Тихоокеанский шепот

Джагхед впервые встречает ее после многолетней разлуки поздней ночью; Эф Пи шикает, мол, пусть хоть проспит до утра, парень, она опять приехала вся в сияках. А девушка лежит, свернувшись в напряжённый нерв из одеял и плоти на полу, ее бьет по ребрам злая дрожь, и вся она будто нечиста и скомкана — Джаг думает, просто пыталась уснуть, бродила как делала это раньше по темным комнатам, может, даже искала его, но все-таки предпочла холод одинокого паркета кому бы то ни было. Как впрочем и всегда. Малия же любит эпически возвращаться аккурат, когда становится совсем хреново; говорит в своем насмешливом тоне, растягивая гласные «Джа-а-аг, я скучала, братишка». Скорее всего она нагло-нагло лжет — за душой у нее там давно не живут змеи; Малия Джонс променяла их на жесткую волчью шерсть. А Джагхед ей назло словно забыл, как эта девчонка-тире-родная-кровь смеялась, будучи шкодливой школьницей, скачущей без передышки по лесам. Малия была вообще-то старше на целых три года — когда Глэдис ушла, Джагхеду было всего десять, и то, что почувствовал он тогда мальчишкой было подобно взрыву: все стало будто мертво на две четвёртых их всеобщей составляющей, так непозволительно убого и серо. А Мэлс почему-то ему никогда после не звонила, не писала даже, Джонс поначалу гадал, что же он сделал не так, а последнее ее насмышливое «Джагги» осталось в памяти чем-то подвешенно-душным, не светлым. Хотелось иногда стереть с себя отзвуки Малии жёсткой потрепанной губкой. Она ведь просто однажды слишком резко пропала, оборвала связь с прошлым, как отрезала пуповину, и скрылась незаметно в густой канадской ночи, пересекая границу. Потом возвращаться стало поздно, они все внезапно выросли. Джагхед научился прекрасно справляться сам, заботиться о себе, и об отце, и удивительно правдоподобно лгать «я единственный ребенок в семье, директор». Но Мал так некстати обожает будто бы случайно приползать в Ривердейл зализывать свои обновленные раны, что Джонс, кажется, способен ее — угловатые кости, спутанные ночным ветром волосы, каждый лиловый шрам — на мгновение, но простить. — Что случилось на этот раз? — Эф Пи же устало трёт пальцами переносицу, хмыкает тяжело вместо ответа — по-прежнему сильно-сильно любит свою маленькую дочь — и кивает в сторону порванной кожаной куртки. На Южной стороне на таких обычно вьются по чернилам изумрудные змеи; у Малии только — паленые бейконхиллские волки, в жалостливом вое вскидывающие морды к луне. Девчонка-Джонс выбрала их многим ранее. Променяла, наверное, даже; заменила династических отцовских пресмыкающихся на собачью верность материнских хищников — годы назад Талия Хейл встретила младшую сестренку с племянницей на собственном пороге. Но вот Малия снова здесь, лежит, уткнувшись носом в свои острые коленки, словно никуда и не уходила; словно они с Джагом всего минут десять назад не носились по улице, как угорелые, потому что тот украл ее спрятанные от родителей в верхнем ящике шкафа дешевые сигареты, и, устав и разозлившись, Мэл наперекор всем устроила забастовку в углу — там и уснула. Теперь о ней напоминает лишь ледяной диск половинчатого солнце над поверхностью Свитуотер, когда ты греешься у костра — такого цвета были когда-то ее пушистые волосы, а солнцу следует уходить; остаются тени. Теперь ощущаются остатки; чересчур взрослая Мэлли-мэлс слишком много всего наворотила, раскурочила данность и дала от себя так предательски нечестно отвыкнуть. Но Джагхед все же усмехается по-доброму, садится рядом, посильнее укрывая сестру одеялом, а та легонько сопит. И парень кристально ясно осознает, что вообще-то сильнее ненавидит именно себя за детский страх Малию вновь потерять, ведь если змеям тепло вместе, в кольце, хвостом к хвосту, то волкам нужна свобода, граничившая близко-близко с отшельничеством; Малия ни за что не останется в Ривердейле навечно, прими и прости. — Джагги?.., — у неё голос ото сна получается до невозможности хрупким и другим, словно она поменялась раз сто за несколько коротких лет, а в темноте не различишь даже выражения лица; здесь она или нет, — Я вернулась, Джаг. — Я знаю. Раньше отец говорил, что они между собой похожи, вы оба не можете хранить внутри лишних слов, так берегите друг друга, не оставляйте. Пап, она бросила нас одних, вторил в четырнадцать Джагхед, мы стали ей не нужны. Но Эф Пи тогда лишь глубоко вздохнул, в хватке крепкой сжимая плечо сына, и серьезно так сказал, дай ей гореть, мальчик, если она этого хочет, после Малия все равно вернется к тебе, чтобы остыть, а ты подари ей тишину, убаюкай и стань причалом. Вы ведь родные. Брат и сестра. Вы едины были и будите. Джагхед лишь к восемнадцати готов это принять.