My sweet Midge

      — Эй, печенье за сигарету? — звонкий голос Мидж разносится на пожарной лестнице. — Ной, ты что, застрял в окне? Я не думала, что ты настолько разжирел, сидя в своей лаборатории.       — Прости, задумался, сестренка, — брат спускается на лестницу. — Нас с тобой родители убьют, если застукают здесь — как в детстве, помнишь?       — О да, — Мириам затягивается, кусая печенье. — Представляешь, недавно папа обещал устроить мне комендантский час, когда я пришла домой всего-то в два ночи — мне, которой двадцать шесть, у которой двое детей и муж, — где-то там, но ведь был же…       Она вздыхает, а Ной легонько треплет ее пальцы:       — Джоэл — просто идиот, раз не понял, что он потерял. Ты умная, смешная и очень, очень быстрая: не успеешь оглянуться — а ты уже заметишь любую забавность и подколешь ей человека так, что он и сам будет смеяться, краснея от стыда одновременно. Это талант, моя дорогая сестрица, а твой муженек — напыщенный индюк.       — Индюк, по которому я все же скучаю — сегодняшний вечер в ресторане в очередной раз показал мне это, — тихо говорит Мидж. — Понимаешь, я не привыкла на чем-то зацикливаться в своей жизни: это означает для меня застой, скуку и смерть. Я работаю, хожу на вечеринки с друзьями, гуляю с детьми — и стараюсь не думать о Джоэле и его … Пенни Пен. Стараюсь не думать о том, что он просто свалил в закат к какой-то тупой секретарше, в дом, который — карикатурная копия нашей квартиры, в жизнь, которая тоже копия нашей с ним жизни, в ужины, которые, мать их, повторяют мои ужины, что я готовила Джоэлю… Я думала, что ему нужно что-то другое, поэтому он ушел, — он и сам так сказал, что ему нужна не наша жизнь, а что-то проще, пообычнее, — но когда я отводила Итана к нему домой на прошлой неделе, я вдруг поняла, что пришла словно в нашу старую квартиру, в нашу прошлую жизнь, потому что ничего в квартире Пенни не отличалось от нашей, а ее образ — о боже, да я словно себя узнала, только ухудшенный вариант, жалкую копию идеальной домохозяйки Мидж! Ной, он бежал от меня, — а прибежал туда же, понимаешь?! Ничего не изменилось! Тогда на кой-черт все это было нужно — его уход, наш развод?! Зачем? Что за жалкая игра в поиск себя, если этот поиск зашел в тупик с самых первых шагов?!       Мириам всхлипывает, сдерживая рыдания, брат тихо привлекает ее к себе:       — Знаешь, я бы ему врезал. С таким удовольствием бы раскровил его холеную рожу, — но он сильнее меня. В школе я сломал о его плечо мизинец: Джоэл только выглядит слабым, но руки у него сильные.       — Лучше бы у него характер был сильным, — шепчет Мириам. — А то мне повезло найти слабака с сильными руками — ни вразумить, потому что лень ему что-то делать, ни врезать, — руки-то сильнее наших с тобой.       — Ничего, — говорит Ной, — в следующий раз в ресторан я возьму свой складной телескоп: и в портфель помещается идеально, и бьет больно, — прямо по темечку. Только не плачь, Мидж, не стоит он всех твоих слез. Ты у меня самая лучшая, самая-самая лучшая, сестренка.       Они сидят, обнявшись, некоторое время, потом Мириам серьезно спрашивает:       — Ной, ты можешь мне кое-что обещать?       — Да, — отвечает тот, несколько встревоженный серьезным тоном сестры, — все, что угодно.       — Не бросай Астрид, пожалуйста. Он боится, что из-за ее бесплодия ты…       — Да не брошу я ее, тысячу раз уже говорил!       — Скажешь и в тысячу первый, если понадобится, — отвечает Мидж. — Только вот сделай, а не скажи. У вас чудесная семья, и дай своей жене это понять, покажи ей это, в конце-то концов: Астрид уже вся извелась, а так быть не должно. Сделай ее счастливой, пожалуйста.       — Мидж, я лично детей не хочу, я собаку, может, заведу, или лису, — плевать мне, понимаешь? Она помешалась на детях, не я. Лично я доволен тем, что у меня есть Астрид.       — Так вот и скажи ей это, — ей, своей жене, а не мне, — ворчит Мидж.       — Обязательно скажу, — улыбается Ной.       Мидж закуривает еще сигарету, наклоняется к брату и говорит:       — А помнишь, за чем нас еще едва не застукали родители на этой же лестнице?       — Конечно, — смущенно улыбается Ной. — Мы с тобой учились целоваться: ты тогда была влюблена в какого-то парня из старших классов, ну, а я … мне был просто нужен опыт поцелуя с девушкой, чтобы дать подтверждение в школе.       — Ну да, эти ваши дурацкие математические споры, — я до сих пор не понимаю, как можно пересчитать статистику поцелуев на векторно-интегральные показатели, но ты умудрился, зануда.       — Ой, да все дурачились, — ты вот до сих пор, Мидж. Ты смешная, и это замечательно, — не то, что я, истинный сын Эйба Вайссмана: «Лаборатория Белла, вы слышали? Где же мои запонки? Они мне нужно именно сегодня, ведь я иду в лабораторию Белла!»       Они смеются, затем замолкают и склоняются друг к другу:       — Давай повторим? — шепчет Мидж.       Ной не отвечает и просто целует ее, забрав сигарету, — мягко придерживая за затылок, неловко обнимая другой рукой за талию, чтобы не ушла в окно, не ускакала со звонким хохотом в веселые дали, где скучным математикам нет места, чтобы не сломать талию, хрупкую, как у куколки, не измять укладку…       Он целует Мидж, думая лишь о том, чтобы это не кончалось, — а под его рукой сестра, ощущая пальцы брата, оглаживающие ее ладони, вспоминает лишь то, как Джоэл гладил ее пальцы, и не обнаружил там обручального кольца. Чертов Джоэл, — даже сейчас, под ласками брата, Мириам думает лишь о прикосновениях ушедшего мужа, чувствует только его руки, а не руки брата...       Куколка, — вот кем казалась Ною его сестра — такая же красивая, аккуратная и изящная. Когда обнаружилось, что у куколки есть мозги и острый язычок, Ной был уже глубоко в науке, а сестра — в русской литературе, так что отпустить друг друга было проще, чем разбираться в себе и степени обоюдной греховности. На этом все и кончилось в их отрочестве, а затем брат с сестрой разъехались по разным университетам.       Астрид и Джоэл, — вот две главные ошибки их жизни, как втайне считал Ной. Астрид была хороша, как жена и хозяйка, но неимоверно скучна и просто одержима идеей стать «настоящей еврейской женщиной». Объяснять очевидное, что национальность не выбирают, а рождаются с ней, Ной устал, а посему оставил дело, как есть, — и поэтому посты, молитвы, странные обливания водой в подвале и бесконечная хала вместо хлеба на ужин были в порядке вещей семье Вайссманов.       Джоэл же, по мнению брата Мириам, был для Мидж слишком «гладким», слишком приличным, чтобы быть настоящим, — а от такого недалеко и до «гадкого» и «скользкого» типа. К сожалению, Ной оказался прав: Джоэл лишь казался «приличным мальчиком» и слабаком, а на деле он был хитер и изворотлив, только ленив и редко доводил дела до конца, по мнению его отца.       Джоэл — не тот, кто нужен Мидж. Да и Ной не тот, кто сможет защитить ее: он тоже слабак, да еще и с дряблыми мускулами — ни уязвить, ни избить не сможет.       И что ему остается? Только мечтать, уткнувшись в гладко уложенную макушку сестры, о том, чтобы Астрид стала хоть немного похожа на Мидж, ну хоть капельку; о том, чтобы Джоэла сбил грузовик, а Пенни Пен утонула в ванной во время эпиляции; о том, чтобы чаще бывать дома у родителей, под всякими семейными предлогами, но на самом деле — ради сестры; о том, чтобы в один прекрасный день встретить на улице Мириам, которая скажет: «Привет, я Мириам, но я не твоя сестра. Давай поженимся, нарожаем кучу детишек и до конца жизни будем смешить друг друга!», — и Ной согласится, забыв всё, что он плел о собаках и лисах, забыв о том, что он, возможно, тоже бесплоден, как и Астрид…       Но сейчас на дворе ночь, Ной — лишь дорогой брат и верный муж Астрид, а Мидж высвобождается из его объятий и говорит:       — Спасибо, братишка. Хоть ты не забыл наши юношеские проказы. Доброй ночи.       — Доброй ночи, грязная девчонка, любящая дерзкие, пошлые шутки, судя по пластинкам, найденным твоей комнате! — отвечает Ной, докуривая на лестнице.       Сестра исчезает в окне, а Ной надолго задумывается, глядя в ночное беззвездное небо.