Жаль, что мы себя изжили —
Не сберегли, чем дорожили.
Ждать перемен мы так устали,
Сковав взамен сердца из стали.
Знали мы, что всё серьёзно,
Пытались жить, но слишком поздно.
Закрыв сердца броней металла,
Порвали нить — и нас не стало.
© Louna — Сердца из стали
У бурных чувств неистовый конец,
Он совпадает с мнимой их победой.
Разрывом слиты порох и огонь,
Так сладок мед, что, наконец, и гадок.
Избыток вкуса отбивает вкус.
Не будь ни расточителем, ни скрягой:
Лишь в чувстве меры истинное благо.
© Шекспир «Ромео и Джульетта»
Последний рывок до Реванхейма дался близнецам тяжело. За несколько дней до прибытия в город Дола словно сорвался с цепи. Как зверь чует опасность, так и он почуял грядущую беду и метался, не находя себе места. Не помогали ни ласковые уговоры Лайе, ни его попытки утихомирить близнеца Даром. Пустота, прораставшая внутри Долы, с каждым днём все глубже пускала свои корни в беспокойном сердце нелюдя, и все чаще он впадал в ненавистное Лайе состояние. Близнец лишь однажды видел его таким — в Джагаршедде, много-много лет назад. И в те времена Дола так же не мог отличить явь от морока, но тогда Тысячеглазый еще не подобрался к нему столь близко. Сейчас же нелюдь столь сильно был одержим поиском Сольвейг, что даже не придавал значения тому, что с ним происходило. И порой Лайе казалось, что только он способен удержать брата от падения в пучину безумия. Позади была долгая дорога и опустошенные ведьмой мертвые деревни. Чем больше тел видел Лайе, тем сильнее убеждался в том, что в Реванхейме близнецы не найдут ничего хорошего. Все увиденные братьями тела оказались иссушенными, словно Сольвейг не щадила никого, забирая жизни и старых, и младых. Несмотря на свою неприязнь к ведьме, Лайе даже не мог представить, что она окажется столь ненасытной и жестокой, и каждый раз, видя новые мертвые деревни, он вспоминал слова Нерожденной: «Пожирательница жизней». Доле же было все равно: одержимый желанием найти ведьму, он рвался вперёд, и все содеянное ею не имело для него никакого значения. Когда нелюди вошли в Реванхейм, солнце уже вовсю светило, отражаясь в замёрзших ручьях и сверкая на белом снегу. Крепкий мороз щипал кожу, заставляя близнецов прятать лица в меховой ворот зимнего плаща. Город встретил братьев Даэтран гробовой тишиной и пустыми улицами. Краем глаза Лайе видел жителей, при виде остроухих наемников захлопывавших ставни окон и осенявших себя защитными знаками. Лайе чуял скверну, расползшуюся по Реванхейму, и поежился не то от холода, не то от дурного предчувствия. Она была подобна заразе, что подтачивает корни деревьев, заставляя их расти больными и уродливыми. Нелюдю вспомнилось, что Реванхейм — один из последних городов севера, а дальше него была только крепость Айнцкранг. За ней же начинались Мерцающие горы, в недрах которых лежал древний город Каморан, место, где господствовал Хаос. По спине Лайе пробежали мурашки, ибо атмосфера в Реванхейме сейчас мало отличалась от той, что была в мертвом городе. Словно сам Тысячеглазый пировал здесь и оставил после себя лишь пустоту и смерть. Дола тем временем замедлил шаг и теперь осторожно ступал по заснеженной улице, прижав уши к голове и озираясь по сторонам. Лайе даже со спины видел, как близнец весь подобрался, остро ощущая незримую опасность. Когда братья вышли к площади в центре города, то увидели там пепелище. Столб, на котором северяне обычно сжигали чучела, провожая зиму и приветствуя грядущую весну, обуглился и покосился. Земля вокруг него была черна, а в воздухе отчетливо чувствовался запах дыма и горелой плоти. Проходя через пепелище, Дола застыл и растерянно завертел головой по сторонам, словно что-то сбивало его с толку. — Она была здесь. Точно была. Везде её след. Но... почему я ничего не чую? — неуверенно пробормотал он, щурясь от яркого солнца. — Пойдём в таверну, малой, — вздохнул Лайе. — Уверен, старина Альб расскажет нам последние новости. Чувствовал он себя отвратительно: все силы уходили на то, чтобы заставить свое тело переставлять ноги и при этом не дать Доле сорваться. Нелюдь устало поплёлся за братом, мечтая о кружке добротного эля и лохани с горячей водой, но его мечтаниям было не суждено осуществиться. Едва близнецы переступили порог таверны, как почти сразу же на них навалились несколько крепких молодцев. Не сговариваясь, братья тут же оказали сопротивление, быстро переросшее в полноценную драку. Впрочем, до смертоубийства дело дойти не успело: громкий и зычный голос Кривоносого Альба заставил драчунов застыть на местах. Лайе едва успел вцепиться в плечи близнеца, ибо Дола гневно раздувал ноздри и выглядел так, словно у него из ушей вот-вот повалит дым. Батраки, затеявшие драку, неуверенно жались друг к другу и с подозрением разглядывали близнецов. Старый знакомый спустился по лестнице и, прихрамывая на одну ногу, приблизился к нелюдям. Лайе с удивлением отметил про себя, что за прошедший год Альб сильно сдал. — Что-то припозднились вы, — хозяин таверны по старой привычке сгрёб братьев в дружеские объятия. — Приношу извинения за своих парней, они молоды, горячи и на взводе. Здесь такое творилось несколько дней назад, вы бы видели. Только сейчас Лайе смог оглядеть таверну и понял, что посетителей в ней не было. По крайней мере, живых. Обеденные столы оказались сдвинуты в несколько рядов, а на них лежали укрытые белым саваном мертвецы. На приставленных друг к другу стульях и на полу возле стен покоились тела, которым не хватило места на столах. Хмурясь, Лайе разглядывал очертания под саваном и вдруг понял, что здесь лежали не только взрослые, но и дети. Он искоса взглянул на потрясенного до глубины души близнеца и подавил неуместную злорадную усмешку. — Альб, — протянул Дола, не отрывая взгляда от открывшейся картины. — С каких пор твоя таверна превратилась в мертвецкую? — Я же говорю — вам бы явиться сюда несколько дней назад, сами бы все увидели, — буркнул Альб, почесав нос. — Она тут такое устроила... — Она? — насторожился Лайе. — Выжившие в ту ночь уже назвали её Пожирательницей жизней, — голос Альба звучал устало, как у человека, которому пришлось увидеть нечто ужасающее. — Видите тела? Это она сделала. Лайе сглотнул, а слова Нерожденной отдавались набатом в ушах. «Могла ли она предвидеть будущее?» — с тихим ужасом подумал нелюдь, пристально смотря на хозяина таверны. — Альб, — мягко произнёс Дола, — где Сольвейг? — Дак она ж... Её, в общем... это... — мужчина поймал тяжелый взгляд Лайе и замялся. Пронзительно синие глаза смотрели с таким холодом, что Альбу показалось, будто его разум начал замерзать. И чужой голос мысленно шепнул ему: «Не говори ему, иначе беду накличешь. Придумай что-нибудь и отведи от себя гнев моего брата». Альб моргнул и понял, что время застыло всего на мгновение, а Дола все ещё выжидающе смотрел на него с надеждой и затаенным обещанием чего-то нехорошего, если ответ ему не понравится. — В общем, — мужчина прочистил горло. — Вам бы лучше к семье Ингемар зайти. Она ведь к ним вернулась тогда. Вот. — Альб, — голос Долы был обманчиво мягким. Ладонь нелюдя легонько сжала плечо Альба, и он невольно вздрогнул. — Тебе правда нечего рассказать? — золотые глаза Долы, казалось, смотрели прямо в душу. — Клянусь задницей Махасти, Бес! — Альб несколько нервно рассмеялся. — Видят Первозданные, я вас, как своих сыновей люблю, стал бы я врать! Дола дружелюбно улыбнулся, и мужчина незаметно выдохнул, а вместе с ним расслабился и Лайе. Снова поймав взгляд Альба, он едва заметно кивнул в знак благодарности. — И где живёт её семья? — голос Лайе звучал абсолютно бесстрастно. — Через площадь идите, там улочка петляющая есть... А, да что это я! — Альб взмахнул рукой. — Парни, пусть кто-нибудь из вас проводит моих добрых друзей к дому Ингемар! После недолгого совещания из группы батраков вышел приземистый коренастый мужик и, глядя исподлобья на нелюдей, направился к двери. Братья последовали за ним в гробовом молчании. Альб проводил близнецов взглядом и, когда дверь в таверну закрылась, ещё некоторое время стоял в глубокой задумчивости. Он и в самом деле любил этих братьев, но сейчас бы многое отдал, лишь бы они покинули город. Не понравилось хозяину таверны то, что он увидел: обычно жизнерадостных и беспечных близнецов будто подменили. Нынешний Бес до жути напугал Альба, да и влезший в чужие мысли Ласка оказался не лучше. «Верно все же говорят, — невесело подумал Альб. — Нелюди они, и этим все сказано. Кто ж их поймёт-то?» Дом Ингемар был самым видным среди остальных построек Реванхейма. В этом городе по красоте его могло превзойти, пожалуй, лишь святилище Милостивой Хасидзиль. Стены дома, сделанные из коричневого камня выглядели прочными, словно созданными для долгой обороны. Две башни шпилями стремились к морозному солнцу, а крыльцо было украшено резным деревом. Массивную и тяжёлую дверь украшала змеиная голова с зажатым в пасти кольцом. Лайе взглянул на Долу и посторонился, пропуская вперёд. Но к его удивлению, близнец опустил уши и взволнованно переминался с ноги на ногу. Наконец Дола вздохнул и убрал упавшие на лицо волосы под капюшон. Легким шагом взлетев на крыльцо, он решительно постучал кольцом в дверь. После недолгого ожидания она отворилась, и на пороге братья увидели высокого, статного юношу. Дола, недоверчиво сощурившись, уставился на него, подмечая сходство с Сольвейг. Кожа парня была смуглой, волосы вились чёрными кудрями, а в серых с прозеленью глазах застыл немой вопрос. — Я ищу Сольвейг, — неожиданно сиплым голосом сообщил Дола. Джалмариец удивленно вскинул брови, однако не успел ничего сказать — в глубине дома послышался быстрый топот и звонкий женский голос. Из предбанника выскочила невысокая и ладная девушка. Рыжие косы непослушно топорщились в стороны, а на жизнерадостном лице россыпью виднелись веснушки. — Вольн, что же ты топчешься тут?! — воскликнула она, плечом оттерев парня в сторону. — Я — Мириан Ингемар, а этот невежливый юноша — мой кузен Вольн. Да подвинься же ты! — девица бойко тараторила, жестом приглашая близнецов в дом. — Проходите, проходите, негоже беседы на морозе вести! Ссутулившись, чтобы не задеть головой притолоку, Дола неуверенно шагнул в дом, а следом за ним молчаливой тенью вошел и Лайе. Девушка по имени Мириан суетилась, принимая из рук близнецов плащи. — Деда ждёт вас, — бойко продолжала она тараторить. — Он очень хочет с вами поговорить! Вольн, раздраженный тем, что ему не дали и слова сказать, исподлобья рассматривал близнецов. Его цепкий взгляд как будто все подмечал: и сапоги, покрытые снегом и грязью, и истрепавшиеся плащи, и добротные доспехи гостей. Увидев ножны на бёдрах Долы, он качнул головой и бесцеремонно прервал неиссякаемый словесный поток кузины: — Оружие оставьте здесь. Вы не на войну пришли, нелюди. Дола обжег его неприязненным взглядом, но послушно отстегнул мечи и положил рядом с сапогами. — Идём же! — Мириан с недовольным видом зыркнула в сторону юноши. Она снова оттеснила мрачного Вольна и поманила братьев за собой. Пока Лайе равнодушно разглядывал убранство дома, его близнец с любопытством озирался по сторонам. Он прижимал уши к голове и цепко оглядывал все вокруг, чуя: Сольвейг была здесь. «Где она сейчас? Что с ней? Что тут произошло?!» Мириан привела близнецов в самые дальние покои дома. Там, в деревянном кресле-качалке, сидел седовласый, белобородый старик. Его лицо было столь бледным, что почти сливалось с волосами, а серые глаза оказались подернуты белесой поволокой. Сидя в комнате, насквозь пропитанной терпким запахом табака, он неторопливо раскуривал трубку. — Деда, — с нежностью позвала его Мириан. Она подошла к старику и осторожно взяла его за сухую ладонь, словно боялась, что от одного прикосновения он рассыпется в пыль. — Деда Йорген, я сегодня утром получила письмо. Папа и дедушка Хевард вернутся буквально на днях! И они хотят сходить на могилку Атли... — она говорила, а на лице старика была лишь грустная улыбка. Лайе видел любовь этой девчонки к старцу, видел он и её чистую, яркую душу. Такой же она была и у юноши по имени Вольн, несмотря на его мрачный вид. Казалось, что весь мир для них сошёлся на этом старом, умирающем человеке. Лайе взглянул на него и в очередной раз почувствовал жалость и презрение к jalmaer. Он совершенно не представлял себе, как можно проживать столь короткие жизни, быстро стареть и умирать немощными. Дола тоже внимательно разглядывал седовласого джалмарийца, пребывая в смятении. Этот старик вызывал в нем противоречивые чувства. Неужели за него когда-то выдали замуж Сольвейг? Дола помнил, как иногда ведьма описывала свой дом и рассказывала о супруге. Она редко называла его имя — Йорген. Неужели этот человек, из которого едва песок не сыпался и который уже стоял одной ногой в могиле, тоже был когда-то молодым и сильным? — Деда, — продолжала говорить Мириан. — К нам гости явились. Я привела их к тебе, ты их ждал. Старик поднял голову и взглянул незрячими глазами сквозь девицу. — Как они выглядят, Мири? — дрожащий и скрипучий голос джалмарийца звучал тихо, но внятно. — Они нелюди, дедушка, — Мириан окинула близнецов придирчивым взглядом. — Остроухие и серокожие, у них белые волосы и глаза, не похожие на наши. Они воины, молодые и красивые, — резюмировала она. — Не бывает некрасивых иллирийцев, верно? — в голосе старика мелькнул смешок и тут же исчез. — Я Йорген. Сольвейг была моей женой. С моими правнуками Мириан и Вольном вы уже знакомы. Он помолчал, неторопливо затягиваясь из трубки, и спросил: — Кто из вас был её любовником? Дола неосознанно шагнул вперёд, и седовласый джалмариец, услышав его, поманил костлявым пальцем. — Дай мне как следует рассмотреть твоё лицо, нелюдь. Бросив сомневающийся взгляд на близнеца, Дола склонился к старцу. Холодные, покрытые множеством морщин, руки легли на его лицо, придирчиво ощупывая со всех сторон. От неожиданности нелюдь зашипел сквозь зубы и отшатнулся, едва не задев Мириан. Йорген сипло рассмеялся. — Сольвейг всегда любила молодых и красивых. Таких, которые живут беспечно и ярко, как и она сама. Она говорила, что ты придёшь. — Где она, человек? — тихо спросил Дола, не отрывая взгляд от старика. — Сначала скажи мне, нелюдь, — Йорген сощурил выцветшие глаза. — Что с ней случилось, прежде чем она ушла от тебя? Вместо Долы ответил Лайе, до сих пор старательно не привлекавший к себе внимание. Шагнув вперёд, нелюдь заговорил: — Она всегда была слишком жадной, — он сделал вид, будто не замечает обжигающий взгляд брата. — Она забирала жизни, и это в конце концов, свело её с ума. «Молчи. Ради Первозданных, просто смолчи в этот раз», — отчаянно думал Лайе, опасаясь, что близнец выкинет какую-нибудь глупость. Как ни странно, Дола действительно промолчал. Лайе видел, какими усилиями брат держит себя в руках, и отчаянно пожалел, что они вообще пришли сюда. Дола присел на корточки перед Йоргеном. — Расскажи, что здесь случилось, — попросил он тихим голосом. — Мне нужно знать, где она, куда она пошла. — Тяжко мне это вспоминать, — старик вздохнул, собираясь с духом. — Ох, как тяжко. Лайе видел, как Дола изнывал от нетерпения узнать о судьбе Сольвейг. Он жал подёргивающиеся уши к голове и нервно кусал обветренные губы. Лайе хотел подбодрить его, но тут Йорген заговорил, и Дола весь превратился в слух, жадно впитывая каждое слово. Лайе посмотрел сначала на рыжую Мириан, затем на хмурого Вольна и вдруг понял: в головах обоих проносились образы одного и того же воспоминания. И помимо воли нелюдя чужая память поглотила его. ...Она пришла к ним вместе с холодным рассветом. Отворила двери и перешагнула порог, впустив с собой зимнюю стужу и предвестие смерти. Вечно юная, вечно живая. Она не замечает ни Вольна, ни Мириан. Улыбаясь, ступает по дощатому полу босыми ногами, не чувствуя ни тепла, ни холода. Прикасается к вещам так, словно этот дом принадлежит ей. Она кажется почти ровесницей Мириан, а ведь той лишь недавно шестнадцать зим исполнилось. Но в глазах ведьмы сквозит нечто, выдающее в ней женщину, которая словно изжила себя. Она не говорит своего имени, но в семье Ингемар её знают все. Неверная жена, бросившая своих детей и сбежавшая из дома. Сольвейг из рода Хелленберг, Дитя Хасидзиль. Меченая. Достаточно одного взгляда на неё, чтобы понять: она уже не человек, но пока ещё не стала чем-то иным. На выбежавшего из кабинета Хеварда она смотрит, как на незнакомого человека. Странно видеть, как мужчина, разменявший шестой десяток жизни, не верит своим глазам и падает на колени. Он едва не плачет и протягивает к черноволосой ведьме руки, зовя её матерью. Сольвейг шагает мимо, словно не замечая ошарашенного и коленопреклонённого сына. Она идёт через залу, будто знает, куда ей нужно, касаясь пальцами поверхности мебели и стен. Когда из комнаты Йоргена выходит Вольн, Сольвейг ненадолго замирает. Нерешительно протягивает к нему свои руки и произносит всего одно слово: «Атли?» «Мой дед мертв, ведьма, — Вольну хватает сил сохранить самообладание и скрыть дрожь в голосе. — Он был Дитем Хасидзиль и всего себя отдал другим». Вспыхнувший было в глазах Сольвейг интерес тут же угасает. Он сменяется странным чувством голода, и взгляд ведьмы становится безумным. Она смеётся, будто слышит что-то крайне веселое. «Самопожертвование, да? Многие ли из вас оценили его жертву?» С этими словами Сольвейг отталкивает Вольна в сторону. Она делает это несильно, но от прикосновения её пальцев он задыхается. И медленно оседает на пол, внезапно лишившись всех своих сил. Ведьма же тянется к двери, но та распахивается сама. На пороге стоит храбрая рыжеволосая девчонка. Раскинув руки в стороны, она решительно загораживает дверной проем. «Нельзя туда! Нельзя!» «Почему же, девочка? — улыбается Сольвейг в ответ. — Это и мой дом тоже». «Нет, ведьма! Не пущу!» У Мириан бешено колотится сердце. Ей кажется, что Сольвейг подавляет всех своим присутствием, ослепляя красотой, в которой почти не осталось ничего человеческого. Лишь бесконечное, бурлящее море отнятых ведьмой жизней. Мириан не успевает понять, что происходит: Сольвейг проводит ладонью по её лицу. Она будто смахивает паутину и силы покидают девушку. Шатаясь, Мириан хватается за дверной косяк, не желая поддаваться слабости. «Сколько в тебе жизни, девочка, — мягко улыбается Сольвейг. — Отдашь её мне?» «Ни за что, Меченая!» — огрызается рыжая девица. «Значит, я возьму сама, — ведьма снисходительно качает головой. — Но не сейчас, девочка, не сейчас». Когда Сольвейг переступает порог, её смех все ещё отдаётся эхом в сознании Мириан. Рухнув на пол, она только и может наблюдать за тем, как женщина подходит к кровати, на которой лежит прадедушка Йорген. «Ну, здравствуй, муж мой», — Сольвейг опускается на край постели. Седовласый старик широко распахивает незрячие глаза. Он тянет руки навстречу, пытаясь коснуться лица ведьмы. «Сольвейг... Неужели это ты?» Его голос по-старчески слабый, и Сольвейг морщится, отмахиваясь от протянутых ладоней. «Ты совсем состарился, Йорген. Слабый, слепой, беспомощный. Стоило ли жить так долго?» «Я слышал, год назад наемники приходили по твою душу, — вздыхает Йорген. — Неужели ты их тоже убила?» «О, нет, Йорген. Они живы, они спасли меня тогда, — Сольвейг счастливо смеётся. — Неисповедимы пути наших жизней». «Тогда зачем ты вернулась, Сольвейг?» Смех обрывается и ведьма перестаёт улыбаться. «Где мой ребёнок, Йорген?» Старик недоуменно вскидывает брови. «Какой ребёнок? Наши дети давно выросли, Сольвейг, и стали отцами и дедами. Беата уехала на юг и исчезла. Хеварда ты наверняка видела... А Атли стал Дитем Хасидзиль и умер молодым, оставив своих детей». «Какое мне дело до тех, кто скоро истлеет?! — резко отвечает ведьма. — Я знаю, он здесь! Я шла сюда через всю Землю Радости. И на протяжении всего пути я слышала его плач. Я и сейчас его слышу, здесь, в этом доме... Где мой ребёнок, Йорген?!» Старик испуганно пытается отодвинуться от женщины, но Сольвейг резко хватает его за руки. Он только дивится тому, какими горячими оказываются её пальцы, словно она вся состоит из гнева и безумия. «Сольвейг, — Йорген пытается говорить спокойно и уверенно. — Я не понимаю, о каком ребёнке ты говоришь. Ты ведь не способна больше...» «Неправда! — Сольвейг зло хохочет ему в лицо. — А вот и неправда! Ты ошибся, Йорген, все ошибались! Я смогла выносить дитя, я родила его живым, я слышала детский плач! Но его у меня забрали! Тебя не было там, ты не видел... Лизетт была моей повитухой! Она держала мое дитя на руках!» «Сольвейг, — внутри у Йоргена все холодеет. — Лизетт умерла ещё двадцать зим тому назад». Ведьма ненадолго замирает. Пальцы стискивают руки старика ещё сильнее, оставляя на бледной коже синяки. «Я видела её своими глазами! Слышала её голос, она держала моего ребёнка в своих руках! — теперь Сольвейг кричит безумным голосом. — Не лги мне! Куда ещё могло деться мое дитя?! Только здесь, только сюда... Скажи мне правду, Йорген! Я искала не для того, чтобы слушать твои сказки!» «Она сошла с ума, — понимает старик. — Она меня не услышит». Сольвейг вскакивает с постели, мечется по комнате, а затем выбегает прочь. Йорген слышит, как шлёпают её босые ноги по ступенькам, ведущим на второй этаж. Слышит он и то, как ведьма бросается из одной комнаты в другую, хлопая дверьми. А затем он слышит надрывный и горький плач. Но вскоре рыдания сменяются совершенно безумным смехом. «Деда?» Голос Мириан звучит совсем рядом, и старик вздрагивает от неожиданности. «Беги за помощью, милая, — шепчет он и бессильно откидывается на подушки. — И беги быстрее, иначе она всех нас убьёт». Девица серьезно кивает головой. Вскоре Йорген слышит хлопок входной двери. Долго ждать не приходится: с улицы доносятся голоса. Йорген понимает, что Сольвейг начали искать ещё до того, как он отправил Мириан за подмогой. Голоса полны возмущения и гнева. Кто-то кричит, что видел, как ведьма заходила в дом семьи Ингемар. Ещё кто-то визгливо вторит первому и вопит, будто надобно сжечь упырицу, ибо принесла она в Реванхейм смерть. Старик сжимается в постели, возрадовавшись тому, что слеп. Однако пусть он и не видит, но слух у него остается отменным. Он слышит, как люди врываются в дом. Слышит крик Хеварда, не понимающего, что происходит. Слабый голос Вольна, показывающего, где ведьма. Топот ног по лестнице. Крики наверху и дикий хохот Сольвейг. Звук упавшего тела, снова крик, на этот раз женский. «Так будет с каждым, кто посмеет тронуть меня!» «Не давайте ей касаться голой кожи! Держи ее! А ну стой, паскуда, куда пошла!» Удар, снова кто-то упал. Ругань и визг, грохот и звон битой посуды: кажется, сломалось что-что из мебели. «Держи ведьму! По голове её!» «Вы не можете, вы не посмеете! Вы сами все подохнете! Если я умру, он придёт за вами!» Звон разбитого стекла. «Заткнись, девка!» Звуки возни. Тяжёлые шаги. «Он убьёт вас всех! Убьёт! Убьёт! Пустите меня! Убери руки, тварь!» Грохот. Пощечина. «Вы все умрете!» По дому проносится вихрь, лишающий сил. Приподнявшись на локтях, Йорген падает обратно на подушку. Кости во всем теле разом ломит, а дышать становится неожиданно тяжело. Йорген ещё слышит крики Сольвейг, прежде чем сердце защемляет острой болью. «Деда? Деда!» Торопливые шаги по комнате, хлопок оконной ставни. «Где деда Хевард? Иди сюда! Все в эту комнату, и дверь заприте! — голос Мириан звучит испуганно, но решительно. — Вольн, затвори все двери и окна! Быстрее, быстрее!» «Что ты несёшь, девчонка? Может ещё оберег повесить и знаки защитные нарисовать?» «Именно это и нужно сделать!» — рыжая девица срывается на крик. «Ты слышишь? Что-то творится на площади...» «Вольн, ты куда? Закрой окно, дурак!» «Мири, смотри! Видишь?! Там что, пожар? Сколько дыма, гляди...» Снова иссушающая волна чужого Дара, и Йорген даже в беспамятстве чувствует, как из него вырывают ещё один кусок жизни, которой и так осталось мало. В воздухе висит запах гари, и даже надежные стены дома не способны заглушить отчаянные крики с площади. Вдох-выдох, только не забывать дышать, и боль отступит. Ещё немного времени у смерти украсть, он совсем не хочет угаснуть. Не так, не от Дара сумасшедшей Меченой! «Знаешь, Мири, — раздается рядом хриплый голос Вольна, — если у меня будут дети, и они станут Мечеными, я лучше сам их удавлю». «Мой брат Атли был Дитем Хасидзиль, — теперь Йорген слышит Хеварда. — И он не стал Меченым. Не все из них подобны Сольвейг». Йорген выдыхает. Сердце все ещё болит, но удушье отступает. Пережить бы эту ночь... Не только ему — им всем. Лайе вынырнул из чужой памяти с сильным желанием пойти и отмыться от чужих помыслов. Глазами Вольна он видел из окна ужасающий огненный столп, взмывший в утреннее небо. Ушами Йоргена он слышал голос Сольвейг, окончательно сошедшей с ума. И липкий страх Мириан оплёл его разум. Сразу все встало на свои места: опустевшие улицы города, и тела в белых саванах в таверне Кривоносого Альба. Сольвейг не хотела умирать и многих забрала с собой в могилу, выпустив на волю страшный, изменившийся Дар. Все было на своих местах: дома, торговые лавки и товары на них. Остались стоять в загонах лошади и коровы, а по улицам продолжали бродить собаки и кошки. Не стало лишь людей. Кому-то удалось спастись, но многих из жителей Реванхейма настиг вихрь смерти. Йорген все ещё продолжал говорить, подводя историю к концу, а Вольн сидел рядом, заново переживая тот безумный день. Лайе потёр лицо, пытаясь избавиться от мерзкого послевкусия, оставшегося от чужих воспоминаний. Когда хлопнула входная дверь, нелюдь не сразу понял, что Долы рядом нет. Погрузившись в омут чужих разумов, Лайе благополучно упустил момент, когда его брат вышел из комнаты. Не видел он и то, как за ним побежала Мириан, не понимая, что происходит. И будто в ответ на его мысли из залы донёсся встревоженный голос девушки: — Вольн! Деда! Он ушёл! Взял оружие и ушёл, даже слушать меня не стал... Что за дела творятся-то, а? Лайе почувствовал, как волосы на загривке встают дыбом. Он вскочил на ноги и, не обращая внимания на изумлённых джалмарийцев, метнулся к выходу из дома. «Если я умру, он придёт за вами! — звенел в голове голос Сольвейг из воспоминаний Йоргена. — Вы все умрете!» Лайе мчался по узким улочкам Реванхейма, недоумевая, как он умудрился не почуять уход близнеца. «Плохо дело, ох, плохо!» Вылетев на городскую площадь, нелюдь резко остановился. Дола стоял там, плечи его были опущены, а взгляд устремлён на обугленный столб. Когда Лайе почти подошёл ближе, близнец сгорбился, прижимая ладонь к груди. Пальцами второй руки он судорожно сжимал меч. — Малой? Лайе робко тронул его за плечо и вздрогнул, когда Дола обернулся. Взгляд близнеца был страшным и пустым. Словно из него исчезли разум, сочувствие и любовь, но осталась чистая и пламенная ярость. — Они убили ее, Ли. Убили, — надтреснутым голосом произнёс Дола, глядя на близнеца. — Почему так больно? Он и правда сжимал на груди ладонь так, словно у него нестерпимо болело сердце. Лицо Долы по-прежнему ничего не выражало, но Лайе знал этот взгляд: таким он когда-то встретил своего брата. Отчаявшимся и выхолощенным. Нелюдь перевёл взгляд на обугленный столб, и его пробрал озноб: воздух на площади был пропитан смертью, ужасом и горечью. Лайе не покидало странное чувство, будто над Реванхеймом с некоторых пор довлело страшное проклятие. Не отдавая себе отчета, Лайе вытянул руку и зачерпнул воздух пальцами, и почти сразу же глаза застлало видением. — Ведьма! Ведьма! Ведьма! — раздаются выкрики из толпы. Сольвейг извивается, всеми силами пытаясь освободиться от пут. Она кусается, пинается и изрыгает столь грязные ругательства, что некоторых реванхеймцев берет оторопь. Наконец паре крепких мужиков удаётся ее обездвижить, крепко привязав к столбу. Сольвейг лишается возможности уворачиваться от всего, что летит в неё из толпы. Комья грязи и навоза оказываются не самым страшным, как думает женщина. Когда мимо, оцарапав скулу, пролетает камень, Сольвейг с небывалой ясностью осознает весь ужас своего положения. Она встряхивает головой и, сверкая глазами, смотрит на собравшуюся толпу. Языки пламени лижут ступни, но Сольвейг не чувствует боли. Все, что в ней осталось — ненависть и дикая жажда жизни. Ведьма запрокидывает голову и громко хохочет: «Будьте же вы прокляты!» Сольвейг совсем не страшно, ведь она верит, что никогда не умрет. Дар течёт по венам, даруя опьяняющее чувство могущества. Сольвейг продолжает исступленно смеяться, глядя на разъяренную толпу. Огонь ползёт вверх по платью, обращая ткань в сажу и пепел. Языки пламени пляшут на коже ведьмы, но ей все равно. «Пусть Тысячеглазый Хаос поглотит ваши никчемные души! — кричит она что есть сил. — Смерть пришла к вам, и имя ей — Сольвейг!» Дар вырывается из ведьмы яростным шквалом. Волна за волной он расходится по площади, и люди, стоявшие слишком близко к костру, неожиданно валятся на землю. На глазах испуганных реванхеймцев их тела иссыхают, точно мумии. А ожоги на коже Сольвейг затягиваются, неподвластные пламени. На мгновение воцаряется молчание, а затем толпа отшатывается и начинается давка. Руны на теле Сольвейг вспыхивают, и чем ярче они сияют, тем сильнее смертоносный Дар ведьмы. Даже охваченная огнём, Сольвейг не умирает, ведь ее раны тут же затягиваются. А ее гнев опустошающими волнами расходится по городской площади, обрывая жизни тех неудачливых людей, которые не успели сбежать как можно дальше. Безумный смех Сольвейг разносится над Реванхеймом ровно до тех пор, пока иссушающие волны вдруг не оборачиваются против нее самой. Дар, годами несший погибель другим, сторицей возвращается к ведьме, разрывая ее старое, изжившее себя сердце. И едва жизнь Сольвейг обрывается, как в зимнее небо взмывает столп пламени невиданной силы. Огонь сжигает женщину, словно хворост, и затихает лишь к вечеру. Когда кто-то из перепуганных жителей осмеливается подойти к площади, то обнаруживает, что от ведьмы не осталось даже костей. Лайе рвано выдохнул и сделал шаг назад. Перед глазами до сих пор стоял ужасающий образ обезумевшей Сольвейг, а в ушах звенел ее смех. Лайе поежился, осознавая, что силу слов умершей ведьмы невозможно повернуть вспять. Реванхейм действительно был проклят. — Ты… увидел, верно? — Лайе вздрогнул, услышав голос Долы. Близнец смотрел на него с мрачным прищуром. Лайе облизнул пересохшие губы и качнул головой: — Она уже не была прежней Сольвейг. Она сошла с ума, малой, — тихо произнёс нелюдь, легонько сжав плечо брата. — Я думаю, это случилось ещё там, в городе страшных снов. — Какая разница, Ли?! — зарычал в ответ близнец. — Мы опоздали. Я опоздал! Говорил же тебе не идти со мной, мы бы не останавливались на привал так часто! На мгновение Лайе захотелось показать брату увиденное, чтобы Дола сам узрел, что сотворила ведьма. Чтобы Дола увидел ее безумие и десятки смертей. Но Лайе одернул себя, понимая, что это не поможет. Видение лишь причинит близнецу ещё больше боли и разожжет клокотавшую в нем ярость сильнее. Вместо этого Лайе рявкнул на брата что есть сил: — Да ты бы не дошёл сюда такими темпами! — он ненадолго замолчал. — Ты бы свалился там, в снегах, и издох бы к демонам! Ты себя видел? Ты же совершенно забыл про сон и еду! Ты был одержим желанием её найти! — Ли, — усмехнулся горько Дола. — Она умерла. А ты говоришь лишь обо мне. Лайе открыл было рот, чтобы резко ответить, и тут же осекся. Дола был прав, и Лайе не нашёлся, что сказать. Он не сожалел о смерти ведьмы, ведь слишком сильно ненавидел Сольвейг. И, в конце концов, она всегда оставалась для него jalmaer, человеком. Бабочкой-однодневкой. — Я убью их, — тем временем, сообщил ему Дола. — Всех до одного. — Малой, ты чего? Ты соображаешь, что говоришь? Там же женщины, дети... — Лайе смотрел на близнеца и не узнавал его. — В чем они виноваты, Дола?! Ведьма и так забрала с собой многих! В Доле бурлили злость и ненависть, готовые выплеснуться на всякого, кто окажется поблизости. «Раненый зверь не чувствует ничего, кроме собственной боли», — мелькнуло в голове Лайе. — Значит, им не повезло. Я отправлю в посмертие всех остальных, — Дола ощерился, сверкнув острыми зубами. — Нет, малой. Каждая жизнь должна быть прожита! — Лайе качнул головой. — Я тебе не позволю... Дола отмахнулся от его слов, как от назойливой мухи, и молча прошёл мимо. Лезвие меча подрагивало в его ладони, готовое нести смерть. — Стой! Стой, кому говорю! — Лайе мертвой хваткой вцепился в руку брата. — Не смей, слышишь? Не делай этого! Ты целую вечность будешь сожалеть! На что тебе эта ведьма? Рано или поздно она бы умерла! Она сама подвела эту черту, а ты не должен мстить за её ошибки! — сбивчиво говорил он, заглядывая в глаза близнеца. — Ошибки, понимаешь? В конце концов, ты обещал защищать меня! Как ты сможешь это сделать, зная, что ты будешь всего-навсего убийцей, живодером? Дола рывком стряхнул с себя руки Лайе и сделал шаг назад. Застыв на месте, он долго смотрел на брата, а потом рассмеялся. — Защищать, да? — криво усмехнулся он. — Должно быть, тебе весело было наблюдать за моими потугами стать сильнее. — Малой, послушай... Лайе попытался его перебить, но Дола продолжал говорить, упрямо не замечая попыток близнеца что-то объяснить. — Как можно защитить того, кто носит в себе такой Дар? Ты с самого детства знал, что будешь сильнее, верно? Наследный принц, будущий Император. Шаман и сновидец, тот, кто способен узреть духов и может подчинять разум любого живого существа, — нелюдь горько усмехнулся. — И тут я наивно решил, что смогу прикрыть спину своему всемогущему брату. Лайе в недоумении смотрел на близнеца во все глаза, словно видел его в первый раз и пытался что-то для себя понять. Как Доле вообще могло прийти в голову подобное? И как Лайе проморгал этот момент? Почему Дола никогда не пытался задать ему все эти вопросы, а вывалил лишь сейчас? Это что же выходит, они друг друга совсем не знали? Внутри поднималась обида на столь нелепые слова, а вместе с ней начал бунтовать и Дар. Лайе шумно засопел, чувствуя, как нарастает желание взять и как следует врезать близнецу по роже, дабы искоренить несправедливость. Дар рвался наружу, и Лайе изо всех сил старался держать себя в руках. — Никогда не смей говорить подобную нелепицу, — срывающимся голосом прошипел он. — Как тебе вообще такое в голову пришло? — А что, я не прав? Ошибся, как всегда? — рявкнул его брат. — Смотри, что стало с Сольвейг! И я не смог защитить тебя в Ресургеме, Ли. Лукавому Богу противостоял ты один. Если вспомнить Каморан — и там ты отправил меня подальше, и все сделал сам. В Шергияре клыкомордые приняли тебя в то время, как я был и остаюсь для них безымянным смеском. Тебе этого недостаточно? Зачем ты все эти годы делал вид, что ничего без меня не можешь? — Дола... — Лайе тяжело вздохнул. — Ты бы послушал, какой вздор сейчас несёшь. Я тебя никогда не обманывал, я лишь хотел тебя спасти... — От чего? От безумия, Ли? От Тысячеглазого? — Дола снова сорвался на крик. — Может, ты о своей заднице пёкся? Помнишь: «Ибо являлись они близнецами, и была у них одна душа на двоих, и ни один из них не мог жить без другого»? — Я тебя не узнаю, малой, — продолжал твердить Лайе, с трудом сохраняя спокойствие. — Лучше бы тебе взять себя в руки, иначе... — Иначе что? В угол поставишь? Обрушишь на меня свою силу? — зло и едко рассмеялся его брат. — Снова сам все за меня решишь, как и всегда? Совершенный ты мой. И Лайе взорвался. В горле комом встали все не высказанные слова, и синие глаза вспыхнули холодным гневом. — Ли, что это с тобой? — только и успел спросить Дола насмешливым тоном. — Ты прав, — глухим голосом ответил ему брат. — Я — твой Совершенный. Дар сломал последние барьеры, прогнул его волю и вырвался наружу, обрушившись на Долу. По лицу близнеца пробежала гримаса боли, и он застыл, хватая ртом воздух. Помимо его воли тело выгнулось, сведённое судорогой, и Дола попытался что-то сказать, но не смог сделать ни малейшего вдоха. Когда Лайе заговорил, его голос зазвучал и наяву, и внутри искореженного сознания близнеца. — Я так надеялся, что мне никогда, слышишь, никогда, не придется так с тобой поступить, но ты зарвался, — голос близнеца звучал отчужденно и холодно. — Видишь, с какой легкостью я могу тебя обездвижить и изувечить? В золотых глазах Долы застыл ужас, но он изо всех сил пытался сопротивляться воле близнеца. А Лайе уже не мог взять себя в руки, и шаг за шагом он приближался к брату, цедя сквозь зубы каждое слово: — Возможно, ты и правда никогда не был равным мне, малой! Кем ты бы сейчас был, если бы не я, а? Вспомни себя до нашей встречи: не способный себя защитить смесок! Пугало среди шеддаров, выродок среди иллирийцев, жалкий и несчастный! И ты мне должен: раньше, сейчас, всегда! — в гневе выкрикнул Лайе. — Я тебя вытащил из той дыры. Я хотел, чтобы тебя забрали в Иллириан. Я сделал все, чтобы ты увидел лучшую жизнь. Я звал тебя своим братом! И после этого ты говоришь мне, что я тебе лгал? Нелюдь замолчал, переводя дух, сжал дрожащие пальцы и на выдохе снова заговорил. — Все, что я сделал — попытался защитить тебя от этих голосов внутри. От твоего безумия. Но ты смеешь винить в случившемся с тобой меня? — Лайе зло шипел, не отрывая взгляд от лица Долы. — Если я в чем и виновен, то лишь в том, что в свое время не уследил за тобой, когда ты ослабил путы на руках ведьмы и позволил этой shienadan одурманить твой разум! Виновен в том, что отпустил тебя одного в катакомбах Ресургема. В том, что теперь у тебя рвёт крышу, малой! Но остальное... Все остальное ты разрушаешь сам. Лайе ослабил путы на разуме Долы, но он остался стоять на месте, парализованный безжалостными словами брата. Черная пелена ярости застлала ему взор, и в висках гулко и быстро застучала кровь. В голове злобно хохотали сотни, тысячи голосов, и громче всех звонко смеялась принцесса Мадригаль. «Среди палачей станешь новым». Больше всего Доле хотелось повалить Лайе в грязь и заставить его забрать несправедливые слова обратно. Все чувства обострились до предела, и мир сузился до одной худой фигуры впереди. Дола медленно сделал шаг вперед, затем еще один. Он уже был совсем рядом с Лайе, когда знакомая сила заставила его рухнуть на замерзшую землю. Удар коленями несколько отрезвил Долу, но почти сразу же разум взорвался нестерпимой болью, а из носа хлынула кровь. Лайе безжалостно выдирал наружу потаенные мысли и желания, и близнецу казалось, что его выворачивают наизнанку. Сквозь гул в ушах Дола услышал доносившийся словно издалека до него голос брата: — Не трать силы впустую, малой, — на лице Лайе промелькнула жалость. — Видят Первозданные, я не хочу тебя калечить. Не заставляй меня это делать. — Да чтоб тебя, Ли! Шел бы ты в задницу Махасти! — выплюнул Дола, смотря на землю перед собой. — Раз уж начал меня кромсать, не останавливайся на полпути. Ведь ты всегда так делаешь: меняешь планы, решаешь все и за всех сразу, да, Лайе? Хочешь быть везде первым, лучшим, но слишком сомневаешься, братец. Он рвано выдохнул, в глазах рябило от боли. — Я, по крайней мере, думаю головой, а не причиндалами, — отрезал Лайе, проглотив оскорбление. — Это лучше, чем быть кем-то вроде тебя, — отозвался Дола, и голос его прозвучал до странности выхолощено. Гнев отступил, и схлынула ослеплявшая рассудок ярость. Она стихла, точно море после шторма, и устало выдохнув, Лайе прикрыл глаза. Нестерпимо и противно заныла скверно сросшаяся нога. Руки дрожали, а внутри бушевала бескрайним океаном сила, которую Лайе запер на тысячу замков внутри себя. До сих пор он использовал лишь малую часть своих способностей, и теперь Дар перестал ему подчиняться. Он бил через край, рвался наружу, ломая тщательно выстроенные щиты. Лайе так привык все контролировать, что теперь эта сила его пугала. Он смотрел на близнеца, стоящего на коленях. Руками Дола упирался в землю, но голову так и не поднял. Лайе видел, как капает кровь на припорошенные снегом камни, растекаясь багровыми кляксами. Руки все ещё дрожали, и даже то, что Лайе сжал пальцы в кулак, не помогало. Ему было страшно. Он не понимал, откуда в нем это, почему из него выплеснулось столько ненависти. Видят Первозданные: он любил Долу больше жизни. Близнец был для него солнцем и рассветом, был его воздухом и смыслом. Так откуда же появилась эта злоба, это желание причинить боль, поставить зарвавшегося щенка на место? И на краю сознания мелькнула пакостная мысль: «А кем ты был для него, Лайе? Таким же солнцем и рассветом, звёздами и луной? Или всего лишь одним огоньком из многих, зажженных во тьме?» Лайе подался вперёд, в запоздалом раскаянии протягивая руки к близнецу. — Малой, прости меня, — пробормотал он едва слышно. — Я не… Я, правда, не хотел! — Ха! — издав рваный смешок, Дола поднял голову и неуклюже плюхнулся на задницу. — Не хотел, значит? Он провел рукой по лицу, размазывая кровь, и с немым удивлением уставился на пальцы, окрашенные красным. Разглядывал их так, словно видел кровь впервые в жизни. Голова трещала, как от похмелья, а кровь кузнечным молотом стучала в висках. Когда Дола, наконец, посмотрел на Лайе, его взгляд был тяжелым и нечитаемым. Нелюдь с трудом поднялся на ноги и медленно подошёл к замершему в ожидании Лайе. Оказавшись рядом, нелюдь врезал брату кулаком по лицу, и тот сдавленно охнул и отшатнулся. Дола добавил короткий удар под дых, с кривой усмешкой наблюдая, как брат согнулся напополам, хватая ртом воздух. Пока Лайе считал плясавшие перед глазами звезды, Дола с силой сжал его плечо. Склонившись к самому уху, он заговорил: — Пусть у меня нет твоего проклятого Дара. Пусть я не слышу и не вижу духов, которыми ты так дорожишь. Но я никому и никогда не позволю втоптать себя в грязь, — Дола чеканил каждое слово. — Даже тебе, Ли. Считаешь меня слабее лишь потому, что ты одаренный, верно? Наш особенный, гордый Лилайе Даэтран. Наследный принц, будущий Император. Конечно, тебе дозволено все. Его голос был ровным и безжизненным. Отпустив плечо, Дола схватил близнеца за загривок, позволяя ему вскинуть голову. — Тебе дозволено презирать джалмарийцев за их короткие жизни. Тебе дозволено запретить мне любить кого-то ещё, кроме тебя. Я всегда был предан тебе и готов был следовать за тобой куда угодно. Отдай ты приказ, я бы убил ради тебя. Shienadan! Ты не представляешь, как много... — нелюдь оборвал себя. — А, портки Махасти, все равно не поймёшь. Ты же у нас почти Совершенный, носитель великого Дара. Куда мне до твоего совершенства, — ехидно произнёс он. — Иди в задницу, Лайе. Со своим Даром. Своей «любовью». Ты сказал, что я тебе должен. Я верну долг сполна, не сомневайся. Но сейчас у меня осталось одно незавершенное дело. Дола говорил тихо и спокойно, и ни одной эмоции не проскользнуло в его голосе. Лайе слушал брата, чувствуя, как внутри все обращается в пепел: исчезали гнев, злоба и ярость. Осталась лишь выжженная пустошь вместо эмоций. Было бы лучше, если бы Дола тряс его за грудки, орал и грозился убить. Было бы легче, врежь Дола ему по морде ещё пару раз, чтобы выпустить пар. И только этот ровный и оттого страшный голос показывал, насколько зол близнец. Таким Лайе его видел лишь пару раз за всю жизнь и всегда радовался, что гнев брата направлен не на него. «Если Бес покажет тебе тьму, живущую в нем, — зазвучали в голове слова Сольвейг, — сможешь ли ты и дальше смотреть на него, как на солнце?» Что-то навсегда сломалось в этот момент. Что-то очень важное для обоих братьев исчезло безвозвратно. — Малой... — сипло выдавил из себя Лайе, наконец сумев выпрямиться. — Послушай, малой... — и оборвал себя, наткнувшись на непроницаемый взгляд золотых глаз. «Ты должен быть рядом только со мной, Дола. Ты мне обещал. Ты должен был любить меня, как любил всю жизнь до неё, — несказанные слова так и застряли в горле обжигающим комом. — Ты должен был всегда принадлежать только мне, защищать только меня... Должен-должен-должен». Лицо Долы посуровело, а губы сжались в тонкую нить. На скулах заиграли желваки, и взгляд стал незнакомым и жёстким, без привычной искорки веселья и затаённого обожания. Кто-то другой стоял перед Лайе, кто-то, кем Дола мог стать, останься он в Джагаршедде много лет назад. Нелюдь поднял с земли меч, придирчиво осмотрел его и небрежно вытер лезвие о штанину. Затем достал из ножен второй клинок и, больше не обращая внимание на брата, направился в сторону домов. Но не сделал он и десяти шагов, когда его разум снова опутали нити чужого Дара. Лайе стоял, вытянув в сторону близнеца руку, и думал: как же легко оказалось сжать чужую волю в кулак. Ещё чуть-чуть, и можно сломать личность навсегда. «Ты сошёл с ума, брат, — думал он. — Ты похож на пса, сорвавшего с цепи. Значит, вот тебе поводок!» Сдерживать волю Долы оказалось куда сложнее, чем думал Лайе. Близнец бился, как птица о прутья клетки, и, невзирая на то, что его тело не подчинялось, разум сопротивлялся изо всех сил. Или что-то внутри него, пустое и чуждое этому миру, пыталось противостоять Дару Совершенных. Но все же Лайе был сильнее и могущественнее. Теперь он это понимал. — Я тебя, — Дола с трудом выталкивал слова из горла, — ненавижу, брат! На Лайе накатило странное безразличие. — Каково это — быть узником собственного тела? — он не узнавал собственный голос, полный высокомерия. — Засунь себе в задницу свой Дар, тогда и поймёшь! — нашёл в себе силы огрызнуться Дола. — Я проявил милосердие, — холодно ответил Лайе. Близнец через силу усмехнулся. — Занятное у тебя понятие о милосердии, братец, — прорычал он. — Ты так заботливо меня ломаешь. Лайе подошёл к Доле, положил руки ему на плечи и взглянул в переполненные яростью глаза. — Мне пришлось так поступить, малой. Какая-то часть его ликовала, радуясь смерти ненавистной ведьмы. Лайе обнял близнеца и улыбнулся ему в плечо. — Все закончилось, брат. Её больше нет. Теперь все будет хорошо и станет, как прежде, — прошептал он, с легким чувством вины радуясь тому, что Дола не умеет читать мысли. — Ведьмы больше нет, а я буду рядом с тобой всегда. Дола молчал, уставившись куда-то себе под ноги, стараясь медленно и размеренно дышать, чтобы не взвыть. Дар Лайе беспощадным капканом сжимался на его разуме. В висках стучала кровь, а перед глазами от боли плясали чёрные пятна. Дола вдруг вспомнил, что волки отгрызают себе лапу, чтобы выбраться из ловушки, и сейчас нелюдю хотелось сделать то же самое — отгрызть лапу, сбежать на свободу. Боль была столь мучительной, что нелюдь зажмурился… и услышал завораживающий шёпот сонма Его голосов. Он обволакивал и успокаивал, создавая ощущение ложной безопасности. И Дола, недолго думая, шагнул прямиком в объятия принцессы Мадригаль, лишь бы забыть обо всем. Небо заволокло облаками, и на землю падали крупные хлопья снега. Лайе взглянул в сторону изломанной линии Мерцающих гор, видневшихся на горизонте. Дальше Реванхейма стояла крепость Айнкцранг, последний бастион северая, а за ней были только лес да вечная мерзлота. Лайе знал, что самый короткий путь на Вечную Землю лежал через подземный город Каморан, где когда-то давно братья столкнулись с демоном Хаоса, лишившим их покоя. И если бы удалось пройти через него и выйти по другую сторону гор, то там наверняка поджидала ещё бóльшая опасность — Белое Безмолвие, мертвая земля. Место, где и поныне зиял первый Разлом, из которого в этот мир когда-то вторглись Совершенные. «Один раз он уже видел Нас и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его навсегда, навсегда». Нелюдь вспомнил пророческие слова демона Хаоса и поморщился: эти слова никогда не сотрутся из его памяти, оставшись в ней раскаленным и незаживающим клеймом. Лайе был уверен: иди он один, то справился бы с демонами Хаоса и смог бы найти дорогу домой. «Он будет нашим. Он станет проводником Наших Голосов. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти». Нелюдь улыбнулся: он носил в себе великую силу, теперь он смог спасти и оградить от безумия своего близнеца. И Дола его простит. Лайе повернулся в сторону дороги на юг. Близнецов ждал долгий путь домой: вдоль могучей реки Ильимани, по знаменитому Золотому Пути. Лайе был уверен, что в одном из встречных городов найдётся караван, идущий в Джиленхад. А оттуда, через горный перевал и резервацию полукровок, братья смогут попасть в Колыбель Лета. — Пойдём, малой, — сказал он и потянул за нити Дара. Дола, борясь из последних сил, сделал шаг вперёд, затем второй. Его движения были скованными и неловкими, как у марионетки, которой управляет кукловод. Наконец, плечи нелюдя поникли, и, устало опустив голову, он безвольно зашагал вслед за близнецом. Вопреки ожиданиям, Лайе чувствовал себя так, словно ведёт бешеного пса на убой. В очередной раз обернувшись, он поймал взгляд близнеца. В золотых глазах Долы отражалась гремучая смесь из обиды, гнева и ярости. Но тонкие нити Дара надёжно сковывали его волю. Лайе грустно подумал, что не будь он столь силен — Дола убил бы всех жителей Реванхейма, а затем обратил бы свой гнев на брата. «Я поступил правильно, — размышлял нелюдь. — Я поступил так, как было дóлжно». Он не видел иного решения в сложившейся ситуации и просто сделал единственно верный выбор. Выбор, неизбежно ломавший того, кого Лайе любил больше жизни. — Однажды ты поймешь, — тихо произнёс нелюдь. — И когда-нибудь ты меня простишь. Он потянул за нити свою марионетку. Дола, издав хриплый стон, подчинился его воле и зашагал по городу, застывшему в мрачном безмолвии. Лайе шёл рядом. Опустив голову, он сплёл свои пальцы с пальцами близнеца. Братья Даэтран возвращались домой.