Еловая ветвь

- Мы поставим её здесь, - Дима указывает на середину комнаты, держа в руках пушистую красавицу. - Нет, не поставим, - упирается Мирон. Слыша это в очередной раз, Хинтер едва давит в себе желание хорошенько въебать Фёдорову. Злость медленно расползается по венам, смешиваясь с кровью, затуманивая сознание. Вот уже десять грёбаных минут они спорят о том, где поставить ёлку. Казалось бы, что в этом такого: поставил, нарядил, полил и забыл на недельку. Но только не для них. Мирон упорно доказывает, что по законам физики, да и просто человеческой логики, ставить рождественское дерево посреди комнаты нелогично, и оно повалится при первой же возможности. Диме совершенно похуй на законы физики, как и на то, что думает человек, стоящий напротив, ему нравится, как органично ёлка смотрится посреди комнаты. В голове сразу всплывают вспоминания из детства, от которых веет теплом: хороводы в садике, которые он с друзьями водил вокруг наряженной лесной красавицы, запах, заполняющий каждый уголок квартиры, подарки, которые наутро находил под большими колючими ветками и просто ощущение любви, исходящее от членов семьи. Дима думает, что имеет полное право ставить ёлку там, где захочет, ведь это именно он принес её в съемную квартиру Фёдорова. Это именно он тут же сорвался в Лондон, узнав, что Мирон будет отмечать Рождество один, а точнее вообще не будет отмечать, потому что поссорился накануне с родителями. Это именно он спиздил гирлянду с какого-то небольшого магазинчика по пути к Фёдорову, рискуя провести Рождество за решеткой, а потом наткнулся на лавку с живыми ёлками и, заговорив продавца, убежал с самой красивой из них, потому что денег в кармане едва ли хватало на билет обратно. Он долго блуждал по улицам, убегая от внезапно появившихся корешей продавца, и в итоге совсем потерялся в незнакомом месте. Надоедать Мирону звонками не хотелось, ещё больше не хотелось впутывать в свои проблемы, нависавшие над ним в лице охранников магазина и разъяренных дружков продавца ёлки. Продрогнув до костей от холода и дождя, вперемешку со снегом падающего с неба, он всё же решился позвонить Фёдорову. Тот прибежал быстро, и даже не удивился, когда Хинтер рассказал ему, что и откуда взял. Он пытался смотреть укоризненным взглядом, но радость от долгожданной встречи была слишком велика, она отдавала теплом внутри, и Мирон ничего не мог с этим поделать. - Да я эту ёлку тебе в жопу засуну! - кричит Дима, уже готовящийся разнести все от злости, только вот разносить тут нечего: квартира бедно обставлена мебелью и необустроенна до ужаса. Мирону становится смешно от такого заявления. Он уверенным, с искоркой издевки взглядом смотрит в глаза Хинтера, как бы проверяя его выдержку. - Ну, давай, - губы Фёдорова расплываются в дерзкой улыбке. Продолжает испытывать терпение. Он уверен, что Дима ничего не сделает. Это ведь просто шутка, которая в итоге выльется в пустой треп. Как и всегда. Только вот смотрит Хинтер совсем не шутя. Он прищуривает глаза, внимательно всматривается в лицо Мирона, искривляет губы в слишком нездоровой ухмылке. Пытается найти отголоски страха, изучая каждую деталь на лице, но видит только издевку. Зря. Подходит ближе, все так же с ёлкой в руках. Так близко, что, кажется, их носы соприкасаются. Горячее дыхание обжигает, накаляя воздух в комнате, они смотрят в упор, но никто не произносит ни слова. Когда Фёдоров слышит треск отламывающейся ветки, по спине пробегает волна леденящих мурашек. Он делает шаг назад, но его моментально настигают, и он понимает: уже поздно. Ему бы сейчас увернуться, и бежать изо всех сил, но вместо этого он стоит как вкопанный, не смея даже моргнуть. Ель отлетает куда-то в угол, а в руках Димы остается небольшая веточка. Мирон сглатывает застывший в горле ком, и всё ещё надеется, что это окажется затянувшейся неудачной шуткой. Его разум мечется от мозга, кричащего "беги", к сердцу, шепчущему "останься", и окончательно покидает тело, когда татуированная ладонь ложится на выступающий бугорок домашних штанов, поглаживает легко, едва касаясь. Хинтеру нравится видеть такого Мирона. Испуганного, напряжённого, загнанного в угол. Смотрящего на него со страхом, и одновременно с желанием. Подающегося вперед, выпрашивая прикосновения, а потом резко отстраняющегося, будто коснувшегося расплавленного металла. Сильная рука толкает Фёдорова к дивану, который оказывается позади так кстати. Он маленький и неудобный, Диме хочется перейти на кровать или хотя бы расстелить покрывало на полу, но он боится упустить момент. Мирон может выйти из окутавшего его транса в любую минуту, и Хинтер это понимает, старается не тянуть время, садится на колени перед разведенными в сторону ногами. Он запускает руку под мягкие штаны Фёдорова, оглаживает выпуклость, то сжимая, то выпуская член. Мягкие полустоны ласкают его слух, заставляя тело моментально реагировать. Рука проскальзывает дальше, под трусы, и рывком стягивает ненужную одежду с бледных ягодиц. Чёрная майка с принтом летит следом. В нос сразу же ударяет запах чистоты, а ещё сладко пахнущего мыла, яйца и основание члена гладко выбриты, капельки крови, появившиеся от лезвия слишком острой бритвы, превратились в небольшие бордовые точки. Готовился. Мозг рисует в сознании Димы картины, где Мирон бреет себя именно для него, и от этого зрелища всё внутри замирает, а изо рта вырывается приглушенный стон. Два пальца проталкиваются в рот Фёдорова, и он отдалённо слышит приказ: - Оближи. Лижет он старательно, всасывая воздух, языком проходясь по каждому изгибу. Так, что Хинтер тут же хочет заменить пальцы членом, но вовремя останавливается, вытаскивая их изо рта. Смоченный в слюне указательный палец толкается в тугое колечко мышц, пока вторая рука надрачивает член Мирону, расслабляя. Вскоре добавляется второй палец, и Дима ловит тихий всхлип. Он видит, как хорошо Фёдорову, как он насаживается, подстраиваясь под темп, как краснеет от накатившего жара. Он видит, как меняется лицо, когда вместо пальцев внутрь начинает толкаться обломанная ветка. Глаза наполняет страх, тело непроизвольно дёргается, но крепкая хватка не даёт сдвинуться с места. Ветка входит плохо, острым концом травмируя стенки ануса, царапает, а Мирону кажется, будто его режут изнутри. Глаза застилает пелена слёз, руки судорожно пытаются сжать что-нибудь, но обивка дивана слишком плотная, и пальцы ездят по ткани, оставляя царапины. Горло, кажется, сковало от страха, поэтому он не может выдавить из себя ни звука. Дима смотрит на исказившееся от боли лицо Фёдорова, заглядывает в глаза, смотрит долго, и не находит в них просьбы прекратить. Он видит много эмоций, смешавшихся воедино, но не эту. Свободной рукой он проводит по щеке, вытирая слёзы, а потом обхватывает уже опавший член, заставляя того выгнуться от внезапно нахлынувших эмоций. - Сядь на пол, - командует Хинтер, положив перед этим плед под ноги. Мирон перемещается вниз, становится в коленно-локтевую и наблюдает исподлобья. Боль внутри понемногу утихает, освобождая место нарастающему возбуждению. Дима смотрит на него восхищённо. Голое тело сидит прямо перед ним, немного подрагивая от холода. Он старается запомнить все детали, осторожно касается плеча, будто проверяя, происходит это наяву, или всего лишь вымысел. Выводит рукой на спине какие-то ясные только ему одному узоры, ощущая мурашки под пальцами. Взгляд цепляет гирлянду, валяющуюся неподалеку, и Хинтер поднимается, чтобы взять её. Разноцветные огоньки плотными кольцами обвивают шею Мирона, заставляя глубоко дышать. Маленькие лампочки начинают медленно переливаться четырьмя цветами, от синего к красному, придавая коже разные оттенки. Член непроизвольно дергается, и Дима пережимает его у основания, рискуя кончить от одного вида обнаженного Фёдорова, с ёлкой в анусе и гирляндой на шее. Мирон раскрывает рот, впуская стоящий орган внутрь. Хинтер входит полностью, не жалея, рукой натягивая провод гирлянды. Хватка на шее усиливается, душит, не даёт вдохнуть. Безуспешные попытки получить дозу кислорода забавляют, а неестественные хрипы пробирают до дрожи. Щелчок, и огоньки быстро переливаются, едва позволяя уловить цвет. Дима подстраивается под этот бешеный темп, чувствуя слёзы, вновь текущие из красных распухших глаз Мирона. Он смотрит на длинные ресницы, дрожащие, полностью мокрые, на скулы, которые из-за втянутых щёк кажутся ещё острее, на орлиный нос упирающийся в мошонку, и его трясёт от перевозбуждения. Все сгущается, сливается в одну точку, а потом и вовсе темнеет, и Хинтер кричит имя Мирона так громко, что, наверное, слышат все соседи. Похуй. Крышесносный оргазм лишает разума, и он кончает внутрь, не позволяя отстраниться. Отдышаться оба пытаются долго. Мирон давится спермой, валится на пол и заходится жутким кашлем, параллельно скуля от дискомфорта в анальном отверстии. Дима жадно хватает воздух, ловя звездочки в глазах. Ждет, когда Фёдоров немного отойдет, и притягивает его к себе, снимает гирлянду с шеи, позволяя вдохнуть полной грудью. Мирон трётся членом о ногу Хинтера, пытаясь кончить, но его останавливает татуированная рука, перехватывающая инициативу. Она проводит медленно, по всей длине, замедляясь на головке. Массирует долго, обводит вход в уретру, почти доводя до конца. Резкая боль - вторая рука тянет ветку, заставляя иголки впиться в стенки ануса. Фёдоров подпрыгивает, срывается на крик, и кусает плечо Димы до крови. Рука снова обхватывает член, заставляя вернуться в состояние эйфории. На этот раз двигается быстро, проходит по всему органу, надавливая большим пальцем на головку. Проходится по выступающим венам, несильно сдавливает. Мирона потряхивает, он чувствует вторую руку возле колечка сжатых мышц, понимает, что сейчас произойдет, и его накрывает оргазм, притупляя боль от впивающихся иголок. Он кричит. Долго, громко, срывая голос, переходя на хрип. Сейчас он даже не понимает, от боли кричит или от наслаждения. Наверное, от сумасшедшего смешения этих чувств. Фёдоров лежит на коленях Димы минут десять, не двигаясь. Рука водит по его голым плечам, позвоночнику, зарывается в волосы. Это действует расслабляюще. - Достань из меня эту хуйню, - сорванным голосом шепчет Мирон. Хинтер не отвечает, только тяжело вздыхает и кладёт руку на его ягодицы. Он понимает, что безболезненно не получится. Понимает, что будет кровь. От осознания этого передёргивает, и хочется заехать по лицу самому себе. В голове крутится куча мыслей, и самая главная "Почему он позволил?". Вместо этого он произносит: - Прости. Тихий шепот тут же сменяется внезапным оглушающим криком. Мирон дергается так, что падает с колен Димы на пол, бьется рукой, отчего кричит еще сильнее. По ноге начинает течь струйка крови, пачкая плед. Дима пытается отвернуться, стараясь не смотреть, но не может. Скользит глазами по голым стенам, лишь бы не видеть очертания корчащейся от боли фигуры. Мирон тоже прячет взгляд. Сворачивается в клубочек, позволяя слезам бесконтрольно течь по щекам. Он слышит отдаляющиеся шаги, и заполняет себя болью. Кажется, она обволакивает каждый миллиметр тела, и даже в сердце предательски щемит. Хинтер возвращается почти сразу же, ставит бутылку водки, найденную в холодильнике, рядом с собой, зовет: - Миро. Боится даже коснуться. - Выпей, тебе должно полегчать, - просит. Фёдоров долго не реагирует, наверное, надеясь, что Дима уйдет, но он не уходит. Сидит молча и ловит каждое движение. Тогда Мирон привстает, опираясь на локти, берёт бутылку из рук Хинтера и делает пару больших глотков. Морщится, и опять возвращается в позу эмбриона. А Дима внезапно понимает, что ему необходимо дотронуться до Мирона. Будто это вопрос жизни и смерти. Будто прикосновение что-то решит. - Миро, - снова зовет. На этот раз Фёдоров откликается сразу же, и смотрит своим затуманенным взглядом сквозь пелену слез. Хинтер подносит руку к нему, и спрашивает: - Можно? Мирон не отвечает. Сам своей холодной рукой касается теплой Диминой. И улыбается вымученно, но искренне. Ловит такую же улыбку в ответ. Всё у них будет хорошо.