе, на дорогой рубашке криминального гения. Труп падает на идеально белоснежный кафель кухни и заливает его алыми красками, словно захватывающе яркий закат предвещающий бурю следующим утром. Но что же тогда само солнце? Наверное, чья-то белокурая голова, мастерски отделенная от тела.