Клан

— Мам? — силуэт отдаляется, прячется в темноте бесконечных пустых коридоров, по которым силой продолжают тащить сопротивляющееся маленькое тело. К чему-то неопределенному, неизвестному, сияющему больничными прожекторами. — Мам?! — голос уже срывается, истерика подступает спёртым дыханием посреди горла, грудь начинает вздыматься в сто раз быстрее. — Мама? Мама, где ты? — голова мечется из стороны в сторону, пытаясь найти пути отступления, но вокруг лишь белизна. Белизна, подобная чудищу, что не отпустит, пока не дотащит до своей берлоги. — Мам! Помоги, мам! — только не слышит никто, внезапная тишина режет по ушам, скатывается слезами по пухлым ребяческим щекам, заставляет всё тело онеметь. — Подать ток! — оглушающе разносится по безграничному пространству. Руки и ноги внезапно сковывает ледяной металл, такой же обжигает голую спину, грудь неприятно стягивают присоски не перестающих пищать приборов, а в очертании белоснежного испуганные глаза замечают свору людей в таком же белом. — Но он же ребёнок… — неуверенно начинает кто-то рядом стоящий, но обрывается строгим «монстр». — Он монстр, пока ещё не окрепший, но как только он наберётся сил — нам всем конец. Так что прибавьте на десять, — голос спокойный и убеждающий, не будь у подопытного тучи мыслей в голове и страха в сердце, он бы тоже поверил. Только… Тело пробивает небывалая боль, это даже не сжигающее пламя, медленно расплавляющее каждый орган, это ощущение не описать. Крики вырываются непроизвольно, сознание отключается, но заложенные уши продолжает ломать непрекращающееся пищание. — Хён! Хён! — неожиданно разносится по безразмерной комнате, но никто не обращает внимания, продолжая писать, поправлять беруши в ушах и безразлично поглядывать на дрожащее тело ребёнка на железной кушетке. — Хён! Проснись, хён! — и он из последних сил распахивает больные глаза с лопнувшими капиллярами и закатившимися зрачками. Чонин отодвигается в сторону, не мешая старшему прийти в себя — для него такое дело обычное, а Лухан в сотый раз проводит холодными ладонями по лицу, остужая разгоряченную кожу, напоминая себе, что он больше не прикован к кровати в своей личной тюрьме, сияющей невинно-белым, и сплёвывает липкую слюну на грязный пол заброшенной квартиры. — Хён… Там Сонджин со своими ребятами, — неуверенно начинает младший, оглядываясь на дверной проём. — Я только выглянул на секунду, я не думал, что они будут так близко… Лухан устало выдыхает с тихим свистом сквозь зубы и пытается не горячиться на Чонина. Тому всего четыре, он и не ожидал, что в таком возрасте его будут беспрекословно слушаться. — Сиди здесь, я поговорю с ними, — мальчик неровно встаёт, всё ещё не отойдя от кошмара, и смягчает взгляд, быстро оглядывая младшего. — Всё будет хорошо, Чонин, не дрейфь! А мальчишка кивает в ответ, хоть и не особо понимает значение последнего слова — книг на улицах не бывает, как и учителей. И прячется подальше в угол, чтобы не заметили, если что. Лухан за это его бы похвалил, только ребята уже на подходе, и пора переключиться на того себя, который может поставить этих недоносков на место. — Не пора ли тебе научиться не лезть на чужую территорию? — вальяжно вышагивает восьмилетний пацан, из-за худобы кажущийся ещё младше, размахивая складным, заржавевшим по бокам, ножом. — Я понимаю, кушать хочется, но и нам тоже, ты ведь знаешь, что на чужое зариться некрасиво? Лухан мысленно сглатывает, оценивая холодное оружие в чужих руках — не убьёт, так гарантирует столбняк, а жить ещё хочется. Но и есть тоже. А на Чонина вообще уже страшно смотреть. И берёт себя в руки. — Не пора ли тебе усмирить себя, хён, — язвительно выделяя своё «уважение к старшим», скалит зубы Лухан, но быстро переключается на серьёзный лад. — Вы первые поделили территорию нечестно, не только забрав себе все самые лучшие места, но ещё и прихватив лишние куски. Наш район слишком маленький, нас там уже помнят. Мальчишка напротив противно смеётся, гордясь дырками между зубов, каждому первому рассказывая, как потерял их в драках, но Лухан-то знает, что просто выпали. И он уже не боится этого недоделанного бандита, стремящегося походить на мафию. Только ухмыляется, предчувствуя драку, и разминает пальцы. Лухана уважал каждый третий ребенок на улице, потому что он ни разу не проигрывал в таких боях. А участвовавшие настолько травмировались, что уже и не помнили, что мальчишка даже рук не марал. Он уже побывал в лаборатории, ему туда попасть во второй раз не страшно: в первый же смог сбежать. И он прекрасно знает, что, пока может убеждать себя этой ложью, будет в состоянии защитить их с Чонином. А это главное. — Не наши проблем… Разговор, не приведший к компромиссу, тоже нужно уметь завершать.

***

— Сколько тебе лет, мальчик? — устало бормочет мужчина, перекладывая бумаги в своём потрёпанном складском кабинете. — Десять, — наглая ложь, Лухан даже на свои восемь-то еле тянет, но уверенности в глазах при этом не занимать. — Послушай, я вас таких уже сотни видел, даже пожалел однажды одного, так тот ещё и обокрал, — работник тяжело выдыхает, потирая переносицу под очками и вспоминая своих двоих сыновей, что каждый день ждут дома, с матерью, а после глядит в упор на исхудавшего слабого мальчишку и не понимает, как тот додумался пойти проситься разгружать вагоны, он ведь даже кирпич не поднимет. — Иди-ка ты подобру-поздорову, а то отвлекаешь. Лухан остроты взгляда не меняет, упорно стоит на месте, продумывая план, а после неожиданно падает на колени, складываясь пополам, и слезливо молит, ведь у него ещё голодный маленький брат, и они не ели четыре дня. А возвращается в подвал с радостной новостью: «Меня взяли, Чонин, больше воровать не придётся». Тот улыбается ярко и только в углу, чтобы старший не заметил, тихо шипит от боли в руках, испещрённых сине-фиолетовыми пятнами. Лухан замечает. И не понимает того хозяина мясного, что чуть кости не раздробил голодному ребёнку. Только на следующий день на складе, в кабинете теперь уже босса, его ждёт сюрприз в виде полицейского. Бежать не успевает, руку обхватывают железным браслетом, и от вспышки прошлого тело немеет, ощущая иллюзию той боли. Он резко вскрикивает, чуть ли не падая, потому что в глазах темнеет, а после неровной походкой идёт в машину с мигалками под тяжёлым уставшим взглядом. Его сажают на заднее сиденье, особо не церемонясь, с писком сигналки закрывают все двери и остаются курить на улице. Сквозь приоткрытое окно чувствуется горький запах тяжёлых сигарет, а проявляющийся синяк на запястье от чужого захвата внезапно заставляет ощетиниться. — У меня маленький брат остался один, он не сможет выжить без меня, — серьёзно начинает Лухан, смиряя твёрдым взглядом мужчину в возрасте. Тот недоверчиво оглядывает, лениво делает затяжку, долго что-то обдумывает, выпуская дым, которым почти давится мальчишка, и кивает, сплёвывая привкус сигареты на асфальт. — Показывай, куда ехать.

***

— Фамилия и имя, — тучная женщина смотрит пронизывающе и строго, но Лухана таким уже не запугать. Он слышал от других мальчиков, что, если полиция поймает, придётся жить под чьим-то надзором в каком-то страшном месте, а показаться слабым уже сейчас — точно обречь себя на беду. Так что он поджимает губы почаще и взглядом мечет молнии. Только вопрос этот застаёт врасплох. Имя. Что, если его ищут одумавшиеся родители, что, если ждут, когда его имя всплывёт в сводках. Что, если имя узнают учёные? Лухан резко чертыхается и на повтор вопроса чётко отвечает: — Ким Лухан. А он — Чон Чонин, — младший на секунду оживляется, не понимая, почему друг ошибся в его фамилии, и уже хочет возразить, исправить, только вовремя пойманный предупреждающий взгляд хёна остужает порыв, и мальчик снова поникает сгорбившейся фигурой в углу. — А офицеру сказал, что братья, — бормочет женщина, занося данные в компьютер. — Где ваши родители? — Его, — Лухан взглядом указывает на Чонина, — выгнали из дома в три года, он даже не вспомнит сейчас адрес. Мои… — мальчишка замирает на полуслове, воспоминаниями окунаясь в пустую комнату в родном доме, а потом в пустую палату в исследовательском центре. — Не помню. Всю жизнь на улице был, умерли, кажется, — и сердце даже не ускоряет ритм. Работник подозрительно щурится, оценивающе оглядывая детей, и, тяжело выдохнув, продолжает заполнять бланки.

***

Приют Святого Михаила был не таким уж плохим местом (уж точно не тюрьмой с надзирателями, как о подобных местах отзывались беспризорники). Для детей, выживавших на заброшенных заводах, в канализациях и в подгнивающих сырых подвалах, особенно. Здесь не было чего-то примечательного, правила и расписание ничем не отличались от других приютов: старый поп в маленьком храме при основном здании с кучей спален, классов и игровых, был добр, но утомлён ежедневными заботами, как и воспитательницы с учителями, не привыкшие к излишней строгости и бездумным наказаниям. Приют Святого Михаила не был таким уж плохим местом. Но каждый знал, что по какой-то причине здесь собралось немало жестоких детей улиц, умеющих только идти по головам, чтобы выжить даже в месте, где можно было спокойно жить. — Ребята, познакомьтесь с новыми учениками: Чонин и Лухан, — добродушно произносит женщина, оценивающим взглядом обводя игровую и подталкивая молчаливых мальчишек, все время держащихся за руки, ближе к остальным лёгким постукиванием по спине. Младший покрепче сжимает ладошку названого брата, который был рядом всю сознательную жизнь, принося еду и всегда отыскивая самые теплые места для зимовки, и испуганно оглядывает показушно уверенного Лухана, смело осматривающего толпу незнакомцев. — О, малышня подъехала, будет наконец-то развлечение, а то я уже заскучал, — пафосно, насколько это возможно для девятилетнего, произносит малец, до этого ухмыляющийся где-то в углу. Лухан смеривает его грозным взглядом, заводя младшего немного за свою спину, и неожиданно щурится, кислотно ухмыляясь. Воспитатель отвлекается на крики в противоположенном углу — свита помогает королю разобраться с новеньким нахалом, а Лухан и не думает сдаваться сопляку, не видавшему истинные законы улиц, по взгляду видно. Он отодвигает Чонина подальше, расслабляется, удивляя соперника, и позволяет тому попробовать напасть. Только того тело не слушается, и он, споткнувшись, путается в ногах и летит в стену. Ребятня едко смеётся, признавая слабость лидера, и разбегается по своим делам, пока Чонин смеривает недовольным взглядом смеющегося Лухана. — И правда, будет как поразвлечься, — заканчивает старший, игриво посматривая на всё ещё сидящего и пыхтящего от злости бывшего (Лухан это уже знает) лидера, а после разворачивается и уходит с другом к окну, выслушивая тираду о том, что показывать силы на людях — опасно. Это негласное правило их существования. Чонин знает об этом ой как хорошо. Его же выкинули на улицу из-за страха перед исчезающим и появляющимся в совсем других местах ребёнком. Мальчику было где-то около трех, но отчего-то он хорошо запомнил крики отца, доказывающего жене, что она породила демона, не иначе. Слабая ухмылка: спасибо, что не сожгли. Лухан улыбается, наслаждаясь милейшей заботой младшего, вновь проглатывая рассказы о своём прошлом. И соглашается с каждым притянуто строгим словом, чуть ли не смеясь над видом тонсэна. Только вечером того же дня он становится лидером, когда его ловят в тёмном коридоре трое с ножами из кухни, но пискнуть не успевает ни один из них, уже валясь у ног Лухана, которому теперь и пальцами водить ни к чему, одной мысли хватает. А через три дня пугает воспитателей в библиотеке летающими книжками, не понимая, почему Чонин не подхватывает его смех. Ведь здесь не так уж и плохо, и, кажется, они в безопасности.

***

— Здравствуй, Лухан, — рядом с делающим задание по математике мальчиком присаживается незнакомый мужчина лет тридцати, протягивая руку для приветствия. — Я Чунмён, твой будущий отец. Глаза мальчишки на секунду широко раскрываются, он же просто мечтал отучиться здесь, а после найти работу и жильё для них с Чонином. Его не могут забрать. Его не могут забрать у Чонина. Поэтому Лухан быстро собирается с мыслями, как научился за много лет, и с самым серьёзным для одиннадцатилетнего подростка видом сообщает отказ. — Нет, — просто выдыхает мальчик, оглядывая комнату. — У меня есть брат, и я не могу его оставить одного, так что подыщите кого-нибудь другого. Глаза мужчины на секунду загораются, он с какой-то пугающей Лухана, всегда видящего истинные эмоции, улыбкой оборачивается к воспитательнице и интересуется о родных будущего приёмного сына. — Нет, у него нет родственников… — озадачивается пожилая женщина, но резко осознаёт. — А, тот мальчик, с которым его нашли на улице! Чонин, подойди сюда. Он младше на три года, но расцепить мы их никак не можем до сих пор, — щебечет доброжелательная работница, счастливая, что хоть кто-то в этом месте сможет найти дом, и приобнимает за плечи не понимающего ничего мальчишку под недовольным взглядом Лухана. Чунмён оценивающе обводит Чонина взглядом, но, не замечая в нём ничего необычного, нужного, снова возвращается к старшему из «братьев», чей взгляд твёрдо говорит, что один он это место не покинет, и, прикидывая в голове потенциал способностей этого ребёнка, мужчина соглашается на этот маленький уступок. В тот день Чонин и Лухан не говорят больше ни слова друг другу, молча собирая вещи. У старшего неприятное предчувствие скребёт под ложечкой, а младший наоборот — радостно улыбается весь день, ведь они нашли дом. А может, даже семью?..

***

Лухан не знает, откуда Чунмёну известно всё. До самой последней крупицы. Лухан не знает, как Чунмён нашёл его в забытом всеми Порёне. Лухан ни черта не знает и не понимает, лишь стоит, уперев взгляд в пол, в кабинете приёмного отца, и слышит эхо вопроса, отдающегося болью в пустом разуме. — Можешь не отвечать на этот вопрос, я и так знаю, — пожимает плечами Чунмён, переворачивая страницу досье. — Но всё же, что ты уже умеешь? Ты сбежал из лаборатории, первый, кому удалось, по моим данным, как ты это сделал? Покажешь?! Лухан мысленно вздрагивает, как и обычно, при упоминании того места, кошмары с которым снятся до сих пор. И, сжав кулаки до полумесяцев на ладонях, улыбается, поднимая взгляд. Мужчина не понимает смену настроения, попадая в небольшое смятение, но терпеливо ожидает ответа. — Вы хотите знать многое, Чунмён, — начинает мальчик, гипнотизируя взглядом чужой. — Но сами ведь не ответите ни на один вопрос. Мужчина перенимает чужую игру и улыбается чуть более натянуто, чем нужно, смягчаясь. — Отчего же, — легко пожимает плечами он, откидываясь на спинку стула. — Задавай. Лухан оказывается пойманным в капкан, он и не ожидал, что этот скрытный бизнесмен что-то согласится рассказывать, и, с минуту обдумав всё, задаёт свой первый и главный вопрос. — Зачем вы спрашиваете о моих возможностях и побеге? Чунмён, ожидавший такое, со спокойствием и планом на задворках сознания готов вылить очередную ложь, только мальчик предупреждающе останавливает. — Вы знаете о моём прошлом, а значит должны понимать, что ложь от правды я отличу на раз-два. Мужчина ухмыляется, но не теряется. — Я хочу тренировать тебя. Развить твои способности, для этого мне нужно знать твой нынешний предел. Я уже обучаю всех тех ребят, что живут в этом доме, это, знаешь, как убежище для таких, как мы. Опережая твой вопрос, у меня повсюду глаза и уши, мне легко найти вас. Я ответил на твой вопрос? — Лухан смотрит в упор, не моргая, боясь упустить то важное, что скребёт неприятным чувством тревоги под лопатками. — Не стройте из себя лысого профессора, зачем вам это? — мальчик пытается найти в чужих глазах ответ — как-никак те часто выдают факты — но обнаруживает лишь бурлящий чёрный океан, за которым не проглядеть даже душу. — Хорошо иметь рядом парочку телохранителей со способностями, не считаешь? — губы Чунмёна снова кривятся в подобии улыбки, Лухан цепляется за это и обнаруживает ложь. — Врёте, — тянет мальчик, по инерции делая шаг вперед. — Как я могу? — практически искренне удивляется мужчина и тут же замирает с ножом для писем у горла. Лухан смотрит пронзительно, в упор, совершенно не двигаясь и не моргая, и Чунмён впервые пугается этого ребёнка, замечая в чужих глазах отсутствие чего-либо, кроме темноты, будто смотря в зеркало на своё отражение. — Скажи правду, — твёрдо просит подросток, подходя ближе. Но он не ожидает шара из воды, герметично обхватывающего его голову. Нож падает на стол практически так же, как и тело, от испуга теряющее воздух быстрее. Чунмён ухмыляется и отпускает мальчишку из своего захвата. — Придёт время — узнаешь, — строго отскакивает от стен, а после мужчина покидает комнату, оставляя ребёнка наедине с собой. Ему явно есть о чём подумать.

***

В доме помимо «отца» и названого брата ещё пять человек, но Лухан не спешит с ними знакомиться, волком смотря на незнакомцев и обходя их за километр. В отличие от Чонина, который в охотную идёт на контакт, отвлекаясь от скучных дел по дому, которыми его нагрузили, и получая нагоняи от Чунмёна раз за разом. Младший об этом убежище поначалу не знает ничего, кроме того, что в нём живут восемь человек, и семь из них — усыновлённая «семья» Чунмёна. До тех пор, пока за уборкой не заходит случайно в подвал, который «отец» не привык закрывать. Только подвал оказывается не обычным, он состоит из кучи длинных коридоров с множеством дверей и окон, куда детский интерес призывает идти и посмотреть. — Чанёль, — неуверенно начинает самый младший на вечерних посиделках за телевизором. — Я сегодня, когда прибирался… я видел, что ты можешь огнём управлять! А Чунмён — водой, он так здоровски потушил сегодня ту куклу! Как в кин… — но резко останавливается, осознавая, что его занесло, и натыкаясь на пять пар взволнованных глаз. Чанёль прочищает горло, уже придумывая речь, как его обрывает неуверенное, но гордое: — Вы бы видели, что умеет хён! Он всю жизнь меня защищал, заставлял этих тупых хулиганов с помощью способностей друг друга бить, а не нас, даже меня научил контролировать телепортацию, я же раньше оказывался где попало! — Чонину восемь, и он впервые видит себе подобных, не считая Лухана, и впервые может с кем-то поделиться тем, что разрывает их по жизни на части. Чонину восемь, и он совсем разучился держать язык за зубами. — Вы бы видели его! Он сказал, что будет тренировать, а вместо этого прыгнул с моста. Шоковая тренировка или как-то так, но, скажите же, глупо. Зато научил, мой хён такой умный и храбрый, но такой ребёнок иногда! — Лухан, случайно проходящий мимо и услышавший отрывок монолога, не выдерживает и прыскает в кулак — кто бы говорил, а потом боязливо оглядывается, но успокаивается, вспоминая, что Чунмёна дома нет. — Надеюсь, все понимают, что Чунмёну об этом знать не обязательно?! — вклинивается он, строгим взглядом оглядывая всех. А те беспрекословно кивают, осознавая, что этого милого чистого ребёнка в дела «клана», как эту семейку называют старшие, вмешивать не стоит. Да и о способностях Лухана немало наслышаны. Только никто не берёт в расчёт доносчика Кёнсу, стоящего всегда где-то в углу и знающего каждую тайну дома. Он должен стать лучшим, чтобы никогда не испытать на себе судьбу предателя Бэкхёна.

***

Хриплым басом Чанёля по дому разносится: «Чонин, в кабинет Чунмёна», и Лухан щетинится, останавливаясь на полуслове в очередной истории для младшего. Тот без особых волнений уже поднимается с кровати, только старший его опережает, предупреждающе прося остаться в комнате. — Хм, вроде бы я не тебя звал, — строго, но с лёгкой ухмылкой, произносит Чунмён, как только закрывается дверь за Луханом. — Вроде бы я просил этих крыс не рассказывать тебе, — выдыхает Лухан, вальяжно присаживаясь на стул перед столом. — Всё равно рано или поздно я бы узнал, он бы не смог всю жизнь скрывать телепортацию, — спокойно откидываясь на спинку кресла, мягко говорит мужчина с полуулыбкой, смотря прямо в глаза. Ему нравятся эти игры с дворовым щенком. — Четыре года не использовал, без тебя бы и всю жизнь не пользовался, — пожимает плечами подросток, не отрывая зрительного контакта, пытаясь прочитать чужие намерения. Как обычно, ничего, кроме черноты радужки, сливающейся со зрачком. — Но ты не втянешь его во всё это, — склоняя голову, твёрдо произносит парень, — не пока я жив, а меня ты не убьёшь, — и щурится хитро, вставая и опираясь ладонями на деревянную поверхность стола. — Не тебе ставить мне условия, мальч… — Я важный экспонат для тебя, слышал это от других, — у Лухана всегда есть план, но отчего-то все они всегда заключены в его способностях. — Если хочешь, чтобы мы остались здесь — не трогай его. Пусть продолжает убирать дом и не догадываться о грязных делах клана, — ставит точку Лухан, выходя из комнаты, а Чунмён усмехается: крысы не только у него есть, оказывается. Но Чонина не трогает, лишь изредка оставляет его на тренировках с другими. Мало ли что случится, Исин всё-таки не всемогущ. А такой человек всегда пригодится…в клане.

***

— Хён, почему ты всегда уходишь так рано на тренировки и возвращаешься так поздно с них? Другие уходят позже и приходят раньше, — одной ночью решает поинтересоваться Чонин, и, хоть ему уже двенадцать, он продолжает вваливаться в чужую комнату и подолгу не давать старшему спать, отвлекая на разговоры. Лухан хмуро усмехается и переворачивается, устремляя взгляд на окно. Там свобода в шуме ветра, чистое небо для долгих полётов, тысяча вещей для баловства телекинезом. А после возвращается к Чонину, который не раз и не два повторял, как ему страшно вновь оказаться на улице, лишиться этого дома, этих людей. И выдыхает дольше положенного, прикрывая глаза. — Потому что хён очень старается, чтобы быть самым сильным, — легко улыбается он, добрым взглядом всматриваясь в мальчишеское лицо. — Хён должен быть сильным, чтобы защитить тебя и себя. Чонин морщит нос, прося не общаться с ним как с маленьким, и громко смеётся, когда Лухан начинает его щекотать, практически будя весь дом. Старший немного успокаивается от ненужных мыслей, вечно крутящихся в голове вокруг одного имени, и падает на кровать рядом с тонсэном. — Хён, — зовёт Чонин, поворачиваясь и очерчивая родное лицо, скрытое в полутьме, горящим взглядом. — Обещай, что всегда будешь рядом. Лухан мычит что-то о том, что такие обещания сквозят глупостью, но мизинец всё же подаёт. Только понимает, что в играх обещания не всегда можно исполнить. Но закрывает на это глаза. И изморившись за день, спокойно засыпает, сжимая чужую ладонь. Сехун знает, что подглядывать нехорошо, но в очередной раз лишь с лёгкой улыбкой тихонько закрывает чужую дверь уже до конца и уходит к себе, представляя серьёзного хмурого Лухана завтра за пределами комнаты. И чего он только такой…

***

— Как ты управляешь водой, Чунмён? — вопрос кажется до безобразия простым, даже полезным для тренировок, но, замечая хитрый взгляд, мужчина не спешит отвечать. Лухан насмешливо его осматривает, двигается ближе, но останавливается в паре метров, поднимая металлические шары, разбросанные по комнате. — Давай же… — и запускает один в Чунмёна, тот такого и ожидал, выучил уже этого парня за четыре года, поэтому и защищается водяным полукуполом, даже носом не ведя. А Лухан начинает смеяться, в очередной раз вводя в ступор старшего, готового вновь обороняться. — Ты ведь её представляешь в виде предметов, да? — неотрывно следя за насмешливым взглядом, Чунмён сам не замечает, как его шея оказывается захвачена рукой из… воды. И цепенеет, со страхом смотря на пятнадцатилетнего подростка. А тот только и забавляется, сжимая сильнее. — Вода меня не убьёт, — шипит мужчина, когда дышать становится тяжелее, свято веря в сказанное, и чувствует, как распадается на мелкие брызги сдерживающая его стихия, убеждая себя, что это он смог заставить её, что это он победил этого дворового щенка. Но тот стоит, ухмыляясь, и в тёмных глазах пляшут дьяволы с табличками правды. — А ты — меня, — выдыхает младший, разворачиваясь и медленно покидая комнату. Он поступает, как когда-то сам мужчина. В этот раз не ему стоит подумать. Чунмён в пустом зале падает на колени прямо в лужу воды, совсем не чувствуя этого, и как мантру повторяет: «Убью. Когда захочу — тогда и убью. Убью. Смогу». Он может в любую секунду остановить кровь в жилах этого мальчишки. Только Лухан прав, ему такое не светит, он слишком нужен ослеплённому местью лидеру.

***

Лухан покидает зал для тренировок, как обычно, на нервах. Если на глазах Чунмёна он этого показать не может, то за его спиной ему дана полная свобода действий. Пользуется он лишь её малой частью, часто дыша и сжимая-разжимая кулаки, потому что вскоре он встретит Чонина, а тот не должен видеть наполненного злобой хёна. Лухану явно пора перестать оберегать этого ребёнка от всего. Однако за дверью не обычная пустота длинных коридоров, а цепкий взгляд, на дне которого плещется безмолвная мольба. Парень вскакивает с пола и практически встаёт нос к носу рядом со старшим, отчего тот хмурится. Он никогда не жаловал жителей клана, даже новоприбывших. — Что нужно? — безынтересно вырывается ровным голосом, и Сехун мелко вздрагивает, замечая чужой взгляд, таящий лишь тьму. Мысли в голове путаются, подготовленная речь теряется, а вместо неё красным неоном загорается глупое «давай дружить!». Но с таким его точно пошлют. — Я Сехун, — протягивает тонкую руку младший, отступая на шаг. Лухан смотрит с непониманием, с чего к нему, нелюдимому, кто-то подойти решил, и руку не подаёт. — Хён, почему ты такой замкнутый? Старшему хочется засмеяться от такой чистой невинности в голосе, схожей с чониновой, не вписывающейся под возраст парня. Тот через полтора года уже окажется в клане. Но вместо этого он фыркает, обходит стороной «препятствие» и, не обращая внимания на выкрики своего имени, спокойно поднимается на первый этаж. Сехун за этим наблюдает с поджатыми губами и твёрдым взглядом, ему неудачи никогда не нравились, но и сдаваться парень не собирается. Он уже слишком давно не чувствовал тепла человека, а Лухан рядом с Чонином становится именно тем, к чему тянет без особой причины, в ком видится защита и родной дом. В клане терять нечего, за его стенами — тем более. Сехун сжимает кулаки и уверенно поднимается вслед за хёном, продумывая новый план, который с вероятностью 99,9% провалится. Но попробовать стоит. А Чунмён ухмыляется, наблюдая через большое окно. Кажется, у его главного экспоната скоро появится новое слабое место. Сехун пытается снова и снова, пока не выкрикивает: «С Чонином ты иной, попробуй довериться», — и замолкает под грозным взглядом. Больше попыток он не предпринимает, затихая в тени.

***

Если быть честным, Сехун был другим, не вписывающимся в клан. Всех жителей этого дома до прибытия в него ненавидели, все жители дома страдали от людей, но О… Сехуна любили, оберегали и защищали. У него был тёплый дом, вкусный обед в забавном контейнере, он был любимчиком учителей, и о нём всегда заботился старый, но мудрый и добрый дедушка. И Сехун никогда не жаловался на отсутствие родителей, любви деда, его уюта хватало, чтобы смеяться по вечерам, играя потёртыми фишками в падук, видеть исключительно хорошие сны и всегда спешить домой, потому что там ждут и переживают. Только дедушка умер, когда внуку было всего двенадцать, и виноваты были не люди и не учёные, а мстить старости как-то глупо. Сехун не считает своего отца, к которому переехал после, плохим. Не ему судить, не зная всей подноготной. Так его дедушка учил. Он правда пытался помочь отцу: выкидывал бутылки, отбирал деньги, а после получал за это по рукам. Снова и снова. Сехун не считает своего отца плохим, но и жить он с ним больше не мог, не так. А Чунмён всегда знает, где и кого, подкармливая ложью, можно заманить в клан, из которого получится выйти только вперёд ногами. «Я просто помогу тебе развиться, после отплатишь мне службой». «Будешь телохранителем или ещё кем». «Тебе всё равно возвращаться некуда». Сехун никогда не хотел убивать. Даже не думал об этом. Он просто жался к Чанёлю, ища тепла у того, кто его давно уже лишился, и пытался стать взрослее. Привычки только не изменишь. Лухан живой, все остальные — давно умерли. Клан, убийства, сведение с ума на профессиональном уровне — всё это медленно, но верно выедает всё живое в дышащем организме, оставляя только оболочку. Сехун не хочет стать таким же, нет, он обязан жить. Как и Лухан. — Хён, Сехун тут снова уснул, — ухмыляется Чонин, выглядывая в коридор из комнаты Лухана. Тот тяжело вздыхает, поднимаясь с кровати, и без лишних разговоров, лишь тихо ворча насчёт дурости, переносит тело, лежащее рядом с его дверью, в соседнюю комнату. И сколько ещё он собирается подслушивать их с Чонином разговоры? Но добрая улыбка отчего-то сама появляется на лице. — Айгу, этот ребёнок…

***

— Может, хватит подслушивать? — вместо приветствия говорит Лухан одним утром, столкнувшись с бегающим от него Сехуном. Младший делает вид, что не понимает, о чём идёт речь, а старший чуть руку к лицу не прикладывает (и больше желание приложить к чужому) — актёр из Сехуна, как из Лухана балерина, то есть так себе (и это ещё мягко сказано). — То есть хочешь сказать, что каждую ночь меня переклинивает, и в галлюцинаторном бреду мне кажется, будто я твоё тело из коридора перетаскиваю в твою комнату? — кривит брови старший, саркастично усмехаясь. — Я, наверное, неудачник, раз страдаю от самых тупых галлюцинаций на свете, где мои единороги и пони?! Сехун пристыжено трёт голову, утыкаясь взглядом в пол, и пытается в ворохе мыслей выцепить гениальную, но сбивается с поисков из-за мягкого смеха. — Ладно, выкладывай, что тебе нужно, — переходит на серьёзный, но добрый тон Лухан, складывая руки на груди. Младший пугается непонятно чего — с хёном всегда так — и пытается вспомнить проигрываемые перед зеркалом сотни диалогов, только в голове пустота, лишь вновь красным неоном горит «дружить». Вот и вырывается это непроизвольно. Старший настолько детского ответа не ожидает, а быстро зажавший рот Сехун смешит. Он незаметно прыскает в кулак, сдерживая смех, и деловито кивает. Пускай, младший не выглядит таким уж плохим. И крысой пока не подрабатывал. А как долго этого добивался!.. Лухан всегда уважал старания. Сехун начинает что-то нечленораздельно бормотать, не останавливаясь, Лухан закатывает глаза, выдыхая — ему как будто одного Чонина было мало, а проходящий неподалеку последний ярко улыбается, потому что хён наконец-то нашёл себе друга, он этого заслужил.

***

— Кажется, он хороший парень, — выдыхает Чанёль, уставший слушать о прелестях характера Лухана. Сехун на это говорит задорное «ага» и продолжает рассказывать о вечерних разговорах с хёном, к которому он всё-таки смог найти подход. Чанёль закатывает глаза, но впервые за долгое время искренне улыбается, замечая блеск в чужих глазах. У него когда-то такой же был, даже припоминать не нужно: лет шесть назад в комнате Минсока за рассказами о Бэкхёне. Чанёль за воспоминаниями пропускает практически весь чужой рассказ и только ойкает на последних словах тонсэна, который пару секунд дуется, а после всё равно смеётся. Старший смеётся вместе с ним и понимает, что Лухан и правда неплохой, раз смог оживить сразу двоих медленно умирающих. Но всё равно предупреждает: — Только поосторожнее будь, он же сильнейший из нас. На что Сехун ударяет его по плечу и дуется уже дольше нужного после «ну, хён!».

***

— Хён, — разрывает тишину комнаты голос Сехуна, пускающего слабые потоки ветра в темноте от скуки. — Почему ты тут? Почему не уйдёшь? Хочешь отомстить? Склонившийся над бумагами Лухан усмехается на последних словах и отрывается от работы, облокачиваясь на стул. — А ты хочешь отомстить? — оборачиваясь и изгибая бровь, спрашивает старший, расслабленно оглядывая парня. Тот склоняет голову набок, задумываясь на секунду, а после секундного молчания выдает: «Некому». Лухан во второй раз усмехается, оборачиваясь обратно к столу, и засматривается на стену. — Вот и мне некому. — Но я слышал, что ты был в л… — но младший замолкает на полуслове, опомнившись, и быстро затыкает свой глупый рот ладошками. Лухану хочется смеяться: полгода прошло, этот ребёнок в клан уже вступил, а привычки всё те же. — А ещё был на улице вместе с обычными детьми, да. Их тоже мучили, слабых продавали в бордели, оставшихся избивали, выбивая последнее, отправляли попрошайничать. Люди не щадят ни своих, ни нас, но если каждый начнёт мстить, мир рухнет, не считаешь?! — уголки губ слегка поднимаются в лёгкой нервной улыбке, и Лухан резко выдыхает, прикрывая глаза. Он сам себя уже устал убеждать, что в мести нет смысла. А Сехун внезапно прыскает, разряжая обстановку, и выдыхает: «Ты как мой дедушка», старший возмущается, он же не настолько старый, а после мучает тонсэна за такие слова адской щекоткой, пока младший уже не краснеет. Они ещё смеются недолго, переговариваясь на самые нелепые темы, и ни один из них не замечает, как ручка двери пару раз дёргается, но замок так и остаётся закрытым. Чонин выдыхает и уходит к себе. У хёна появился друг, и он рад. Он правда пытается себя в этом убедить.

***

— Чонин? — удивляется Лухан, внезапно ловя себя на мысли, что уже давно не видел названого брата. Тот неуверенно проходит в комнату, закрывая дверь, и осторожно присаживается на чужую кровать. — Где Сехун-хён? — само собой вырывается изо рта, Чонин даже сам пугается, округляя глаза, но в остальном вида не подаёт. — Поручение Чунмёна выполняет, — пожимает плечами старший, вновь и вновь пытаясь собрать из воды какую-то фигуру. — Как тренировки? — разговор становится всё более и более неловким, Чонин сам не понимает почему, просто что-то в районе солнечного сплетения слизью придавило все накопившиеся мысли, выпуская наружу только глупые вопросы, которые раньше никто и не додумывался задать. — Чонин? — удивляется Лухан, оборачиваясь к младшему. — Тренировки-то нормально, а ты не хочешь поговорить? Чонин весь подбирается на этом вопросе, но пару секунд подумав, отрицательно мотает головой. — Прости, просто устал немного, — улыбается младший на взволнованное «всё в порядке?» и ложится ближе к развалившему хёну, вспоминая старые вечера, когда существовали только они вдвоём во вселенной. Пора бы вырасти. Чуть позже Лухан громко выдыхает, но улыбается и рассказывает младшему все мысли как на духу. Часы тикают, мысли Чонина медленно лопаются вместе с каждым громким движением стрелки, потому что хён уже не его, его пора отпустить, он заслужил это счастье. Но он лишь натянуто улыбается старшему, ободряя. — Сехун-хён и правда хороший парень, не обижай его только! — задорно говорит тонсэн уже на пороге и на сощуренный взгляд старшего показывает язык, убегая со смехом наперегонки. У Лухана всю жизнь был лишь Чонин, а у Чонина весь дом и «отец», он подпускал к себе каждого, не боясь. Только убеждение в этом самого себя не могут потушить пожар в груди, вместо этого заливая подушку в тёмной холодной комнате.

***

Лухан ёжится, зажмуривается сильнее, но старается вытерпеть. Сехун сильнее сжимает металлическую окову на чужом запястье и внимательно всматривается в лицо напротив. У старшего снова темнеет сознание, ноги подгибаются и на секунду останавливается сердце. Каждый чёртов раз он отключается на пару секунд из-за какого-то жалкого металла, который может уничтожить, даже пальцем не пошевельнув. — Чёрт, — выдыхает старший, открывая глаза и смотря на это жалкое кольцо, сковавшее его руку. Сехун убирает кандалы обратно в тумбочку, уже не пытаясь спросить зачем или намекнуть, что глупость всё это. Всё равно в ответ получит уставшее «у меня не должно быть слабостей, не когда рядом Чунмён». Но от помутневшего взгляда стеклянных глаз после каждой такой «процедуры» он безумно устал. — Чонин знает? — интересуется младший, надеясь, что хоть завтра его подменят. Он понимает, что не должен бросать этого человека, не должен так поступать, но его душу будто прожёвывают и выплёвывают каждый раз, когда он видит хёна таким непривычно слабым и измотанным, и он уже устал от этого. — Он ещё ребёнок, — подмечает в очередной раз старший, устало откидываясь на стенку. — Ему не шесть, Лухан, — слишком громко закрывает дверцу младший. — Ему уже четырнадцать, он не ребёнок. Заканчивай со своей гиперопекой, знаешь же, что в клане ни к чему хорошему она не приведёт, — Сехун смотрит непривычно строго и устало, Лухан даже удивляется: никакого обычного детского задора. И внезапно осознает, что и Сехун уже вырос. И он прав. Только побороть в себе братские инстинкты никак не может. Сехун ещё шесть раз надевает кандалы на запястья, с которых уже давно хочется сцеловать мутные желто-фиолетовые синяки. И немного пугается своих непонятных желаний.

***

Сехун был странным, ни к месту в этом доме, и, смотря на других, он это понимал. Он не был замучен судьбой, не был ходячим трупом, от него не разило холодом. И это неуютное чувство сохранялось рядом с каждым членом клана, кроме двух, но если один был таким в силу возраста, со вторым… Сехун сам не понимал, что происходит. Он так долго пытался достучаться до хёна, ходил вокруг да около, а когда его впустили в чужой мир, он внезапно испугался своих чувств. Потому что старший отдавал не просто теплом, он стал домом, защитой, всем. Тем, ради чего возвращаешься с каждого задания, перестаешь играючи рисковать и начинаешь задумываться не только о себе. И как к этому пришло, не ясно до сих пор. Сехун помнит, как поначалу ему просто нравилось слушать чужие мысли тихим голосом перед сном. Как нравилось дразнить хёна, смеяться вместе с ним, вытворять невесть что на тренировках, когда их ставили в пару. Как ему нравился приглушенный свет настольной лампы, создававший своеобразный уют в чужой комнате, и как всё менялось в своей — не хватало фигуры за столом в углу. Сехун помнит каждую мелочь, каждое чужое слово, которое не вылетало из головы долгие дни и недели. Но всё равно не может понять, как пришёл к тому, что простого брошенного взгляда на этого человека стало не хватать. Даже привычных вечерних разговоров стало мало. Было понятно, что нужно, что необходимо, но это не избавляло от страха. Ведь это Лухан-хён. А Сехун что? Сехун никогда не подходил этому месту. — Эй, чего задумался, спать не собираешься? — чуть склонив голову, интересуется Лухан, медленно собирающийся ко сну. Младший мимолётно вздрагивает, но виду не подает, чтобы о его мыслях не разузнали, и спокойно покидает чужую комнату, возвращаясь в свою, неуютную, напоследок кидая на автомате: «Спокойной ночи, хён». Лухан хмурится: Сехун сегодня больно уж тихий — но старается сильно голову не забивать, иначе ночь точно будет неспокойной. Его способности снова выходят из-под контроля, и отдых сейчас должен быть на первом месте.

***

— Хён… Как ты рассказал Бэкхёну, что он тебе нравился? — невзначай тянет Сехун тихим вечером перед заданием, продолжая собираться в чужой комнате. Чанёль неодобрительно оглядывает младшего, поджимая губы — никакого воспитания у него нет. — Не рассказывал, — всё же отвечает, пожимая плечами. Сехун останавливается, не до конца натянув куртку, и удивленно смотрит на парня. Как такое вообще может быть? — В смысле? Он не знал? — Мелкий, поучись манерам, — фыркает Чанёль, складывая последние вещи в рюкзак и замирая рядом с ним. — Не знал, но, думаю, и сам догадывался. А ты чего интересуешь-то? — ухмыляется старший, внимательно осматривая задумавшегося на секунду тонсэна. — Интересно просто, — бегая глазами по комнате, отвечает Сехун и резко задерживает дыхание на автомате, когда в дверном проёме появляется Лухан с обыденным «пятиминутная готовность». Чанёль за этим наблюдает, ухмыляясь ещё сильнее, но про себя улыбается уже по-доброму. Мальчишка, случайно забредший не в тот дом, и парень, повидавший уже многое, заслуживают счастья. Странного счастья в их престранном мире. — Сегодня сводим с ума, не убиваем, не забудьте, — оповещает проходящий мимо Чунмён, кидая папку жертвы на тумбочку.

***

— Сколько раз говорил тебе не приближаться к жертвам? — сетует Лухан, медленно перебирающий чужие волосы. С раной-то Исин может справиться, но не с появившейся вместе с ней болью. — Приблизишься и осознаешь, что вредишь реальному человеку? — шутливо повторяет слова хёна младший, улыбаясь. — Ещё и по голове получишь, — улыбается в ответ Лухан, включая свет телекинезом. — Иди спать. Сехун хмурится, привставая на руках, и оглядывает лицо напротив, находящееся всего в паре десятков сантиметров. Уставшее лицо хёна, кое-где с лопнувшими капиллярами, жуткими синяками под глазами, мелкими шрамами. Родного хёна, который надоел не понимать. Младший лишь на секунду прижимается к чужим губам своими, а после, буквально подгоняемый ветрами, исчезает из чужой комнаты. Потому что этот человек должен узнать. В клане каждый день может оказаться последним, сегодняшнее задание тому доказательство. Лухан не застывает, спокойно смотрит вслед, и только после хлопка чужой двери усмехается. Он уже давно понял. — Айгу, этот ребёнок… Но непроизвольно сминает футболку на груди. Под рёбрами что-то тянет, болит, обжигает внутренности, что-то необычное, пугающее, и, кажется, тут впервые способности не помогут. И как же не хочется признавать, что это пугает.

***

— Сехун, шагом марш на тренировку, — проносится по комнате оживлённый голос Лухана, а задремавший младший вздрагивает. Сегодня у них общая тренировка? Сехун ещё пару секунд пытается прийти в себя, пригладить волосы и поправить одежду, что бесполезно перед тренировкой, а после на дрожащих ногах спускается вниз по знакомой лестнице, слыша гул сердца в ушах. Ещё пару секунд он мнётся возле тренировочного зала для лучшего в их клане, вспотевшей ладошкой не решаясь нажать на ручку, но та и сама прекрасно открывается, показывая застывшему на месте парню хитрую ухмылку. — Чего стоишь, тренировка сама себя не начнёт, — пожимает плечами Лухан как ни в чём не бывало и преспокойно продолжает разминать затёкшие мышцы. — Покружишь шары для меня? — не отвлекаясь, просит старший, а Сехун, всё ещё стыдящийся вчерашнего инцидента, пытается осознать сказанное. Получается только под вопросительным взглядом старшего. Металлические шары с легкостью пера подлетают в воздух, кружась в довольно сильном маленьком подобии смерча под сосредоточенным взглядом младшего. — Вот всё время говоришь, что Чонин всего на два года младше тебя, просишь начать считать его взрослым, — тянет Лухан, рандомно вытаскивая шары из завихрения воздуха. — А сам ведёшь себя как ребёнок, — заканчивает он ровно с последним и ловит взгляд обернувшегося Сехуна. — Я… Только весь серьёзный настрой младшего перебивает не менее серьёзное: — Я сам не понимаю, что происходит. Да и время не самое подходящее, надо бы по-хорошему для начала разобраться с Чунмёном, но давай попробуем, — тяжело выдыхает Лухан, впервые за многие годы показывая неуверенность перед кем-то смятыми рукавами и закушенной изнутри губой. Сехун теряется от вида такого хёна, наконец-то растворяя «смерч» лёгким прохладным ветром, ни черта не остужающим румянец на кончиках ушей, и уже хочет подойти к старшему, как слышит: «А теперь продолжим тренировку». — Хён, ты такой неромантичный, — шутливо поджимает губы младший, вновь закручивая воздух в воронку. — А поцеловать и убежать спать так романтично, — смеётся Лухан, повторяя прошлое задание под тихий смех Сехуна. Этим вечером Лухан впервые не горбится за столом над бумагами, изучая что-то своё, а Сехун в первый раз не уходит под вопросительное «спать не собираешься» в свою совсем холодную комнату. В комнате хёна оказывается ещё более уютно, если засыпать рядом с ним.

***

— Чонин, — подзывает к себе младшего Чанёль, продолжая путь в свою комнату. Тонсэн хмурится от этого, но всё же решает следовать за хёном. — Поговори с ним, пожалуйста! Он на меня волком смотрит, наверное, думает, что я Лухана у него совсем отобрал, но я сам его не вижу практически, он же не вылезает из тренировочной… Чанёль тихо усмехается, вспоминая этот разговор и серьёзный вид Сехуна, но, выдохнув, чтобы успокоить весёлость, поворачивается к Чонину. Тому пятнадцать, и все понимают, что ревность эта вызвана больше взорвавшимися гормонами, а не умом. — Поговорить нужно, — начинает старший, под его серьёзным взглядом тонсэн немного тушуется, опуская плечи, и Чанёль, заметив это, смягчается. — Не пугайся так, это насчёт Сехуна и Лухана, — во взгляде младшего проскакивают огоньки при упоминании первого имени, но он не подаёт вида. Старший мысленно усмехается и продолжает. — Не злись на Сехуна, ты должен же понимать, что Лухан не смог бы всю жизнь быть рядом, однажд… — Знаю, не ребёнок же уже, — сквозь зубы выдыхает Чонин, опускаясь на чужую кровать. — Я сам не понимаю, почему так злюсь. Чанёль по-доброму усмехается про себя от этой наивности и присаживается рядом. — Лухану тяжело, он практически не выходит из тренировочного зала, сейчас лучше усмирить свой гнев и помочь ему преодолеть всё это, не думаешь? — легко улыбается старший, оглядывая подростка. Тот удивляется сказанному факту — он за своей ненавистью к происходящему и не заметил это — но старается оставаться непроницаемым. — Ну что, пойдёшь к нему? Сейчас у него одиночная тренировка, ты мог бы помочь. Чонин немного склоняет голову, обдумывая, а после уверенно кивает, поднимаясь с кровати. — И ещё… — останавливает его Чанёль уже на пороге. — Правда, не злись на Сехуна, он любит твоего хёна и заботится о нём так же, как и ты. И для Лухана вы оба в равной степени важны. Чонин громко выдыхает, не оборачиваясь, и, опустив плечи, уходит. Он сам не понимает ничего, особенно своих мыслей и чувств сейчас, и он бы рад всё это утихомирить, только не может. Потому что хён всегда был рядом, всегда заботился, слушал и держал за руку 24/7, защищая. А теперь его комната постоянно либо закрыта, либо пуста, а руку он сжимает чужую.

***

Дни медленно протекают в привычном ритме: тренировки, задания, убийства, тренировки. Где-то в перерывах уже редкие (из-за постоянной усталости) разговоры в самой уютной (по мнению Сехуна) комнате, неловкие объятия и неожиданные, с ума сводящие поцелуи. Лухан привыкает к этому настолько, что уже перестаёт замечать мелкие проблемы, врывающиеся в рутину: истощение на фоне волнения Сехуна, переживания Чонина. Всё сливается настолько, что он уже не замечает, как рано утром, пока ещё все спят, он начинает тренироваться, и как поздно вечером, когда уже все спят, он возвращается в комнату. Всё сливается настолько, что он не замечает, как сам изнашивает своё тело. — Хён, может, будешь больше отдыхать? — интересуется поздней ночью Сехун, который никогда не ложится раньше прихода старшего. — Опять здесь… Может, будешь спать в своей кровати? — ядовито-устало тянет Лухан, но, осознавая сказанное, сам пугается. — Прости, не знаю, что на меня нашло, — растирая лицо ладошками, бубнит он, тяжело опускаясь на кровать и притворяясь, будто сразу же заснул. Сехун тяжело выдыхает, поправляет одеяло на хёне и ложится рядом, но не близко, лишь слегка касаясь пальцами чужого запястья. Лухан жмурит глаза чуть больше нужного и думает, как вылезти из этой бездны, в которую медленно загоняет себя. Потому что у всего есть предел, у его способностей — тоже, но никто не предупреждал, что дойди он до него — и без достаточного использования их каждый день они начнут выедать его самого. Он зажимает кулак одной рукой, оставляя полумесяцы на ладони, а второй переплетает пальцы с младшим, потому что тот не заслужил всего этого.

***

— Умрёшь, но ко мне за помощью не придёшь? — ухмыляется Чунмён, облокотившийся на дверной проём зала для тренировок. Лухан вздрагивает, ослабевшее тело не способно даже этого скрыть, не то что услышать тихое шуршание открывшейся двери. — Я всё равно не знаю, чему ты научился, слишком уж хорошо ты прячешься, — проходя в помещение, продолжает старший, на ходу играясь водой над ладонями. — Что, крысы тоже ослабли? — ухмыляется Лухан, поднимаясь с колен и вытирая пот уже давно грязным рукавом толстовки. Чунмён на это не отвечает, продолжая кривить губы и смотреть в упор своим тёмным непроницаемым взглядом, в котором задорно бурлит чёрный океан. — Так тебе помощь нужна, или хочешь подохнуть и проиграть мне? — желваки Лухана дёргаются: этот человек последний, у кого он бы хотел искать спасения, но ситуация безвыходная, тут понимает даже глупец — парень уже слишком истощён, чтобы искать выход самостоятельно. — Даже слёзно просить не заставлю, — младший устало закатывает глаза, ожидая пресловутого условия этого старика, но вместо этого замирает вместе с сердечным ритмом на словах. — Я же всё-таки ваш с Чонином отец, — улыбка старшего уже не пугает, за столько лет Лухан привык, но ничего хорошего она не сулит. — Просто отплатишь мне в будущем. В прошлый раз оплатой оказались убийства. Лухан этим вечером приходит в комнату раньше обычного, Сехун надеется на излюбленную беседу, которых стало катастрофически не хватать, но вместо этого получает разъярённого хёна, который, не проронив ни слова, сразу ложится спать. Младший опешивает — впервые видит такое — и расспросить не решается. Только тихо радуется следующим днём, когда Лухан уходит позже и возвращается раньше. Наконец-то. Однако, с возвращением привычного ритма жизни беспокойство о Лухане начинает медленно уменьшаться, мысли об убитых и о тех, кто погибнет от руки Сехуна, вновь заполняют всё сознание, отбирая для снов только кошмары и медленно вытягивая жизненные силы из утомлённого происходящим тела.

***

Сехун разглядывает редкие родинки и мелкие шрамы на голой спине Лухана, пока тот привычно выискивает что-то в темноте улиц, когда всё-таки решается спросить. — От чего они? — пальцы проводят по уже побелевшим от времени рубцам, чуть царапая ногтями, но старший не поворачивается, даже плечами не ведёт. — Прости, мы никогда не обсуждали прошлое, — младший мотает головой легко и руку убирает к смятым простыням, переводя взгляд на светлый потолок. — И правда… — Лухан оборачивается, взгляд его какой-то безнадежный в слабом свете настольной лампы, но Сехун старается не отвлекаться на это. — Может, стоит? Необходимость ставится под вопрос, но дышать со всеми этими воспоминаниями в одиночку становится тяжелее с каждым днем. Ничего никогда не забудется, тут даже никакая суперспособность не поможет, такое преследует тенью до седины волос и сопутствующего сердечного приступа в двузначные, округлямые в сто, но Лухан усмехается — так долго скрывать у него не получится, он либо сломается, либо устанет уходить до рассвета в ванную, чтобы остудить трясущееся тело. Сехун усаживается ровнее в кровати, его ладонь едва мокрая от волнения за хёна, а тому хочется усмехнуться от этого — сейчас волноваться нужно о будущем, а не об ушедшем прошлом. Но вместо этого кивает сам себе. — Мне было где-то три, когда родители узнали всё. Знаешь же, что в таком возрасте мы не умеем контролировать способности, особенно во сне, вот их и удивили летающие предметы в детской. С тех пор они больше не подходили ко мне практически. Закрыли комнату на ключ, спрятали ото всех. Я к тому моменту уже умел читать, и мне кидали книги, чтобы не одичал совсем, но, знаешь, как дворовой собаке еду, с отвращением, но зато дали хоть какие-то знания, таким не может похвастаться ни один ребёнок на улицах, — Лухан слабо улыбается, откидываясь на стену и тяжело выдыхая. — В четыре мать догадалась обратиться в лабораторию, там ей предложили неплохую компенсацию. Так меня продали на опыты. Но, знаешь, мне еще повезло, — рука непроизвольно тянется к запястью, царапая кожу ногтями, но Сехун мягко обхватывает чужие пальцы и отодвигает подальше. Лухан смотрит на него внимательно, но лишь продолжает. — Они использовали ток в моём случае, но на сборе крови я видел, как других детей резали без обезболивающего, как ломали пальцы молотком. Нормальная практика в таких местах, там жалеют лишь бедное «здоровое» человечество. Но потом я увидел его, — старший прикрывает глаза, пытаясь воссоздать образ чётче, ощутить страх в коленках, как в тот день, чтобы попытаться усмирить это, не дать этому поглотить себя полностью. Едва ли получается. — Ему было лет двадцать на лицо, они отрезали его руки и ноги, на груди и животе было множество грубых швов, а глаза были стеклянными, мёртвыми. Они даже не удосужились их закрыть или накрыть его какой-нибудь тряпкой, только кричали о левитации и разочаровании, слишком уж быстро умер объект. Тогда я понял, что нужно выбираться, бежать, пока всё моё тело цело, — Сехун старается не дышать, устраивается ближе, но взгляд на чужое лицо не поднимает, сам не понимая: жалеет ли, что поднял эту тему, или же будет лучше, если старший выговорится. — У них было много оружия, мы постоянно были под прицелом, но я решил их только оглушить, пока меня будут приковывать к столу. Всех, кроме главврача, который постоянно повторял это его фирменное: «Он монстр, прибавьте на десять». Почти убил. Привкус правдивости его слов не дал, — Лухан усмехается, выдыхая едва легче. Прошлое внезапно ощущается лишь историей. — Знаешь, сейчас вспомнил, что кто-то кричал, молил взять с собой, но тогда я не слышал ничего, лишь бежал вперед, оглушал охрану, останавливал пули и открывал дверь за дверью, путал следы в лесу, чтобы собаки не нашли, а потом спрятался на крыше какого-то дома в деревне неподалёку. Меня там хотели отдать в приют, но я боялся, что так меня быстро обнаружат, и бежал дальше, цеплялся за поезда, утягивал телекинезом еду у людей на вокзалах и так попал в Порён, даже и не знаю, что меня остановило в том городе, но там я нашёл обессиленного Чонина, который пытался попить из лужи. Его родители вывезли из родного города, чтобы вернуться не смог. Ему было только три, мне шесть, и мы попали к бродягам. Раздача территорий для воровства и попрошайничества всегда была не в нашу пользу, потому что нас было всего двое, а остальные сбивались в группы побольше. Поэтому нам постоянно хотели надрать зад другие дети, мы же от безысходности лезли на их территорию, — Лухан усмехается уже веселее, то время было безумно тяжёлым, но в какой-то мере забавным. Все эти бессмысленные стычки, напущенный пафос, так глупо. — На нас даже однажды натравили охотников, которые сплавляли таких как мы в бордели или на органы, но мы сбежали, хоть они и оставили мне эти шрамы на память. В восемь я глупо надеялся устроиться разгружать вагоны, но «босс» только доложил на нас в полицию, и так мы оказались в приюте, а потом и в этом доме, — Лухан прикрывает глаза, а Сехун наконец-то переводит взгляд на его лицо. Спокойное, но уставшее. — Только сейчас осознал, что всю жизнь бегу. — Поэтому хочешь разобраться с Чунмёном? Чтобы не бежать больше? — старший поджимает губы и отвечать не спешит, а Сехун думает, что это, наверное, и было лишним. — После Чунмёна будет кто-то ещё, мы родились мутантами, таким только и остаётся, что скрываться и убегать, — младший закусывает губу изнутри — ему не понять в полной мере, а Лухан откидывается на кровать. — Давай спать, завтра тренировка сложная. Сехун кивает, но так и не засыпает этой ночью, обдумывая всё.

***

— Но почему, хён? — Чонин повышает голос — хорошо хоть сейчас никого на втором этаже — и раздувает ноздри от злости. — Потому что тебе это не нужно, — Лухан не кричит, но отвечает серьёзно, жёстко. Младший выдыхает обрывисто и выходит быстро из комнаты, только чтобы не поругаться серьёзно с названым братом. И что только с ним не так? — Что-то случилось? — проходит не больше минуты, Сехун даже успевает застать сбегающего по лестнице Чонина, направляющегося прямиком в кабинет Чунмёна, но Лухану кажется, что он теряется как минимум час в вихре мыслей. — Чунмён предложил ему тренироваться на дальние расстояния, в другие страны, — старший усаживается за стол, лихорадочно перекладывая предметы одним лишь взглядом лишь бы успокоиться и не убить «отца» раньше времени. — Может, это хорошо, он будет знать свой предел, пригодится в будущем, — Сехун усаживается на кровать, пытаясь приободрить, но боясь заикнуться о пугающем «пригодится, когда нас всё-таки обнаружит полиция, и придётся бежать». — Ты ведь знаешь, что он просто так не стал бы с ним заниматься, Чонину пятнадцать, а на наш уговор Чунмёну плевать, видимо, — Лухан немного успокаивается, тяжело падая на кровать рядом с младшим. — Уговор? — Сехун сжимает чужую руку в попытках вытащить хёна из ненужных волнений, только тот там всегда, слишком безнадёжный случай. — Когда мы только попали сюда, я пообещал Чунмёну, что если он ввяжет в дела клана Чонина, мы сбежим, тогда я верил, что мои способности слишком важны, чтобы так просто солгать, — Лухан усмехается куда-то в подушку, он слишком устал от всей этой борьбы, бессмысленной и с явным преимуществом не на его стороне. Только Чонина вытащить из лап «отца» нужно. И он сломает голову, разобьётся о стену, сделает что угодно. Только осталось придумать что. А у Сехуна, кажется, есть план.

***

— В последнее время я очень много думал обо всём, — начинает Сехун, отвлекая Лухана от перебирания мелких частиц кубика Рубика. Тот переводит взгляд на младшего, готовясь к серьёзному разговору. — Мы все тут уже чертовски устали убивать, некоторые начинают даже медленно сходить с ума из-за этого, но выбора нет, нам просто некуда идти из этого дома, — Сехун поджимает губы, а Лухан начинает медленно понимать, к чему ведёт тонсэн, но лишь продолжает вглядываться в нерешительное лицо. — Знаешь, хён, ты напоминаешь мне о доме, о дедушке, из-за этого я много думаю о прошлом, — младший немного смущается, но продолжает. — Мой отец далеко не идеален, но, попав в клан, я понял, что не всегда происходящее — это наш выбор, и не всегда мы совершаем верные поступки, иногда кто-то должен нам помочь. А у него не было никого рядом после смерти матери, но сейчас… — Сехун на пару секунд останавливается, не решаясь заканчивать, переводит взгляд на знакомые глаза, неуверенно произносит, — и вся эта заваруха с Чонином… — и, набрав побольше воздуха в лёгкие, выдыхает. — Я хочу сбежать. Старший, уже давно понявший, к чему начал этот разговор тонсэн, лишь тяжело вздыхает, вглядываясь в темноту окна. Он давно думал о побеге: ни Чонину, ни Сехуну не следует убивать, это не то, чего они заслужили, и не то, что они должны видеть каждый день. Лухану привычно проходить через ад, чтобы выжить, но эти дети однажды просто станут как старшие в клане: лишь тенью себя, не доверяющей ни своему нутру, ни кому-либо ещё, живущей по инерции и команде. Он давно думал о побеге, пусть даже это будет проигрышем старику… Но будет ли считаться за проигрыш попытка выжить и жить нормально? Лухан не понимал, как обычный мальчишка смог так его изменить за жалкий год. Как он смог смягчить непробиваемый стержень разумного мышления внутри, как нашёл в себе силы оживить очерствевшую за годы в клане душу, как сумел стать тем, чего у Лухана не было никогда, — домом. Теплом, к которому было необходимостью тянуться, потому что без него всё начинало распадаться по крупицам. Теплом, к которому хотелось возвращаться после заданий. Теплом, которое пускало мурашки под кожей, щекотало нервные окончания мелким током и заставляло защищать его без особой на то причины. Лухан не мог отказать, когда выход виделся только в этом. Его бега спасали не раз и не два. Ещё немного, и Чонин окажется рядом, с микрофоном за ухом и оружием в руках. Ещё немного, и Чунмён заберёт всё тепло у Сехуна. Лухан не мог отказать, когда выход виделся только в этом. Поэтому согласился помочь. А Сехун не мог допустить того, чтобы старший узнал правду о правилах ухода из клана. Потому что шансы были малы.

***

— Сехун, не неси чушь! — Чанёль почти взрывается, но старается контролировать голос, потому что у этого дома уж точно есть лишние уши. — Я зачем тебе рассказывал о Бэкхёне? Чтобы ты мне потом совал свои бумажки с глупыми планами? — Тише, хён, — Сехун хмурится, проверяя, плотно ли закрыта дверь, и на всякий случай гоняет свистящий ветер по коридору. — Ты понимаешь, что подохнешь быстрее, чем успеешь выполнить хоть один пункт плана? — устало выдыхает старший, тяжело присаживаясь на кровать. — Это если Чунмён узнает, но он не узнает, — Чанёль усмехается на эти слова, прикрывая лицо ладошками, и бормочет: «Чунмён знает всё в этом доме», блестящими глазами обезумевшего оглядывая младшего. Потому что Чанёль знает, Чанёль видел, и воспоминания всё ещё свежи. Они с Бёкхеном тогда тоже убеждали друг друга, что Чунмён не узнает, Чунмён не найдет. А теперь Бэкхён мертв, и о месте его «могилы» знает только прятавший тогда улики Кёнсу. — Хён, я понимаю, что ты волнуешься, мне самому страшно, — Сехун умоляюще смотрит на старшего, но тот, только фыркнув, отворачивается к окну. — Но пусть это даже будет одна десятая процента, я попытаюсь. Я устал. И я не хочу, чтобы мы с ним стали как ты или Минсок, Чондэ, Исин… Чунмён. Я не хочу сойти с ума. И не желаю этого для них с Чонином. Чанёль нервно стучит пальцами по ноге, поднимаясь с кровати. Он отходит к окну, вглядываясь в горизонт, разящий мнимой свободой, и не говорит ни слова. Потому что слова не имеют смысла, когда их не хотят слышать. Сехун еще пару минут смотрит на него, а после, кивая на прощание, уходит. Старший выдыхает — он узнаёт в нём себя помладше, их тогда тоже предостерегали, но они никого не слушали. Даже приди к тем детям уже выросший Чанёль и расскажи правду о будущем, он сомневается, что прошлые они поверили бы. Потому что они горели этой идеей, они жаждали свободы, они верили в идеальность продуманного плана. И единственной надеждой Чанёля остаётся Лухан. Потому что тот видел больше в этой жизни, даже больше самого Чанёля. И должен быть смышлёней. Только Лухан сначала ослаб от изнуряющих способностей, заставивших разум пошатнуться, а после позволил и Сехуну повлиять на внутреннего себя. Только Лухану лишь восемнадцать, он сам ещё ребёнок, но отчего-то остальные забыли об этом.

***

Лёгкий стук в дверь, Лухан удивляется даже, обычно никто не стучит. А после в тёмную комнату проскальзывает тот, кого видеть не то чтобы не хочется, просто непривычно. Чанёль серьёзен, его губы поджаты, мышцы напряжены, а во взгляде скрываются сотни мыслей, о которых младший уже начинает догадываться, давно уже зная о закадычной дружбе этого парня с Сехуном. Он удобнее устраивается на стуле, пока старший усаживается на кровать, так и не проронив ни слова. Пару минут стоит полнейшая тишина, давящая, обволакивающая, но хриплый бас всё же обрывает её, готовый наконец попытаться открыть глаза хотя бы одному из этой парочки идиотов. — Если сравнивать нашу «семью», — начинает Чанёль, опираясь о стену. — То только с русской рулеткой, а вместо револьвера у нас Чунмён. Мы играем в неё, кто оттого, что другого выбора нет, кто — гонимый местью. С нами со всеми люди обошлись не самыми лучшими способами, Чунмён умеет выбирать всё-таки, — парень шумно выдыхает, отвлекаясь взглядом на длинные рукава, перебираемые пальцами. Лухан думает, что Чанёль словно маленький ребёнок, скрывающий волнение, и впервые смотрит на него как на обычного человека, а не мерзкую крысу. — Мы все попали в этот дом в момент отчаяния, когда любой лапше, красиво развешанной на ушах, поверишь, лишь бы дали защиту. И сами загнали себя в ловушку, из которой выбраться только вперёд ногами, — парень усмехается, поправляя кудрявые волосы, и резко закрывает лицо руками, бессвязно что-то в них мыча. — Ему было шестнадцать, Бэкхёну, — поднимает серьёзный взгляд на младшего он. — Его только посвятили в дела клана, и он должен был пойти на задание как раз перед вашим с Чонином появлением здесь. Только он не убийца и никогда им быть не хотел, — Чанёль отводит взгляд в сторону, к окну, но Лухан замечает, что смотрит тот далеко не на фонари и скрипящие под давлением ветра деревья. Смотрит он куда-то внутрь себя, в своё прошлое, и младший теряется, замечая слезу, которую быстро стирают, скрывая дрожь за покашливанием. — Мы должны были убежать вместе, план был идеален, но крыса… Кёнсу доложил. Чунмёну нравится огонь, может, из-за того, что он противоположен его силе, может, ещё из-за чего, но меня пощадили только благодаря способностям. А Бэкхёна он утопил, потому что электричество для него никогда не было особо важно, у него с самого начала был Чондэ. Его убили на моих глазах, чтобы проучить по полной, а потом Кёнсу распустил слух, будто это люди из лаборатории убили Бэкхёна. Лухан сжимает одеяло в кулак, только чтобы не разрушить комнату, наконец-то в полной мере осознавая причину прихода Чанёля, и оглядывается на дверь, за которой привычные уши дома. Но идти за ним нет смысла, тот лишь доложит, что Лухан теперь знает о прошлом клана. А он Чунмёна не боится. Потому что тот по-комичному стал его главной защитой. А Кёнсу за все годы, что работой крысой, научился делать выводы, не имея достаточно материалов. Сжатые кулаки Лухана, рассказ о несчастных влюблённых, и Сехун за соседней стенкой, который уж слишком зачастил в последнее время ночевать у соседа. Тихий стук и обычное: «Чунмён, у меня новая информация для вас». И растянутые в практически сумасшедшей улыбке губы человека напротив.

***

— Мне плевать на это, хён! — Сехун практически переходит на крик, что непозволительная роскошь — в соседнем зале тренируется Кёнсу с остальными. — Я не могу больше оставаться здесь, не могу убивать, мучить, я устал. Это не то, чего я искал, когда сбежал из дома, — парень опускается на колени, когда тело становится словно ватным, и чуть ли не бьётся головой о холодный пол от бессилия. Идея побега уж слишком сильно въелась в его сознание. — Я хочу посмотреть, что случилось с отцом, помочь ему, — младший прерывисто выдыхает с тихим свистом и чувствует тёплую ладошку на своей. — Ты и он — единственные родные люди для меня. А тебе плевать на Чонина, видимо. Сехун не плачет, ему этого в прошлом хватило, даже дрожь умудряется уничтожить за пару минут, только с болью на дне сознания так легко не справиться. Лухан мягко обнимает, говоря, что он поддержит. Даже пусть это будет рисково и безумно. Он ведь самый сильный в клане, разве не сможет защитить всего лишь двух тонсэнов? Впервые в жизни он отключает все инстинкты и поддаётся чувствам, научившись этому спустя столько лет за ничтожный год. И уже продумывает план, главное чтобы Чонин смог перенести двоих одновременно.

***

— Я не буду этого делать! — настырно повторяет Чонин, чуть ли не подпрыгивая с кровати. — Чем тебе это место не угодило, хён? Хочешь обратно на улицы? Снова есть что придётся и скитаться по канализациям зимой? Опомнись! — подросток сам не замечает, как повышает голос до допустимого максимума, а Лухан и опомниться не успевает, как из рта названого брата вылетает: — Если Сехуну хочется — пусть бежит, но я помогать не буду. Старший пугается, распахивает настежь дверь — но за ней никого, лишь пустое пространство свободного холла — и спокойно выдыхает. Кёнсу вроде бы на задании сейчас. — Я расскажу тебе, Чонин, — начинает Лухан, только обрывается резко закрытой дверью и закаченными глазами младшего. — Снова меня за ребёнка принимаешь, хён. Думаешь, я, убирая в этом доме каждый миллиметр, до сих пор не пролистал вечно раскиданные на столе Чунмёна документы?! — младший усмехается слишком распущенно для того ребёнка, которого воспитывал Лухан, и возвращается на кровать. — Но, хён, они убивают только замешанных в делах лаборатории людей, только их, самых прогнивших. Мне объяснил всё Минсок. Они для нас стараются, чтобы нас не убили учёные, как когда-то Бэкхёна. Старший мысленно вздрагивает при упоминании этого имени и горько выдыхает, потому что… — Не учёные, Чонин. Его убил Чунмён за попытку уйти из клана. — Хватит! — нервно обрывает Чонин, вновь повышая голос. — Хватит, отец нас защищает, а ты веришь чепухе, которую тебе этот Сехун внушает. Хён, послушай же… В Чонине клокочет детская ненависть к тому, кто отобрал у него брата, его сжигает ревность к тому, из-за кого хён больше не пускает его в свою комнату перед сном, запирая её, из-за кого хён перестал так часто смеяться с Чонином. И он совсем не понимает уже, где правильно, где неправильно, где ложь, а где правда. Кёнсу змеёй нашёптывает свои теории, Минсок говорит то, во что верит, а Чунмён всегда улыбается, разрешая называть себя отцом. И уверенность Лухана в том, что он может защитить хотя бы одного тонсэна, медленно превращается в прах под пламенем в потемневших глазах родного человека, который внезапно стал чужим.

***

— Если он сбежит с этим мальчишкой, то точно не вернётся, — напряжённо разглядывая снег уходящей зимы сквозь окно, говорит Чунмён, прерывая тишину. — Но что… — и резко оборачивается, в упор смотря на сидящего на стуле Ифаня. — Если люди убьют этого мальчика на глазах у Лухана! — старший хмурится — ему никогда не нравилось убивать неповинных людей, младший хорошо это выучил за столько лет. — Он ведь захочет отомстить и уж точно никуда не уйдёт, не считаешь? — Ифань кивает, подтверждая, но всё ещё не одобряя. — Да ладно тебе, он всё равно слабый. Ветер, конечно, неплохо помогает сводить с ума, но если Лухан останется, то сможет куда больше сделать. Ты просто не видел его потенциал! — Чунмён подходит всё ближе, в его глазах тьму прожигает огонь идеи, а близкая к сумасшествию улыбка кривит лицо. Будь Ифань настоящим, осознал бы, испугался, но попытался всё исправить, даже если бы понимал, что это безнадёжно. Только Ифань всего лишь иллюзия, голограмма уже давно воспалённого сознания. Чунмён присаживается на пол и кладёт голову на чужие колени, наслаждаясь родными пальцами, успокаивающе перебирающими волосы. Кёнсу смотрит сквозь щёлку двери, по привычке исподтишка наблюдая за жителями дома, но впервые тайну не выдаёт, вновь и вновь прожёвывая её в своей голове.

***

— Сехун, твоя очередь, сегодня нужно личное присутствие, — командует Чунмён, безотрывно следя за происходящим в доме на мониторе ноутбука. Лухан напрягается, но не останавливает — не может, они на задании, и не отрывает бинокль от глаз, пока Сехун цепляется за ночной ветер и перемещается в дом напротив укрытия. Чунмён бьёт по клавишам — как обычно, пишет нужные коды, чтобы взломать охранную систему. Никто даже внимания не обращает. Только Лухан, когда с наступившей тишиной в комнату с Сехуном и жертвой врывается отряд спецназа, а Чунмён мелко ухмыляется, быстро принимая серьёзный вид. — Камеры отключились, — констатирует лидер, поправляя микрофон в ухе. — Сехун, слышишь меня? Ни в коем случае не применяй способность. Лухан, притихший на несколько секунд, очухивается, буквально подлетая к окну, только Чунмён уже успевает одним взглядом попросить Тао действовать. И Лухана резко оглушает собственная цель, кричащая со всех сторон, только ни одной конечностью не пошевелить. — Никто не двигается, полезем сейчас его спасать — узнают обо всём клане, тогда уж точно все попадём под раздачу, — предварительно на показ выключив гарнитуру, предупреждает «отец», подходя к биноклю. Однако лампочка на микрофоне отчего-то продолжает гореть. — Сехун, попробуй продержаться, как сможем — поможем, — разносится по было притихшему помещению, только последнее слово сопровождает оглушающий выстрел. Чунмён шипит: «Чёрт», — так, чтобы услышал каждый, и просит окаменевшего от страха Чонина быстрее перенести их, пока подъехавшие отряды полиции и учёных ничего не прочухали про их укрытие. Чонин дрожащими руками, всё ещё не понимая, что точно происходит, перебрасывает по одному человеку в гостиную родного дома, напоследок оставляя обездвиженного Лухана, застрявшего в ловушке времени. Слёзы скатываются по мальчишескому лицу, его первое задание не должно было оказаться таким роковым. И с немыми извинениями на губах он обнимает своего единственного хёна, устремляя взгляд на освещённые окна дома напротив, откуда уже выносят чёрный пакет. — Хён… я не хотел, хён, прости, — отдаётся по смазанному пространству перемещения. Больше Лухан не говорит ни слова. Чонин — не выходит из комнаты, считая свой отказ помочь в побеге причиной смерти Сехуна, из-за которого названый брат теперь не мёртвый не живой. Больше Лухан не говорит ни слова. И не показывается на глаза. Он просто оставляет открытое окно и записку на полу у двери в комнате Чонина, исчезая для всех навсегда. Как и Сехун, об окончании истории которого догадывались что он сам, что Лухан, только говорить не решались. Чанёль тенью проходит в тёмную комнату, тихо опускаясь на кресло в углу, и упирается взглядом в фигуру, слепо смотрящую перед собой на стену. Лухан даже не двигается. На языке Чанёля вертится «я говорил» и «чёртова крыса», но он не спешит обрывать тишину, позволяя младшему самому решить — говорить или нет. Потому что Чанёлю после смерти Бэкхёна нужно было кому-то выговориться, но рядом не было никого, кто смог бы понять всё, свято веря искаженным фактам. А об этом парне он не знает практически ничего. — Впервые представляю, что бы было, не будь я таким идиотом, — усмехается Лухан, не поворачивая головы. — Как же низко я опустился, что проиграл ему. Чанёль поджимает губы: младший говорит не то, что хочет — он это точно знает. Но Лухана никто не учил открываться незнакомцам. — Лухан, послушай… — было начинает старший, но под стеклянным взглядом парня замолкает. Тот мотает головой, прерывисто выдыхая. Для Лухана это не первая смерть по его вине. Но первая — родного человека. Человека, с которым будущее было отчётливо выстроено. Человека, которого Лухан должен был защитить. И он просто не знает как реагировать. Что-то внутри не даёт сломаться, как это обычно делают персонажи фильмов, но от обжигающих грудину пустоты и чувства вины это что-то не спасает. Парень посильнее сжимает кулаки, оставляя капли крови на ладошках и заставляя себя опомниться, твёрдо произносит: — Позаботься о Чонине, — и Чанёль без лишних вопросов кивает. — Я не смогу забрать его насильно. А переубеждать нет смысла, он должен сам понять. Они сидят так до первых лучей, освещающих путь на знакомые улицы. Чанёль тихо выходит из чужой комнаты, в одну из соседних в щель под дверью проталкивая смятый на пару сгибов лист, и, не оглянувшись, уходит к себе. Ветер, бьющий в лицо при полёте, впервые не дарит ощущение свободы, скорее, заставляет побыстрее от себя спрятаться в клетке, запертой снаружи.

«Ты ни в чём не виноват. И запомни, что ты не обязан убивать, если не хочешь этого. Я буду в Шанхае, всегда готовый помочь своему глупому тонсэну. Выйди, поешь и поговори с остальными. И не забудь сжечь это письмо после прочтения».

А Кёнсу вновь разносит по дому слух, будто учёные с полицией сами докопались до правды, сами узнали о Сехуне и сами убили его. Закаляя ненависть к людям и страх перед ними. Потому что у лидера, кажется, есть план, затопивший уже давно затуманенное сознание верной крысы.

***

Серый смог поглощает начинающие заполняться людьми улицы, пряча верхушки высоток, в опустившейся темноте включивших неоновые названия, будто застывшие в воздухе наступающей ночью. Лухан улыбается, сворачивая в нужный тупик, куда только мусор выкинуть и выходят. Но ещё рано для этого, парень давно уже выучил расписание. И устало выдохнув, поднимается вдоль стены до пустующей крыши, без особых усилий заставляя тело поддаться потокам воздуха. Высшая точка этого утомившего города отдаёт необходимой свободой, зудящей под лопатками, и ослепляет прожекторами вертолётной площадки. Лухан тяжело вздыхает, приземляясь, и, немного отдохнув, подходит к желанному краю, откуда ветер сносит с ног получше мокрого после дождя пола вкупе с подошвой дешёвых кед. Губы растягиваются в кривой улыбке, а тело опускается в излюбленную негу невесомости и страха. Под лопатками наконец-то перестаёт зудеть, кровь бурлит адреналином, пуская щекочущие мурашки по охладившейся коже, рубашка задирается, позволяя языкам ветра будто разрезать оголённую спину, и мозг наконец-то очищается от всего, сосредотачиваясь на ощущениях свободного падения с высоты шестисот метров. Выдох облегчения застревает где-то посреди онемевшего горла, глаза едва ли удаётся открыть и на уровне сорокового этажа поймать своё же тело в невидимые тиски, толкающие обратно, на крышу. Смех вырывается сам собой, тонет хрипами в пересохшем рту, и эхом наступающего сумасшествия отскакивает от ушных перепонок ровно до того момента, пока глаза не натыкаются на чужой силуэт у входа на крышу. Тень пропадает так же быстро, как появляется, только о шизофрении подумать не даёт резкое появление того же человека уже под самым носом буквально через секунду. — Развлекаешься? — напыщенно безразлично произносит Чонин, поправляя полы светлого плаща, но всё в нём выдаёт недовольство таким поведением его хёна. — Как посмотрю, ты тоже, — Лухан отворачивается и пытается зацепиться глазами за что-нибудь интересное в затуманенном чёрном небе, только чтобы лишний раз не смотреть на этого человека. Иначе он сдастся. — Возвращайся, хватит капризничать. Все в клане ждут тебя, — в голосе звенит знакомое беспокойство в смеси с отчаянием, отдавая потерянным прошлым, когда ещё рука в руке, Лухан дёргается, но в ответ лишь презрительно фыркает. Потому что ему ли не знать правду. — Чтобы использовать. Спасибо, надоело, я лучше сам как-нибудь, — оставленный чуть ранее портфель в дальнем углу поднимается в воздух и мягко опускается в руки парня, неуверенно ищущего бутылку с водой, хотя на душе крутится желание только скрыться поскорее отсюда. — Значит, будешь продолжать воровать еду и прыгать с крыши по вечерам? Считаешь, что это лучше, чем… — Чем убивать, Чонин, да! Считаю, что это лучше! — бутылка летит куда-то в сторону, разливая воду, которая неровно блестит в свете мигающих подрагивающих прожекторов. Лухан пытается выровнять дыхание, чтобы случайно не разнести здесь всё к чертям собачьим. Не хотелось бы привлекать лишнее внимание и лишаться любимого места. И этого чёртового глупого тонсэна. — Ты же знаешь, что мы убиваем только прогнивших людей… — тембр внезапно опускается чуть ли не до шёпота, убеждая скорее говорившего, точно не слушавшего, который поворачивается как-то резко и улыбается отчаянно. — Мы сами давно прогнили, Чонин, — устав уже доказывать правду, заканчивает Лухан, и второй раз за вечер тело срывается в непроглядную бездну, резко поднимаясь выше крыши, укутываясь в смог, чтобы никто не заметил, пряча под очками тяжёлый взгляд потерявшегося человека.

***

— Что я должен делать? — Чунмён верным щенком смотрит на сидящего напротив Ифаня, чей взгляд никогда не касается знакомой фигуры. — Хён, что мне делать?! — младший медленно срывается, нервно расцарапывая кожаный бювар короткими ногтями. — Я потерял его, ключевого в нашем с тобой плане, — но старший даже напущенного волнения не показывает, лишь спокойно продолжает сидеть, оглядывая неприметную комнату. — Ещё и полиция на хвосте, — Чунмён резко встаёт из-за стола, начиная расхаживать у окон и устраивать цунами в аквариумах на подоконниках. — Почему всё вечно летит к чертям, хён! Мы никогда не можем следовать плану, то тебя убьют, то этот сбеж… — но мужчина останавливается на полуслове, искрящимися сумасшествием глазами оглядывая пространство перед собой, где никого нет. Ни Ифаня, ни наглого Лухана, их всех поглотил чёртов город. Город, который приносил только боль с самого начала существования человека по имени Ким Чунмён. Город, который забирал, не отдавая ничего взамен, который издевался, закидывал камнями и оставлял шрамы. Не только телесные. Чунмён давится воздухом в порыве немого смеха и с кривой улыбкой пишет новый план. Единственный, который не провалится. Мужчина в это верит. — Я уничтожу этот чёртов город. Уничтожу всех, уничтожу тех, кто убил Ифаня, кто создал лаборатории, их работников. Они должны почувствовать то же, что чувствовали мы… Кёнсу, стоящий за щелью приоткрытой двери, немеет, делая шаг назад. Он впервые пугается настолько и впервые не может закрыть глаза, потому что даже секундная темнота заставляет вспомнить сумасшедшую кривую улыбку «отца», будто продолжающего нашёптывать свою мантру хриплым голосом прямо в уши.

***

Вкус дешёвого бренди отравляет само существование в провонявшем отчаянием Китае. Вид со второго этажа низкого многоквартирника, еле стоящего посреди таких же, не самый лучший: либо уставшие женщины, либо уставшие мужчины, еле волочащие ноги с мало оплачиваемой не самой достойной работы. Дети перекрикивают друг друга, помня закон: громче — умнее, но закончат всё равно как родители. Пахнет обреченностью или же выплеснутыми из соседнего окна отходами, но задумываться об этом не хочется. По старому телевизору из единственной комнаты в квартире вещает представительный мужчина, с гордой улыбкой убеждая, что в его стране самые счастливые и богатые люди. Назвать «нашей страной» не поворачивается язык. Наверное, ком от противных дешёвых сигарет, застрявших в горле обидой за этих людей, мешает. И плевок с балкона ни капли не помогает от него избавиться. Комната неуютная, кое-где отошли обои из-за сырости, там же пошла тошнотворными пятнами плесень, рамки со счастливыми улыбками из юности арендодателя запылились бессилием перед настоящим миром, дверца шкафа снова открылась под действием ослабевших петель, а на шапочку выпускника в рамке на стене удачно присел таракан. Лухану не впервой видеть жизнь в её не самых лучших красках, улицы он всё же не забудет никогда. Но непонимания происходящего в этом сумасшедшем мире количество раз не спасает. Мутант или человек, людям и дела, по мнению парня, уже не было, они просто плевали на всех, кроме себя. — Лухан, это не то, чего ты заслуживаешь, — щемится в привычное разнообразие звуков знакомый голос и пропадает, стоит обернуться. Парень нервно дёргает плечом, подкуривая, новую сигарету и, не оглядываясь, заставляет надоевший телевизор замолкнуть. — Вернись в клан, — проносится хрипом над ухом, и спину обдаёт лёгким потоком прохладного воздуха. Лухан уже догадался кто это, он просто выдыхает дым и пустоте отвечает усталое: «Нет», — искренне веря, что от него отстанут. — Ты нужен мне, хён, — в этот раз силуэт не пропадает, Лухан успевает поймать незваного гостя в тиски и отбросить к стене. Висевшие рамки чуть ли не падают, а Чонин замирает в оцепенении. Это первый раз, когда названый брат позволил себе причинить ему боль. — Сколько раз мне ещё тебе повторить, что я никогда не вернусь в это чёртово место?! — едко выплёвывает Лухан, всё ещё наблюдая за людьми внизу. — Меня тошнит от него, от Чунмёна, от заказов! Так почему ты… — парень медленно оборачивается, смотря прямо в чужие глаза своими полумёртвыми с нотками безумия, появившимися после ухода, и скрипуче заканчивает, — не оставишь меня в покое? Если сам не веришь, то не приставай хотя бы ко мне. — Хён… Ты нужен мне?.. — неуверенно отвечает младший, сжимая руку в кулак, ту, за которую его больше никто не берёт. Ту, которая скучает по теплу названого брата. — Мне было шесть, когда я нашёл тебя, Чонин. Мне было шесть, когда я самостоятельно стал добывать еду для двоих, ища прибежища получше, потому что знал, что в твоём возрасте было труднее пережить холода. Мне было шесть, когда я взял тебя на воспитание. А тебе сейчас, чёрт возьми, пятнадцать, ты уже самовольно вступил в клан, не послушав никого, но ты просто не можешь понести ответственность за себя, цепляешься за хёна! Рано или поздно я бы либо ушёл, либо умер, а ты бы что делал? Повзрослей наконец-таки, Чонин, даже я уже признал, что ты давно не ребёнок, — Лухану всё это осточертело, он любит Чонина, беспокоится о нём, будь воля — забрал бы с собой, но каждый делает свой выбор, и выбор младшего Лухан принял, оставляя того на попечение Чанёля. Только он не понял сразу, что сверхзабота о названом брате, вечное ограждение его от правды, любовь воспитателей за милое личико, любовь клана, потому Чонин самый младший, и наигранная любовь Чунмёна, чтобы привязать, а потом использовать для победы в этой игре, никак не могли взрастить в мальчике стержень, помогающий жить в этом мире. У Лухана его выстроили пустая запертая комната в доме, лаборатория со зверскими экспериментами, улица и Чунмён. А Чонин просто привык держаться хёна, старший стал его стеной, которая не могла бы находиться рядом вечность. И теперь настало время отпугнуть его, раскрыть глаза на реалии, напомнить о том, что каждый за себя — это то, чему первому нужно научиться в его клане. Сехун всё-таки был прав, давно пора было начать учить Чонина взрослой жизни. Младший замирает, потерянно глядя на Лухана, впивается ногтями в ладошки и с поджатыми губами кивает, начиная обдумывать слова того, кого всегда слушался беспрекословно. Он и сам понимал, что просить вернуться того, кто всей душой с самого первого дня не желал находиться в клане, по-детски, но с каждым часом всё чётче осознавал, как не хватает поддержки того, кто всю жизнь был рядом. По комнате проносится лёгкий ветер, несколько рамок всё-таки падают со своих мест, разбрасывая острые осколки стекла ровно на том месте, где секунду назад находился человек. Лухан выдыхает и измождённо практически падает на ковёр, закрывая лицо руками. Это была их последняя встреча.

***

Только Чонин всё никак не может понять слова Лухана. В полном доме хмурых людей он не находит себе места, осознавая, что без названого брата этот дом всё больше становится чужим, только сбежать к Лухану не даёт то ли преданность отцу, то ли хранящийся где-то на задворках сознания страх улицы и неизвестности завтрашнего дня. И единственным, кто сможет помочь вернуть хёна, видится отец, который всегда помогал, если Чонин о чём-то просил, даже позволил на год раньше присоединиться к клану. Хоть младший и не хочет вспоминать произошедшее на его первом задании. Заходить к отцу без стука неправильно, Чонин помнит, как тот на него злился, когда мальчик открыл дверь без предупреждения, чтобы прибраться. Но никто на стук не отвечает, а в голове парня крутится мысль, что отец, наверное, уснул за столом, утомившись, такое же вот пару дней назад уже случалось. Поэтому он без колебаний телепортируется в знакомую комнату, встречая лишь пустоту. Он уже было огорчённо выдыхает, когда взгляд цепляется за слова «План „Клан“» на расписанном листе, лежащем поверх карты Сеула. Интерес превышает осторожность, в любом случае, младший всегда любил порыться в чужих бумагах. Только эту он бы хотел никогда не видеть. Зрачки нервно бегают из одного угла в другой, мысли путаются, а ладошки покрываются холодным потом. Листок из рук выпадает, Чонин нервно перемещается к полке с папками прошлых дел и дрожащими пальцами перелистывает одну за другой, на задворках сознания благодаря привычку отца хранить все эти бумаги, которые чуть ли не ворохом разлетаются по кабинету, пока Чонин не вспоминает об осторожности. Лухан был прав. С самого начала. Только все верили тому красивому вранью, что безустанно повторял Чунмён. Убиваем только причастных к лабораториям. Только прогнивших. Убиваем ради защиты. Ложь. Ложь. Ложь. Он не выходит из своей комнаты практически сутки, но никто и не замечает, не особо заботясь жизнью членов клана. Лишь Чанёль, который приходит проведать, а в итоге выслушивает всю вываленную на него правду, которую и так уже давно знал. Однако, последнее его шокирует, пугает, и он уже не чувствует себя в безопасности только благодаря своим способностям. Чанёль пулей вылетает из чужой комнаты, запинаясь на каждой ступеньке, и со сбитым дыханием наперевес заслезившимися от сухости глазами быстро осматривает всех сидящих в гостиной. Не хватает Кёнсу и Тао. — Где Тао? — басит парень, нервно постукивая ногой. — На задании с Кёнсу и Чунмёном, — спокойно отвечает Чондэ, с непониманием оглядывая Чанёля. — Чёрт, — выдыхает тот, но быстро собирается. — Чонин был в кабинете Чунмёна, видел его документы. И это сумасшествие, но он хочет уничтожить Сеул. У всех нас расписаны чёртовы роли в его плане. Но трепыхается лишь Исин, заинтересованно осматривая Чанёля сквозь стекло очков. — Бред, — зевает Минсок и возвращает внимание к телевизору. — Мы убиваем лишь гниль, с чего бы Чунмёну рушить этот город. Да и бизнес его от этого в гору точно не пойдёт. — Докажи, — слишком оживлённо просит Исин, и Чанёль теряется, опуская руки. Потому что пора бы привыкнуть, что все они одурманены «отцом». Отцом, который всегда умел воздействовать и убеждать, притворяться и обманывать. За ещё одну суперспобность сойдёт. Только Чанёль видел правду. А воспоминания не сотрёшь и не удалишь. Чунмён наоборот хотел, чтобы парень помнил, жил с этим и боялся двинуться с места. — Бэкхёна убили на моих глазах, — сжимая кулаки, начинает он, серьёзно оглядывая всех присутствующих. — И это были не учёные и не полицейские. Чунмён сам создал шар из воды, он сам утопил Бэкхёна, а Кёнсу помог спрятать труп, — парень на секунду отвлекается, успокаивая взбушевавшиеся картинки из прошлого, и на весь дом басит: — Очнитесь уже. Этим вечером привычные разговоры за просмотром тв-шоу сменяются рассказом, монологом, выливающимся из Чанёля. И просмотром бумаг, принесённых спустившимся наконец-то Чонином из кабинета их «лидера».

***

Все продолжают сидеть в гостиной, красными от усталости глазами наблюдая за восходящим солнцем. Все продолжают сидеть в гостиной и ожидать появления того, кого всегда считали защищающим и мудрым «отцом». Дверь с грохотом закрывается, и зашедшие Кёнсу с Чунмёном натыкаются на четыре пары напряжённых глаз, Чонин уничтожает документы на заднем дворе или ищет хёна для помощи, кажется. — Где Тао? — разрывает повисшую тишину Чанёль, так и не дождавшийся, когда зайдёт третий член команды. — Погиб на задании, полицейские… — начинает Кёнсу, только Чанёль неестественно криво ухмыляется, вставая с дивана. — Или Чунмён, — он останавливается в паре шагов от напряженного лидера, не разрывая зрительного контакта с его чёрными глазами, всегда предсказывающими неизвестность шага хозяина. — Время. Он мог остановить тебя, а тебе это было не нужно, так? Как уничтожить Сеул, если ты замер в одной секунде, да?! Чунмён ухмыляется и с усмешкой выдыхает: — Узнали. — Зачем? — подаёт голос Исин, поднимаясь с насиженного места. Кёнсу вздрагивает, осознавая, что происходящее ни к чему хорошему не приведёт, и впервые не понимает, на какой стороне ему будет безопаснее. — Этот город прогнил, а мы убиваем гниль, — легко улыбается Чунмён, делая шаг вперёд. — Мы видели дела, половина из них не были такими уж плохими людьми, зря ты решил оставлять настоящие, сохранял бы липовые, которые нам подсовывал, — сквозь зубы хрипит Чанёль, чувствуя нарастающую огненную бурю внутри себя. — Плохие, хорошие… таких понятий не существует, все грешат, и мысли всех давно прогнили, — выдыхает «отец», спокойно оглядывая каждого и разминая уставшие пальцы. — Так, может, весь мир тогда уничтожишь? — пытаясь прочитать Чунмёна по действиям и глазам, предлагает Чондэ, замечая начинающийся шторм в чужих зрачках. — Может, однажды, — легко пожимают плечами, и Чанёль прерывисто выдыхает, переключая свой взгляд на притихшего Кёнсу. — Ты же всё знал, крыса, — тот вздрагивает, слыша знакомое прозвище, и делает шаг назад, в испуге расширяя глаза. Потому что их с лидером двое, а врагов четверо, не считая Чонина, который неизвестно ещё к кому присоединится. — Да вы оба с ума посходили! — срывается Чанёль, чувствуя, как медленно начинает жечь кожу. — Значит вы не присоединитесь к моему плану? — спокойно интересуется Чунмён, не разделяя нервозности помощника, и лениво осматривает всех, кто чётко даёт понять свой отказ. — Что ж, думаю, вы уже знаете, что случается с предателями. Только он не успевает сделать ничего, как в него прилетает сгусток огня, который не может обжечь воду. По крайней мере, Чунмён в это свято верит, быстро защищаясь жидким щитом и создавая шар на голове Чанёля. Тот дёргается — страх от прошлого заставляет быстрее терять кислород, но Чондэ успевает пустить полосу электричества из отошедшей розетки в замешавшегося на секунду лидера. Попадает не точно, и тот лишь, трясясь, падает на пол, будто в припадке, пока Исин приводит в чувства Чанёля, а Минсок и Чондэ защищают их от приступившего к действиям Кёнсу. Чанёль очухивается быстро, сразу направляя взгляд на того, кого придушить хотелось ещё больше лидера. Исин выдыхает спокойно, потому что успел, и следит, как Чанёль в общей суматохе не без помощи Минсока незаметно заходит за спину крысы. Потому что не Чунмён убил Бэкхёна и Сехуна, он был лишь оружием, пустившим пулю, настоящими руками же, нажавшими на курок, являлся Кёнсу. Он заставляет его мучиться так же, как мучился Бэкхён, медленно захлёбывающийся в чужом капкане. Сознания утопающего и сгорающего заживо отключаются примерно в одно и то же время. Чанёль смеётся. И падает рядом с дотлевающим парнем, потому что Минсок не всемогущ, а Кёнсу всегда был не промах. Один хорошо целился, другой уклонился, жар тела уже давно растопил лёд, разорвавший живот Чанеля, прижёг рану, но от дыры это на спасало. Исин застывает на месте от ужаса — он бы попробовал помочь, но Чунмён, насмехаясь, не даёт даже шага сделать. А в следующую секунду лидер, которому уже надоело играться, давая время передумать, захватывает в свою власть оставшиеся три тела, безвольно падающие на пол. Минсок пытается ещё что-то сделать, но падает замертво, как и Чондэ. Чонин появляется ровно в тот момент, когда, корчась от адской боли, вскрикивает не своим голосом Исин, а «лидер» только усмехается. Подросток оглядывает комнату безумным взглядом и теряется в панике, потому что опоздал. И рядом никого, кто бы мог помочь и защитить. Чунмён кривится в улыбке, стараясь её сделать доброжелательной, однако окончательное безумие не даёт. — На чьей ты стороне, Чонин? — чуть склоняя голову на бок, замедленно спрашивает мужчина, заставляя мальчика прийти в себя. Тот оборачивается, и Чунмён уже знает ответ, читающийся в готовых к бою глазах. И, прежде чем младший успеет телепортироваться, мужчина и его кровь прибирает к своим рукам, наслаждаясь лёгким ощущением загустения. — Предать своего отца… — только Чонин умеет бороться, как и Исин, слабо сжимающий его щиколотку. Он делает скачок и оказывается за спиной человека, которого когда-то считал спасителем. — Прощай, Чунмён, — слышится в выдохе, и, обхватив чужую голову руками, младший на автомате переносится в квартиру к тому, кого бы хотел увидеть в последний раз. Всё-таки сила «отца» подействовала. Лухан, только пришедший домой, сидит в кресле, пролистывая шуршащие каналы, словно обычный гражданин, и пугается, когда видит на уровне низко стоящего телевизора чужую голову, придерживаемую за волосы знакомыми пальцами. Взгляд поднимается выше и встречается с помутневшими зрачками названого брата. Кровь из шеи Чунмёна с глухим стуком бьёт по ковру, образуя красную лужу, и за этим тошнотворным звуком Лухан чуть не пропускает тихие слова Чонина, исчезающего так же быстро, как появился.

«Ты был прав хён, прости. Но я защитил тебя».

В комнате стоит отчётливый запах смерти и крови, за стенами слышится привычный шум истеричных соседей, а в ушах Лухана с громким треском разрушается его мир знакомым голосом. Но визуально он остаётся на месте, стеклянным невидящим взглядом продолжая смотреть на экран мелькающего телевизора.

***

— Я встретился с твоим отцом, — спокойно говорит парень, поправляя цветы. — Он один из нас, оказывается. И он ещё жив. Он искал тебя, правда не сразу, — грустная усмешка. — Когда новости увидел. Это гадко, он так ужасно поступал с тобой… но ты хотел его увидеть, поэтому я привёл его сюда. Лухан не плачет — он разучился это делать ещё в первые дни на улице, но горло предательски стягивает спазм, так, что даже слово произнести не получается, и он только с серьёзным видом кивает стоящему поодаль мужчине, приглашая. Тот медленно подходит, встаёт на колени, и в шёпоте ветра Лухан слышит его тихие извинения. Хочется блевать от такого наглого самообмана, потому что парень практически не видит сожаления в чужих глазах, которым сквозит каждое слово. И это часть самобичевания, когда уже нет причины, чтобы грустить, а просто жить ты так и не научился. Парень, кажется, о таком читал. Он даёт мужчине время, пока проверяет остальные ячейки с урнами и безмолвно кивает Исину, принёсшему свежие цветы. Пусть даже здесь нет ни одного тела, почти все они в исследовательском центре, но оба посчитали, что так будет правильнее. Что, может, так души смогут упокоиться и наконец-то обрести то, чего им не хватало всю жизнь, — свободу и покой. Хотя все понимали, что после всего сотворённого — им прямая дорога в ад. Исин раскладывает цветы рядом со всеми ячейками, кроме двух, что находятся практически на другом конце колумбария. Это была идея Лухана, который всегда видел причинно-следственные связи даже там, где не хотелось их искать. Лухан и доносит цветы к оставшимся, с состраданием смотря на них: один свихнулся от желания отомстить, другой — от желания спастись. Он ещё пару секунд вычитывает буквы в именах, но, не проронив ни слова, покидает место, возвращаясь к ячейке Сехуна. — Спасибо, — неуверенно произносит мужчина, теребя штанину, а младший лишь снова кивает, безмолвно провожая его до выхода. — До свидания, — старший уходит, а Лухан при поклоне шепчет ненавязчивое: «Прощайте». Потому что уже всё знает. И возвращается к рядом стоящим урнам с именами тонсэнов, которых, как он раньше считал, будет плёвое дело защитить с могущественным телекинезом. Только в итоге не смог уберечь ни одного. Ветер больше не дарит чувства свободы. Он даже не пугает. Он обволакивает, словно обнимая, и успокаивает. Лухан шепчет ему: «Позаботься о Чонине, пожалуйста, хоть он уже и не ребёнок, а Чонин пусть позаботится о тебе». И исчезает из этого города навсегда. Но каждый день чувствует где-то рядом присутствие единственного оставшегося в живых члена клана, который выжидает. Лухан ещё не спрашивал чего, а Исин не говорил.