Позовите Юру...

      — Юра, как мы назовем нашего сына?       — Максим. Я хочу, чтобы его звали Максим.       А ты все веришь, да? Все еще ждешь, что распахнется дверь номера и опоздавший на свой рейс друг кинет сумку на твою кровать и воскликнет: «А вот и я!»? Нет, Юра, чудес не бывает. Не в этот раз, увы.       Тогда он смог выкарабкаться. Тебя не было рядом. Ты струсил, когда узнал о катастрофе, и сбежал в свой Ульяновск. Ты ругал себя за это, но Макс… он об этом даже не вспомнил. Он вообще не вспомнил тебя.       Каждый раз, заходя в номер, ты кричишь: «Макс! Я вернулся!», и, после того как к тебе выходят Антон или Матвей, ты опускаешься на пол в слезах. Тебя утешают, говорят что-то бесполезное, то, что не могло бы помочь ни тебе, ни ему. Ему вообще уже ничего не поможет.       Сколько раз ты корил его за неаккуратность. Он был настолько невнимателен к себе, что ты не переставал этому удивляться. В тот день было сыро, асфальт покрылся лужами, а он просто наехал на разбитый участок. Телефонный разговор тогда был важнее трассы.       Ты помнишь его лицо в тот день. Разбитый нос, повсюду кровоподтеки, огромные синяки вокруг глаз… Разбитая голова. И голос… Жалобный, тихий и слабый. «Позовите Юру…».       Больница. Светло-голубые стены палаты, сливающиеся с цветом его глаз. Три капельницы, сотни трубочек в руке, около десятка маленьких непонятных приборчиков. Борьба за жизнь великого спортсмена — то, для чего были рождены все эти люди, все эти врачи. Борьба за жизнь лучшего человека — то, для чего были рождены вы. Макс и Юра.       — Молодой человек, постойте! Вы кто?       — Я… друг. Я его друг.       Улыбается. Шутит. Он постепенно приходит в норму. Еще только пара дней на обезболивающем, и он сможет ходить. Еще только пара дней…       — Вы должны оставаться здесь и сохранять спокойствие.       — Нет, пустите! Я должен! Макс!       Какой-то прибор долго и противно пищит... И вдруг замолкает... Маленькие электроды медленно снимают с холодных пальцев. Он не шелохнется. Рядом с этими чужими людьми трясется маленькая фигурка. Это Саша, его жена. Она там, в его палате, она может к нему прикоснуться. А тебя не пустили... Потому что ты ему никто.       Случайная оплошность, которая стоила жизни. Не то лекарство, не то обезболивающее. Не в той концентрации. Анестезия, превратившаяся в вечный наркоз. Единственный случай, навсегда запятнавший репутацию клиники. Ну и пусть. Ты готов был разнести здесь все, но тебя держали санитары. В момент горя ты не давал себе отчета.       И тогда тоже было больно. Ты видел это в новостях. Его лицо было изувечено, два закрытых перелома, сотрясение, тяжелая травма правой руки. Страшная автокатастрофа. Он мог никогда не вернуться в спорт. Он мог никогда не вернуться с того света.       Ты помнишь, как плакал. Тихо, ночью, в подушку, чтобы ребята не подумали о тебе ничего плохого. А они подумали. Ведь следующим утром ты собрал вещи и улетел в Ульяновск…       У Макса была амнезия. Он с трудом вспоминал предметы, слова, жесты. Но вспомнил тебя, как только увидел на пороге своей палаты. Вспомнил только твое лицо.       Осознание пришло со временем. Осознание того, что все, конец, он никогда тебя не вспомнит окончательно, всегда будут лишь отрывки. Но в тот же вечер ты застал его у порога своей квартиры, возвращаясь из аэропорта, где ты купил билет в Москву. Он стоял, не решаясь постучать, а в руке у него был твой плеер, который ты когда-то у него оставил.       Одна авария, а сколько последствий. Ты заново учил его чувствам. Он все время путался, смущался, сбивался. Его речь была нестройной и немного невнятной. Ты уже почти отчаялся, но однажды он позвонил тебе и рассказал, что такое любовь. Он всегда превосходил твои ожидания.       — Макс? О чем ты?       — Понимаешь, Юр, любовь и любить — это разные вещи…       Он вновь улыбался всем. Он вновь был лучшим спортсменом. Первенство Кубка Мира — то, о чем он так мечтал. И о чем мечтал ты.       — Прости, что обогнал тебя. Я, правда, не хотел…       — Ну что ты, это же спорт, я все понимаю. К тому же, второе место — это не так уж и плохо!       Ты видел, каким легкомысленным он стал в последнее время. Ты пытался ему помочь, и ведь почти получилось, но страшная случайность оборвала его жизнь. Оборвала твое дыхание. Оборвала твою веру. Оборвала тебя.       Ты стоишь у гроба. Макс так красив, бледен и холоден. Лицо почти идеально ровное, почти без следов его недавней неудачи. Двумя пальцами ты прикасаешься к его губам. Такие же мягкие, как и всегда. Траурный костюм душит тебя. Ты проводишь большим пальцем по его щеке, словно смахиваешь слезу. Ты не плачешь. Тебе просто больно. Внутри ты радуешься, что он умер безболезненно.       Пора произносить речь. Ты начинаешь издалека. Рассказываешь о знакомстве, о совместном юниорстве, о следующей разлуке и новой встрече… Замечаешь, как сентиментальный Матвей уже тихо рыдает, да и остальные еле сдерживаются от слез. Стараешься не кричать от давящей пустоты внутри, от безысходности. Боль въелась в твои глаза, и сейчас их нещадно жгло, но ты уже ничего не мог.       Рассказываешь о последних годах, которые вы провели плечом к плечу. Об аварии. О том, что влюбился в друга. О том, что он тоже чувствовал. Когда твой голос, наконец, замолкает, весь зал повержен в шок. А ты должен был признаться. Ты чувствуешь, что выполнил свой долг перед ним. Ты почти видел улыбку, растянувшуюся на безжизненных губах.       Ты снова зовешь его и плачешь. Снова теряешься. Друзья уже устали прикрывать тебя, чтобы ты не загремел в дурку. Пусть гей, пусть слабак, но все они потеряли друга, а ты потерял смысл жизни. Это никогда не закончится. Ты знаешь.       Тем более, у тебя уже давно своя семья.       — Как вы назвали своего первенца?       — Ма… Михаил.