Mafia slut

Чонгук который день пытался собраться с мыслями, вернуть былое хладнокровие и чистый разум. Он прекрасно понимает, что все решения, которые они принимают с Юнги и Ханной после долгих и длительных обсуждений чреваты последствиями именно из-за его помутнённого рассудка. Очередная сигарета на просторной кухне в квартире Ханны, очередной глоток бодрящего напитка, также учтиво заваренного девушкой, тяжелый взгляд из-под отросшей платиновой челки напротив. Глаза Юнги засасывают, топят, заставляют смотреть не отрываясь и поглощать боль из них тоннами. Мин предоставляет ему самые высококачественные порции специально для него, смешанные с отчаянием и ненавистью. Ханна, оперевшись о кухонную гарнитуру за спиной с чашкой зеленого чая в руках, невзначай наблюдает за немой дискуссией новых гостей. После обжигающего глотка усмехается и невольно вмешивается в разговор своим присутствием и пристальным вниманием к резким жестам Чонгука и отрешенному поведению со стороны Юнги. Знакомство с Мином было сухое, буквально пару слов, предоставленная одежда и медикаменты. После душа, перевязывания ран и небольшого ужина, они, наконец, решили сесть и разложить все карты, расставить все точки и понять, что делать дальше. Ханна в душе была рада, что в ее квартире находится больше одного человека. Девушку по-детски забавляла картина уплетающего за обе щеки суп с тофу и тушеными овощами тощего, с чёрными синяками под глазами Юнги. Может она сначала не произвела на блондина должных эмоций, он все же понимал, что с Чонгуком у них не может не быть каких-либо отношений. Слишком хорошо знает Чона, даже для себя. Наблюдая за короткими фразами и взглядами обоих, Мин волей неволей узнает много того, чего он не хотел бы знать. В очередной раз поражается, как брюнет может ломать его, ещё больше душить. Юнги даже сейчас кажется, что у него на шее петля затянута, жесткая, шершавая, которая не только удушает, но и рвёт кожу до крови и мяса, сильнее впивается и, разве что позвоночник не ломает. Чонгук снова смотрит своим взглядом, будто вина только на блондине, будто это не он сейчас распадается на куски из ошмётков плоти и костей, стеклом режет запястья и пытается отравленную кровь из себя высосать, Чонгука из себя изъять и уничтожить. Сам лично пробирается туда, куда всю жизнь боялся посмотреть, притронуться, только ещё дальше каждый раз засовывал, боялся, что заберут, что отнимут. Усмехается и давится ещё больше прежнего. Розовые очки, подаренные мамой, бьются вместе с сердцем и кружкой чая в руках, обжигая и оглушая. Ханна будто слышит этот звук осколков, только не керамики об пол, а хрустального сердца под грудной клеткой. Видит глаза Юнги и чувствует, как ноги немеют от пронизывающей всю кухню боли, которая вытекает из них и топит все живое в ней. Девушка не смотрит на Чонгука, просто боится повернуть голову и в конец опасть на пол со своим точно также разбитым на части сердцем. — Я уберу, — Юнги шепчет едва слышно, надломлено и через себя. Понимает, что устроил непозволительный очередной концерт в присутствии посторонних. Чон даже глазом не повёл, а внутри цунами все живое убивает, вырывает безжалостно, а после повторяет вновь. — Сколько займёт времени подготовка? — брюнет старается не смотреть на ползающего и собирающего под столом осколки с разлитым чаем, еле сдерживающего слезы от обиды и, в очередной раз, твердящего себе быть сильным и не дать волю своим эмоциям, Мина. На Ханну он смотрит будто сквозь неё, там тоже боль и шторм под маской, сунься чуть дальше — разорвёт. — Неделю. Ждём оружие и моих людей, — чтобы дальше не продолжать эту эмоциональную мясорубку на выживание, девушка желает спокойной ночи и идет в свою комнату в надежде уснуть сегодняшней ночью, хоть и знает, что без снотворного это невозможно. После ухода Ханны с кухни, Юнги понимает, что швы стремительно начинают рваться, остатки гордости продолжают сдерживать истерику, которая все вырваться хочет. В блондине слишком мало места для неё: секунда, две и его разорвёт. Тело — минное поле, и Юнги желает, чтобы Чонгук дотронулся, и тогда их обоих разорвало бы, забрызгало стены и потолок уродливыми кусками плоти, вонючей кровью и, возможно, после Мину полегчает. Когда не будет ни его, ни Чонгука. Он ползает по полу уже минут двадцать, сидит на холодной плитке, а сил встать нет, как физически, так и морально. Пока они с Чоном в одной комнате, он готов спать на этом же полу, лишь бы не встречаться взглядами, не слышать и не видеть. Юнги в очередной раз молча воет, все спрашивает кого-то, почему так больно, но никто не отвечает. Немая завеса мрака — вот его настоящее. Пытается убедить себя, что вот поможет Чонгукy в предстоящем деле и убежит на другой конец света, а после усмехается. «Какая ирония» — думает. Уже пытался убежать, а сейчас сидит под столом, на кухне квартиры неизвестно откуда взявшейся ещё одной шавки отца, которую по долгу рабочему Чонгук и выебал. Очень перспективный исход. И весь этот цирк заканчивается отчаянной операцией, чтобы забрать грязные деньги его отца. — Ложись спать. Я тебя не понесу в кровать, если уснёшь под столом, — голос брюнета слишком надломлен, тоже болью пропитан, — Или уже уснул? Чонгук не услышал ни шороха за последние пятнадцать минут, уже подумал, что блондин просто-напросто уснул от переутомления и стресса, но заглянув под стол, чтобы проверить, пожалел об этом решении. Юнги смотрит загнанным зверем, будто его связали и собираются пытать. Чон мысленно соглашается со своим сравнением, потому что их разговор действительно самая ужасная и жестокая пытка. И не только для Мина. Блондин себя титаническими усилиями собирает, только для того, чтобы уползти подальше, наконец спрятаться под одеялом и душить крики и слезы подушкой всю ночь. Это не может продолжаться ещё хоть секунду, больше он не выдержит находиться в этой комнате. Прямо сейчас возьмёт со стола пистолет и снесет себе мозги. Шаг за шагом поднимает себя с пола, но, сука, уйти не может. Даже на ебаный сантиметр сдвинуться не получается. Либо силы кончились, либо это из-за Чонгука, который стоит напротив. Между ними расстояние в вытянутую руку, холодный ветер из приоткрытой форточки, отдаленный шум ночного города и оглушающая тишина во всей квартире. — Зачем? — Юнги шепчет вместе со свистом ветра, почти сливается. Пытается не закричать от той боли, которая стоит перед ним, каждый позвонок вырывает, а после раздробленные кости обратно вставляет, и так каждый по очереди. — Так нужно, — и все. Потому, что так нужно Чонгуку. Не Мину, а Чонгуку. Все вопросы отпадают вместе с сомнениями и жалкими надеждами, лишь услышав два слова. Два слова, которые напополам разорвали, сделали своё дело и навсегда уничтожили. Юнги хватается рукой за стол, хочет опору найти, но это такое ничтожное обманное ощущение, что его можно как-то спасти или мучения облегчить. Истерический смех прорывает глотку. Ни слез, ни криков, а лишь скребущий легкие из самой тьмы громкий смех. Мин прикрывает второй рукой лицо, слезы от истерики утирает, на живот отпускает, будто надрывается, а после на груди футболку сжимает, сорвать хочет. Пополам сгибается — процесс пошёл. Чонгук пытается понять, нравится ли ему смотреть, как Юнги изнутри ломает. Подсознательно он кайфует от этой картины, все его нутро только этого и ждало. Чон, мать его, энергетический вампир, а самая лучшая и питательная для него кровь — кровь Юнги. Горячая, терпкая, немного сладковатая и абсолютно неповторимая. Остатки разума кричат, что это ненормально, так не должно быть, чтобы лицезрение страданий любимого человека приносили наслаждение. Но Чонгуку мало, ему нужно ещё. Внутренний монстр просыпается и скоро вырваться должен. Секунды идут слишком медленно, а смех Мина стихает слишком резко, страх отчётливо читается в его лице. Брюнет словно со стороны наблюдает за, попятившимся к стене подальше от него Юнги, за собой, идущим все ближе к вжавшемуся в холодную поверхность парню. Чонгук зажимает его за долю секунды, грубо и больно, отрубает пути побега, глазами впечатывает, а Мин губу посильнее прикусывает, чтобы не закричать, когда горячая, словно раскалённый свинец, рука касается щеки, спускается ниже к шее и обхватывает ее. — Сделай одолжение, — Юнги шепчет в самые губы. Тело трясёт от страха и ненормальной близости. — Какое? — Чон водит носом по шее, глубже запах нежной и тонкой кожи вдыхает. Ладони покалывают от желания сдавить сильнее хрупкие позвонки и хрящи, придушить к чёртовой матери, чтобы не было, чтобы этой суки, блять, не было. — Если собираешься дальше мучить — лучше убей, — блондин дышать перестаёт, когда резко отстранившийся Чонгук, одним только взглядом прожигает, на дне зрачков врата ада открываются и всю нечисть выпускают, ненасытных всадников своих, которые смертей и крови ищут. — Тогда тебе пора стать бессмертным, — брюнет в улыбке скалится, дьявола своего показывает, а Юнги страшно до животного ужаса. Попытка вывернуться и убежать пресекается, едва он успевает захват блокировать, которым Чон снова прижимает его к стене и двигаться не даёт. — Отпусти, Чонгук, — Мин уже всерьёз боится за свою жизнь, Чонгук сейчас неконтролируем. В нем одно только сумасшествие и жажда крови мешается в смертельный яд, который вот-вот уже по венам Юнги потечёт и медленно будет убивать. Хватка сильнее, а блондин из последних сил и с надеждой в глазах пытается вразумить Чонгука, который словно что-то неживое, больше на машину похожий, не реагирует ни на что. Страх все быстрее пробирается в самые отдалённые уголки разума, инстинкты кричат, достучаться хотят, что нужно бежать, что это не Чонгук — это кто-то управляет им, потому что настоящий Чонгук не стал бы причинять боль, не стал бы против воли удерживать. Перед ним сейчас словно другой человек, которого он никогда и не знал и видит его впервые в жизни. Медленно, но осознание опасности бьет тревогу, и Мин с новой силой пытается вырваться, сопротивляется, хочет руки вывернуть, но брюнет только больше злится и сильнее сжимает в своих руках тонкие запястья. Юнги отчаянно молит Чонгука остановиться, прийти в себя и перестать его пугать, но тот не слышит. Слезы неосознанно наворачиваются, а последняя надежда угасает, когда любовь всей твоей жизни резко разворачивает тебя лицом к стене, лбом прикладывая к ней. У блондина плывет перед глазами, а шуршание одежды за спиной и сильная рука на шее рождает отчаяние. Домашние штаны стянуты вместе с боксерами, а у Юнги слезы катятся по щекам и мерзкие щупальца предательства стягивают грудную клетку, в голове чёрным по белому: «Для него ты тоже шлюха». Сил бороться больше нет, Чонгук его убил, предал, нож вонзил в спину и вогнал по самую рукоятку. Блондин тонет в своей боли, слезами захлёбывается и кричит в крепко зажимающую ему рот ладонь. Чон трахает его насухую, разрывает изнутри, держит крепко, синяки оставляет, а когда Юнги перестаёт сопротивляться, толкает его к кухонному столу, животом вжимает в деревянную поверхность и соскребает кожу вместе с остатками криков и слез. Мин под ним сломанной мертвой куклой лежит, в своей боли и любви захлебнулся. Брюнет делает последние толчки в ненавистное блядское тело и кончает. Юнги сделал из него монстра, разбудил чудовище и сам же стал его жертвой, у которой изначально не было шанса на спасение. Но ему мало, голод не притупляется и Чонгук по новой натягивает Мина, остервенело вбивается в несопротивляющееся тело, которое под ним осталось только оболочкой, потому что Юнги больше нет. Он больше не сможет жить, это конец всего, его долгожданный апокалипсис. Ветер задувает дорожки слез на щеках, а душа уходит вместе с ним в открытую форточку окна. Ещё немного и Юнги сам полетит навстречу холодному бетону, но так больно уже не будет. Ночь конца февраля холодна, и девушку только сильнее трясёт. Ханна глушит немые крики из разрывающейся груди, трясущимися ледяными руками слезы вытирает и сворачивается в позу эмбриона под дверью своей комнаты, слыша как за ней раненое сердце умирает, как Чонгук продолжает ломать и ломать, пока не разорвёт в конец на мелкие части. Она только шепчет, чтобы Юнги был сильным, потому что в какой-то момент хруст чужой раздроблённой души уши закладывает, и новая волна слез обжигает лицо. Не каждый способен любить и не каждый способен выжить.