Молитва

      Сейчас, оглядываясь назад, трудно сказать, с чего все началось. Я могла бы винить в случившихся событиях кого угодно, а претенденты на эту роль сложились бы в длинный список, будьте уверенны. Но ответственность все равно останется за человеком, чья душа прибывает в смятении и неуравновешенности, когда во времена пубертатного периода предстаешь пред искушениями и тяжелыми испытаниями. Поэтому-то я и здесь, ибо это теперь мой крест и мне нести его, покуда однажды он не возглавит мою холодную могилу. Но если искать во всем этом точку отсчета, толчок, побудивший меня на всю эту ересь, то стоит вернуться в то необычайно теплое и солнечное декабрьское утро, когда к воротам нашего интерната при аббатстве подъехал черный кадиллак. Мало кто обратил на него внимания, у аббатства было много состоятельных покровителей. Вот и в этот раз один из таких приехал сюда, дабы сложить с себя накопившихся грешков или избавиться от парочки проблем. Это был промышленный магнат Джонатан Бэлт, а его дочь, которую он привез с собой, Аманда, была как раз той самой проблемой. Точнее ее положение. Хрупкая брюнетка с голубыми глазами и шелковыми волосами, стриженными до середины точеной длинной шейки, грациозная, стройная, ухоженная и изнеженная. Она была полной противоположностью обитательницам нашей обители. За это ее и невзлюбили. Она держалась от нас особняком, смотрела с высока, с презрением, ни с кем даже не пыталась начать общение. Я бы ни за что бы не познакомилась с ней, если бы судьба намеренно нас не столкнула.       На Рождество я слегла с ангиной и лежала в лазарете в пустой двухместной палате. Аманду недосчитались за ужином и послали проверить, все ли с ней в порядке. Ее нашли в ванной в горячей воде и с порезанными руками. Так как других мест не нашлось, ее положили ко мне. Никто не говорил, что с ней случилось, но этого и не требовалось. Не мудрено, что тогда она потеряла ребенка, срок был не большой, здоровье крепким, она быстро шла на поправку. Становилось легче и мне. Первые дни мы не разговаривали. Затем она лишь высмеивала меня, что каждый день, утром и вечером, я молилась. Потом напрямую спросила меня, для чего я делаю это, если здесь, в лазарете, на это никто не настаивает. Я тогда не нашлась с ответом, я просто привыкла так жить и не думала о причинах. Нас почти не навещали, моих подруг ко мне не пускали, а монахини лишь приходили, чтобы принести поесть и справиться о моем самочувствии. Аманду они старались не замечать. Ей было все равно, но как любой человек, она не могла без общения. Вопросы она больше не задавала, а напротив, рассказывала о чем-то. У нее выходило здорово, она умела рассказывать истории из своей жизни так, что ложь была неотличима от правды, а личная ее жизнь и характер оставались в строгой тайне. Можно было сказать, что я знала о ней одновременно все и в то же время ничего. Через месяц мы вышли оттуда лучшими подругами, а еще через пару недель к воротам снова вернулся кадиллак и Аманду забрали домой. Но она меня не забыла. Мы переписывались всю зиму, а поздней весной мне пришло приглашение провести летние каникулы в обществе семейства Бэлт. Не скажу, что настоятельница была в восторге, но я никогда до этого за все свои 16 лет не покидала серых стен аббатства, поэтому немного поколебавшись, она все же смилостивилась и отпустила меня.       Стоит ли описывать мою радость, когда собрав свой единственный чемодан, одолженный у подруги, я пустилась в путь навстречу той жизни, которую я никогда не видела. Конечно кадиллак за мной никто не прислал и ехать мне пришлось на такси, но это ничуть не омрачило меня. Через пару часов я была на месте. Но что это было за место! Я никогда в жизни не видела такой красоты. Это был дом принцессы из очень пышной сказки. Резные ворота, за которыми меня встретил дворецкий, охрана, подъездная аллея в кипарисах, пышные клумбы и дом, похожий больше на волшебный замок. У меня в голове не укладывалось, как в такой огромный дом мог принадлежать лишь одной семье. Казалось, он был размером с аббатство, но в аббатстве жило около тысячи человек, а тут четыре человека и сравнительно небольшой, для такого жилища, штат прислуги. От моей обители он отличался пышностью, современностью, размахом и роскошью. Я чуть не задохнулась от осознания, что здесь я проживу все лето. Но этого и не случилось. Аманда встретила меня в просторном холле, ее радостный приветственный вопль отразился от мрамора, словно мы были в огромной пещере. Мы поднялись в комнату, которую отвели мне. Моя собственная комната! Я была в неописуемом восторге. Там-то Аманда и сообщила мне, что мы задержимся тут не дольше чем на неделю и то только потому, что нужно будет обновить гардероб. Особенно мой. Все расходы моя подруга брала на себя, я даже приблизительно не могла вообразить себе сумму, которую ей выделяют на карманные расходы: так она была велика.       Дома есть мы не стали, а отправились в город, где Аманда познакомила меня со своими друзьями. Мы встретились с ними в баре, заказали еды и пива. Там было шумно и гадко пахло табаком. В этой компании я единственная не курила и никогда ничего не пила, кроме кагора во время крупных церковных празднеств. Вкус пива мне не понравился сразу, от сигарет я отказалась. Я была белой вороной и это сразу бросалось в глаза. Так как мы пришли сюда сразу после моего приезда, переодеться я не успела. Да мне и не во что было. На фоне ярко разодетых в джинсы, короткие юбки, разукрашенных и вполне ухоженных, лощенных ребят, я в длинном до пят закрытом коричневом домотканом платье выглядела убого и нелепо. Особенно мне запомнилась одна девушка с яркими рыжими кудряшками, конечно, они были крашенные, но в сравнении с ними мои темно-русые волосы казались тусклыми и серыми. В тот момент, я жалела, что мой рост, хоть и немного, но выше среднего и нельзя сделаться совсем крошечной. Поэтому я просто ссутулилась и молча старалась отводить взгляд, не привлекая к себе лишнего внимания.       Я была рада вернуться домой. Во время ужина я познакомилась с ее семьей. Они были добры ко мне и очень вежливы, хотя, пожалуй, даже слишком. Спрашивали об аббатстве, о моей семье и показались очень расстроенными, узнав, что я не помню своих родителей, спрашивали, нравиться ли мне у них, и просили, не стесняясь, говорить, если мне что-то понадобиться. После ужина мы с Амандой сидели у нее в комнате, выбирая, что надеть. У нее было просто огромное количество нарядов, большинство из которых она даже не успевала носить. По всюду в комнате висели семейные фото: на всех Аманда с родителями и младшим братиком. Вот они на каком-то мероприятии, тут уже где-то на отдыхе, здесь в Египте, а тут во Франции. А вот на этом фото родители дарят ей новенький автомобиль на ее шестнадцатилетие — совсем новенькое фото, этого года. Я смотрела на все это и понимала, что впервые чувствую нечто незнакомое и страшное — зависть. В аббатстве все были равны, и никто никогда никому ни в чем не завидовал. Просто нечему было, вот и все. Поэтому я сразу же попыталась побороть это чувство, хоть и получилось слабо.       Ночью мы снова уехали в бар. В этот раз мне там понравилось еще меньше. Хотя я теперь была одета на ровне со всеми: Аманда выделила мне кое-что из своего гардероба; но теперь тут было больше народа, громче шум: гремела музыка, запах алкоголя и табака стал сильнее, здесь было почти совсем темно и очень мало места. Все вокруг вели себя раскованно, но я от этого не чувствовала себя свободнее. Разговаривали перекрикивая шум, но многих слов я либо не могла расслышать, они терялись в водовороте звуков, либо я попросту их не понимала, как и не понимала я тем, на которые велись эти разговоры. Хотелось бежать, но я мне могла уйти без Аманды, а ей все это явно нравилось, да и идти мне было некуда. Вернулись мы только под утро, и весь оставшийся день я только и делала, что пыталась осмыслить, что хорошего в таком времяпрепровождении. Так прошла неделя, а за ней еще одна, я попривыкла, пыталась влиться в коллектив, но все же ждала дня, когда мы уедем. У семьи Бэлт была небольшая летняя резиденция где-то на берегу океана, кажется, в Майами, но тогда мне это ни о чем не говорило. Туда-то мы и должны были отправиться. Я не знала, чего ждать от этой поездки, поэтому ждала лучшего. Но позже я поняла, что мне не остается ничего другого, как полюбить ребят, с которыми теперь проводила время, и то, чем они увлекались.       В Майами было невероятно тепло и красиво. Весь день мы тратили на пляж или на покупки, ночь мы оставляли на остальное веселье. Я стала привыкать к такому образу жизни, и образ жизни стал подходить под меня. Я переставала выделяться, стала одеваться как все, говорить, как все, их разговоры перестали быть загадкой, а манеры больше не казались пугающими. Единственное, я по-прежнему не могла преодолеть робость: Аманду это дико раздражало.        Как-то она спросила меня: — Почему ты все время выглядишь, как загнанный в угол зверек? — Иногда мне кажется, что вот-вот случится что-то ужасное, и это меня пугает. Аманда в ответ лишь фыркнула.  — Можно подумать, ты ничего не боишься! — обиделась я. Она обняла меня ласково, как умеют обнимать лишь подруги и сказала: — Единственное, чего я боюсь, так это того, что никогда не смогу вытравить из тебя монашку. А все остальное не так уж и страшно.       К сожалению, я оказалась права: вскоре случилось нечто ужасное, как я и предвидела. Я влюбилась.       Его звали Эверик. Он был красив, высок, хорошо сложен, а его темные глаза прожигали меня на сквозь. Мне он казался самим совершенством: остроумный, обаятельный, веселый, но самое главное — он был неизменно добр ко мне. Мне хотелось поделиться своими чувствами хоть с кем-то, но единственная, кому я могла об этом поведать, была Аманда, а я чувствовала, что между ними есть какая-то связь, поэтому боялась и держала все в себе. Вскоре я узнала, что это была за связь. Ребенок, от которого моя подруга избавилась в аббатстве, сковывал их невидимой нитью. Но больше их не связывало ничего. Удостоверившись в этом, я открыла Аманде свой секрет и получила ее благословение. Симпатия оказалась взаимной и весь оставшийся месяц мы провели неразлучно. Все было словно в тумане, мне казалось, что я никогда не была такой счастливой. Прошло еще какое-то время, мы все также были вместе, но что-то было не то. Эверик был явно чем-то обеспокоен, ходил все время сам не свой, взвинченный, угрюмый, а спросить в чем дело я не решалась. На выручку подоспела Аманда. — В койку он тебя затащить хочет, а как подойти к тебе не знает, вот и бесится. Понимаешь?.       Я понимала. Я видела, как легко к этому относились к этому девушки в моем новом окружении, но сама быть такой же легкомысленной не могла. От того Аманда и бесилась, будто своей невинностью я ее в чем-то обвиняла.       В общем и в целом, Эверик узнал о нашем разговоре и стал открыто напирать. С другой стороны на меня напирала Аманда. Но я держала оборону. Правда не долго. Меня поставили перед фактом: «Будешь строить из себя недотрогу — можешь искать новых отношений». Этого я тоже не хотела. Впервые я ощущала чью-то любовь, чувствовала себя нужной. Мне не хотелось этого терять. Так я сдала первую крепость.       Так я сохранила свою любовь. Но оставался вопрос: надолго ли? Лето подходило к концу, а значит, приближалась пора возвращаться в угрюмые стены аббатства. Впереди был еще целый месяц, и я предпочитала не думать об этом. Но переживания все же терзали меня, а значит делали уязвимой. До этого мне удавалось избегать попоек и сигарет, но вот и эта крепость пала. Я начала курить, а алкоголь больше не вызывал моего отвращения. Проблема вскоре разрешилась сама: Эверик предложил жить вместе. Однако, вредных привычек я не оставила, возможно вещи и пострашнее терзали мою душу, и от них было трудней всего отмахнуться: «Предаваться греху, так с музыкой». Воспитанная с ранних лет среди монахинь, я с первого вздоха усваивала, что жить вне брака — страшнейший грех, и мысль, что гореть мне теперь в адовом пламени не оставляла меня ни на минуту. Аманда лишь смеялась над моими страхами, а Эверик не видел ничего в этом дурного: — Мои родители и по сей день живут во грехе, но что-то их еще никто не покарал за это. — говорил он. Это приводило меня в уныние.       Осенью я познакомилась с родителями Рика: отец прокурор, мать судья. Я им в целом понравилась, но все же вели они себя несколько холодно по отношению ко мне. Его отец устроил Эверика на работу, и мы смогли снять уютную квартирку в одном из новеньких кварталов города. Жизнь шла своим чередом и в целом была вполне безоблачной. У меня теперь была какая-никакая семья, а вскоре мы узнали, что я жду ребенка. Теперь я почти все время проводила за хозяйственными делами, перестал пить и лишь изредка срывалась на сигарету. С Амандой я стала видеться реже, она лишь зашла раз поглядеть на квартиру и занести письма из аббатства, которые я так и не решилась распечатать, просто сожгла и постаралась о них забыть. Мне было по-прежнему стыдно за свою жизнь, в какой-то степени, хоть я и не могла в этом признаться ни себе, ни Богу: молиться я перестала уже давно.       Все пошло прахом, когда появился ребенок. Прелестная девочка с большими добрыми глазами и веселой улыбкой. Спокойная и грациозная как кошка она походила на новую принцессу Уэльскую, поэтому я дала ей имя Диана, столь популярное в то время. Эверик хотел сына, но я верила, что он полюбит ее также, как и я. Но как оказалось, ему было не до отцовских чувств. На работе него возникли какие-то проблемы, и он стал много пить, то ли проблемы возникли как раз из-за того, что он стал много пить, в общем, он стал редко бывать дома, а когда там и появлялся, то был неизменно в одном состоянии. Пьяным он был неизменно жесток и стал меня избивать, но уйти я не могла: как это не глупо, я все еще любила его и верила, что это пройдет. Вскоре, у нас появились долги, хозяин квартиры потребовал, чтобы мы убирались, что мы и сделали. Родители Эверика помочь отказались, но предложили забрать к себе внучку. Естественно, я отказалась. Мы перебрались в один из старых районов города, мне пришлось искать себе работу, что бы хоть где-то находить деньги на еду и ту дыру в которой мы теперь жили. Эверик бил меня теперь чаще, и в трезвом состоянии, обвиняя меня во всех своих неудачах, а также в том, что я не смогла родить ему сына. Не зная, куда идти и где искать помощи, я решила обратиться за советом к своей старой подруге Аманде, но в доме ее родителей сказали, что она там больше не живет. От старых знакомых я узнала, что она вполне удачно выскочила замуж и уехала за границу. Теперь я осталась совсем одна со своими проблемами.       Зимой Диана тяжело заболела. Врачи разводили руками, лекарств я достать не могла, денег не хватало даже на хлеб. Если бы это помогло, я бы встала на трассе и продала бы себя. Но это ремесло, в сущности, приносило копейки, и денег бы все равно не хватило. Из ценного в доме ничего не было, разве что пистолет Рика, подаренный ему друзьями на 20 день рождения, но он задолжал стольким людям, что ни расставался с ним ни на минуту. Оставалась последняя надежда: просить помощи у родителей Эверика. Условия были те же: я должна была отдать им ребенка, а другого выхода не было. Так я и поступила, но через месяц узнала из газет, что моя дочь от болезни так и не оправилась. На похороны меня не пустили, боялись, что я что-нибудь на творю. Эверик решил заглушить проблемы, просто покончив, как он считал, с их источником. Он потребовал, что бы я выметалась из той дыры, что когда-то называлась квартирой. Это не было для меня новостью, мы теперь и так почти не жили вместе, он почти все время проводил, таскаясь по шлюхам, а после завел себе и постоянную пассию, которую теперь привел в дом. Это стало последней каплей. Не помня себя от горя и злости, я накинулась на девку, которую он приволок. Я царапала ей лицо и драла волосы. Пока Эверик пытался меня оттащить, я почувствовала на его бедре пистолет и в слепом порыве гнева выхватила и выстрелила. Раздался оглушительный хлопок. Пуля попала ей точно в сердце. Чтобы избежать огласки и грязи вокруг их сына, родители Эверика замяли это дело. Я взялась за бутылку, а через два дня меня выловили из реки. По иронии судьбы, течением меня снесло на добрую милю и ближайшим пунктом оказания первой помощи оказался лазарет аббатства, с которого и началась моя история. Я провела в постели амбулатории несколько месяцев, там я снова начала молиться.       Вот так получилось, что к своим восемнадцати годам, я приняла решение постричься в монахини и более не покидать стен монастыря. Каждый день я непрестанно уединяюсь для молитвы, и, если кто теперь спросит меня, зачем я делаю это, я поведаю им мою историю. Историю о том, как я обрела все, о чем мечтала, и потеряла все в один момент. И только моя религия и надежда на искупление остались в моей жизни. И об этом моя молитва.