Самоубийства поездов

Вы любите поезда? Я до недавнего времени очень их любил. Просто обожал. Вся моя жизнь проходила в бесконечных командировках из города в город, и, недолюбливая самолёты, я выбирал поезд всегда, когда это было возможно. Со временем — привязался к этой дорожной романтике: ну, знаете, свёрнутые в рулет матрасы, стаканы, подрагивающие и звенящие в металлических подстаканниках, проносящиеся мимо пейзажи… Даже малолетние кричащие дети и их зачастую хамоватые родители стали частью привычного антуража и уже не раздражали. Я привязался к поездам, а позже — искренне полюбил. У меня появилась связанная с ними странноватая привычка: лёжа на покачивающейся полке ночью, я прислушивался к мерному «чух-чух», пытаясь разгадать, на что оно похоже. То ли на тихое «так-так» старика, который пытался что-то рассказать, но сбился с мысли, то ли на подсчёт собственных вагонов: не потерялся ли какой? «Вагон-вагон… вагон-вагон». Сейчас я понимаю, о чём они говорят на самом деле. Но какой ценой мне досталось это понимание… никому я не пожелаю такой судьбы. Даже самому злейшему врагу. Поезда, они ведь, знаете… не совсем вещи. Это как с антикварной мебелью или драгоценными иконами: вроде как просто куски дерева, покрытые краской и лаком, но в глубине души вы чувствуете, понимаете, мол, что-то здесь не так просто. Что-то в них есть ещё, спрятанное, удивительное и немного зловещее. Немного живое. Я любил поезда, но любили ли поезда своих пассажиров? Нет, их, конечно, тоже можно понять. Их создавали не для этого. Они были уверены, что их станут холить и оберегать в ответ на верную службу в течение многих лет. Что их будут чинить, что их будут содержать в чистоте, что они будут нужны и любимы. Как больно, наверное, было осознавать, что теперь они — рухлядь по меркам прогрессивного общества. Рухлядь, которую всё ещё держат на ходу, просто потому что не хочется тратить деньги на более новые поезда. Старый хлам, который в случае чего могут просто бросить умирать: гнить и ржаветь на каких-нибудь непроходных путях. Остаётся разве что завидовать, пошатываясь от удара воздушной волны очередного «Сапсана», проносящегося мимо. Только не стоит их жалеть. Я понимаю, это, наверное, звучит очень грустно, но не будем забегать вперёд. Им стоило бы сочувствовать, не делай они того, что они делают. И — так получилось — я стал невольным свидетелем того, насколько жестоким может быть поезд. А началось всё с банального сна. Самого обыкновенного кошмара, приснившегося мне в очередном ночном рейсе. Я взял нижнюю полку в плацкарте. Купе — это всё-таки немного не то: люди отгораживаются друг от друга, запираются в своих деревянно-стальных коробках, не кажут носа в коридор. А плацкарт — открытое пространство: все друг друга видят, все общаются. Есть в нём своя романтика. Уставший после долгого и тяжёлого дня, я быстро заснул, даже не потрудившись познакомиться с попутчиками. Сейчас мне кажется, будто оно и к лучшему: со знакомыми было бы труднее пережить то, что случилось позже. Проваливаясь в сон, я успел заметить одну странность: поезд ехал на удивление тихо, даже привычного «чух-чух», под которое мне обычно так хорошо засыпалось, почти не было слышно. Снилось мне, будто я по-прежнему еду в поезде, только на этот раз в окно льётся яркий солнечный свет, а гулкое чуханье бьёт в уши обезумевшим набатом. И звук этого набата понемногу складывается в слова, старые, злые, точно забытое проклятье. Я ехал в солнечном поезде, и этот поезд источал нечеловеческие злость и отчаяние. Когда гул стал настолько сильным, что у меня заболели от него уши, что-то переломилось. Я понял, что могу говорить с ним. «Что происходит?», — подумал я, и состав услышал мой вопрос. Рокот оформился в слова, слова — в речь, и мне ответили. Конец всего. Достаточно. Признаться, я не сразу понял, что мне сказали. Не каждый день, знаете ли, с тобой говорит поезд. «За что?» — спросил состав. И повторил снова, монотонно и жалобно, как ребёнок: за что? за что? за что? На моих глазах по вагону забегали люди: кто-то из них сломал полку, чьё-то дитятко обмочило пол, ещё один вытер сопли о столик. Большинство просто недовольно причитало: чёрт бы побрал эти поезда, старые, воняют, дует, окна клинит… Их речь сливалась в один сплошной поток укора. Вагон пошатнуло: мимо пронеслось что-то новое, футуристичное, с блестящей на солнце обшивкой и счастливыми людьми внутри, и вслед этому чему-то из состава поднялась новая волна неистовой злобы. Я ещё успел услышать, как поезд вновь повторяет: достаточно. А потом всё смешалось, закружилось в бешеной тряске. Что-то завыло, заскрипело, и последнее, что я ощутил перед пробуждением, — мощный толчок, от которого лязгнули зубы. Ещё до того, как я открыл глаза, мне стало понятно, что происходит. Этот шум невозможно было перепутать ни с чем: скрежет и визг многотонного металла, чьё отчаяние достигло пика, предсмертный крик состава, сходящего с рельсов. Я едва успел выглянуть в окно: мне в лицо метнулась насыпь. Мы падали, кажется, целую вечность. На самом деле, конечно, всего несколько секунд — но за эти мгновения я успел понять, о чём говорил мне поезд. Я ощутил и эту усталость, и боль, которую может окончить только гибель, и смертельную, холодную обиду, со временем превратившуюся в ненависть. Вы знаете, каково это — когда тебя ненавидит огромная груда металла? Я знаю. Это очень страшно. Мне повезло. Травм я получил немного — удачно приземлился, отделавшись парой дней в больнице. Моим попутчикам, насколько я видел, посчастливилось меньше: одного увозили с кровавым месивом вместо головы, ещё кому-то делали искусственное дыхание. Меня до сих пор не покидает вопрос: связано ли то, что я практически не пострадал, с привидевшимся мне сном? Просто совпадение — или последнее милосердие падающего состава, решившего пощадить того, кто понял его намерения? Как бы то ни было, путешествий на поездах я теперь избегаю. Пусть любовь к дорожной романтике никуда не делась, и иногда страшные воспоминания той ночи заглушаются ностальгией, но до сих пор по ночам мне иногда слышится гулкое «чух-чух», сливающееся в бесконечный рефрен одного и того же вопроса: «за что?.. за что?.. за что?..». Иногда я прихожу к ним. Притворяюсь провожающим, прохожу сквозь очередной вокзал, долго стою на платформе, поглаживая железную обшивку вагона. Тихо-тихо говорю: потерпи, мол, старина, не горячись. Ещё есть люди, которые знают, помнят и уважают. Многие тебе всё так же благодарны, не руби сплеча. Может, мне и кажется, но иногда вагон словно отвечает мне благодарным подрагиванием. Однако чаще — молчит. А я снова и снова вижу в новостных заголовках отчёты о крушениях поездов. Чаще пассажирских и товарных, но в последнее время — и электричек. Помните ту, на Филях, с отказавшими тормозами? * Даже у электропоездов начали сдавать нервы. Неудивительно. Им-то ещё хуже приходится: ссут в тамбурах, курят, бомжи ночуют, окна разрисовывают… Интересно, понимают ли они, что делают? Ведь никакого самоубийства у них толком и не получится: вагоны поднимут, починят и снова отправят гонять по рельсам, пока составу опять не придёт в голову расшибиться. Может быть, и не смерть является их целью. Может, они просто мстят людям. Своеобразная акция протеста: вам не нравится, как я вам служу, значит, я перестану. Лучше убью вас вместо этого, неблагодарные. И как бы я ни старался, как бы ни отводил беду, беседуя с многотонными махинами — кто знает, когда переполнится чаша терпения очередного локомотива. Когда вагоны, наполненные людьми, накренятся и рухнут в пропасть, утаскивая за собой десятки человеческих жизней. Когда многолетние злость и обида наконец дадут себе волю — и состав полетит с рельсов в вечность. А вы любите поезда? *отсылка к крушению электрички ЭД4МК 0089, врезавшейся в поезд Москва — Брест на перегоне Фили — Кунцево 8 апреля 2017 года. Электричка, кстати, жива, разбившиеся вагоны заменили, и она снова ездит по Белорусскому направлению.