И с новыми мыслями, со старыми смыслами Время идет, а мы так и не выросли Из тысячи дней на пути к бесконечности Одна лишь секунда становится вечностью © Владимир Клявин — Вечностью
— О, портянки Махасти! — Ласка успел только выругаться. На его глазах близнец увернулся от пики в горло и взмахнув кошелем с деньгами, с одури саданул ближайшего наемника в висок. Тот рухнул как подрубленный. Тем временем Бес швырнул обратно к ногам Шемзы золото и, размяв шею, вынул клинки из ножен. — Господа, что вы делаете?! Мы же соблюли все условия сделки... — вся напыщенность разом слетела с Шемзы Трёхпалого. — Я резко передумал, — объявил Бес, проткнув мечом следующего сунувшегося бандита. Кровь хлынула по рукам златоглазого нелюдя, и когда он убрал непослушные волосы с лица, то оставил на серой коже багровые полосы. Ласка плавно взмахнул руками, будто играл на струнном инструменте. Незримые нити оплели разумы его врагов, на мгновение лишив их способности мыслить. Иллириец скользил между ними, раздавая смертоносные удары при помощи двух кинжалов, а его Дар хлестал врагов по рассудку не хуже плети. Бес рванулся вперед, перейдя в наступление, и закружился по комнате в пляске смерти. Наемники не успевали отражать быстрые, точные удары златоглазой бестии. Мельком Ласка заметил Сольвейг. Ведьма ловко сбросила с рук связывавшие ее веревки. В ее тонких пальцах блеснул маленький стилет, и Ласка успел подумать, что это заслуга его непоседливого близнеца. Сольвейг металась от человека к человеку, чудом избегая острых клинков. На первый взгляд казалось, что ее движения беспорядочны и хаотичны. Но на самом деле ведьма будто бы танцевала, успевая касаться пальцами своих противников и по частям вырывая из них жизненную силу. То, что начинала она, заканчивал Бес из Джагаршедда. Их танец смерти выглядел по-настоящему красиво и ужасающе. Сражение закончилось так же неожиданно, как и началось. Вокруг Беса и ведьмы остались одни лишь трупы. Впрочем, одно тело еще шевелилось, но Ласка оборвал нить его жизни, лениво сжав пальцы в кулак. — Ну и что мы наделали? — с укором спросил он у брата. — Думаю, что избавили этот мир еще от нескольких мерзавцев, — пожал плечами Бес. Его грудь тяжело вздымалась, а ноздри широко раздувались, ни дать ни взять — самая настоящая бестия. — Малой, ты ведь знал, чем все закончится? — Ласка вспомнил, как его брат отирался рядом с ведьмой. — Вернее, ты хотел, чтобы все закончилось именно так? — Кто? Я? Тебе показалось, — широко улыбнулся близнец. До ушей братьев донесся знакомый перепуганный голос, который перешёл сначала в визг, а потом в хрип, и они одновременно обернулись. Сольвейг с решительным видом выволокла единственного уцелевшего человека из-за трона. Шемза Трехпалый беспомощно трепыхался в ее руках, пытаясь заставить свое тело слушаться. Увидев это, Ласка задумался: парализовало ли его от страха, или же ведьма приложила свои изящные пальчики к его бессилию? Тем временем Сольвейг уселась сверху на супруга. Ее глаза зажглись недобрым ведьминым огнем, и она в предвкушении облизнула разбитые губы. Бес двинулся к ней, чтобы взять расправу над Трехпалым в свои руки, но Ласка его остановил. Иллириец недоумевающе посмотрел на близнеца, но тот молча кивнул в сторону ведьмы. Похоже было, что она и сама неплохо справлялась без помощи братьев. Сольвейг нежно провела пальцами по лицу Шемзы. От каждого ее прикосновения он вздрагивал, пытаясь что-то произнести, но губы его не слушались. — Ты ведь верил, что сумеешь обуздать меня, муженек? Думал, сможешь использовать мой дар ради собственной выгоды? Опыт десятилетней давности ничему тебя не научил, мой дорогой? Я ведь дала тебе шанс, — Сольвейг невесело усмехнулась. — Я могла иссушить тебя, когда ты мне надоел. Но я предпочла сбежать от тебя, чтобы ты жил, милый Шемза. Ты должен был оставить меня в покое, — лёгким прикосновением пальцев к губам мужа она пресекла его попытки заговорить. — Не дергайся, мой дорогой. Ты потерял право слова в тот миг, как послал за мной этих братьев. Все, что тебе остаётся — пожинать плоды своих решений. Сольвейг хищно улыбнулась и наклонилась к лицу Шемзы. — Хочу, чтобы перед смертью ты запомнил только мое лицо. Шемза протестующе дернулся и замычал. Сольвейг тихо рассмеялась и впилась в его губы яростным, иссушающим поцелуем. Лицо Шемзы побагровело, как от удушья, под кожей проступила сетка сосудов, и чем ближе к губам, тем ярче она была. На виске судорожно пульсировала жилка. Когда ведьма оторвалась от своей жертвы, той было уже все равно. Шемза смотрел сквозь Сольвейг стеклянными и полными ужаса глазами. Он был мертв. — До последней капли, — ведьма вытерла губы рукой и сыто улыбнулась. — Пожалуй, теперь я официально могу считаться вдовой, мой дорогой муж. Поднявшись с колен, она одернула платье и переступила через тело. Цепко оглядев пространство вокруг мертвеца, она взяла валявшийся подле кресла кошель с золотом и повернулась к братьям. — Думаю, здесь мы закончили, — окинув неприязненным взглядом трупы, ведьма усмехнулась. — Это было... — сдавленно пробормотал Бес, борясь подступающей дурнотой. — Было... — Жутко? — подсказал Ласка, чье лицо так же приобрело слегка зеленоватый оттенок. — Омерзительно, — нашелся Бес и нервно сглотнул. На его лице явственно читалась мысль о том, что это могло бы произойти и с ним в реванхеймском лесу. — Не более омерзительно, чем убийство мечом, — Сольвейг бросила кошель в руки синеглазого иллирийца. — Зачем это? — удивился он, поймав его и по привычке взвесив в ладони. — Как зачем? Вы заказ выполнили? Выполнили. Значит, это наши деньги, да и в пути пригодятся. А мертвецам золото без надобности. Ведьма откинула назад густые волосы и обворожительно улыбнулась братьям. — «Наши»? — поднял бровь Бес. — Я решила пойти с вами, — пожала плечами Сольвейг. — Что может быть интереснее приключений с двумя красавцами-иллирийцами? Близнецы оторопели от невиданной наглости. — Нет уж, здесь наши пути разойдутся, ведьма! — запротестовал Ласка. Похоже, перспектива союза с ведьмой его ужасала. — Мы заказ выполнили, и нас с тобой больше ничего не связывает, — от напряжения у Ласки усилился иллирийской акцент. — Не будь занудой, синеглазик, — лениво отмахнулась женщина. — Я предлагаю свой Дар в обмен на разрешение пойти с вами. Судя по всему, мы отлично сработаемся! Чем больше компания, тем веселее, верно? И давайте покинем это место, друзья мои. У меня от него мурашки по коже! Сольвейг подмигнула Бесу, и мягко ступая по дощатому полу, покинула комнату. Проходя мимо младшего близнеца, она бросила в его сторону игривый взгляд. И так тихо, чтобы услышал только он, добавила: — К тому же я еще не отблагодарила кое-кого надлежащим образом. Когда шаги ведьмы стихли, Бес хлопнул брата по спине: — Да брось! Она сделала нам выгодное предложение. Отказаться было бы неразумно. Он посмотрел в сторону выхода и мечтательно вздохнул: — До чего же восхитительная женщина! Ласка спрятал кошель с золотом и недовольно поморщился. — Мне она не нравится, — довольно резко заметил он, уставившись в проход, где исчезла ведьма. Бес покосился на него и вскинул брови: — Ревнуешь, братец? — Не неси чушь, — сухо ответил Ласка, неодобрительно поджав губы. — Просто... Я не могу заглянуть в нее. Других людей прочитать легко. Они как раскрытая книга, а вокруг нее прямо стена какая-то. — Чем загадочнее, тем интересней, верно? — подмигнул ему Бес. — Смотри не влюбись в нее, балбес, — Ласка осуждающе покачал головой. — Все твои беды от баб идут. — Ну, допустим, не все, — хмыкнул близнец, — но подавляющее большинство, согласен. Но сложно устоять перед красавицей и умницей, не так ли? Ласка закатил глаза и тяжко вздохнул. — У тебя, брат мой, красавицей считается любая женщина, будь она чуть красивее древесного пня. — Ничего ты в женщинах не понимаешь, — обиделся Бес. — Вот и ходишь одинокий и сварливый, как старый дед. — Малой, — холодно отозвался Ласка, — однажды ты попадёшься на глаза какому-нибудь ревнивому мужу. И тогда не избежать тебе вил в ребро. Бес беспечно хохотнул. — Успокойся, братец! Я намерен прожить яркую и прекрасную жизнь, — нелюдь мягко улыбнулся. — Рано или поздно мы вернемся на Вечную Землю и станем теми, кем нам предначертано быть. Ты и сам знаешь, я никогда не оставлю тебя. Ведь кто, кроме меня, сможет тебя защищать? Бес почувствовал, как брат расслабился, и не смог сдержать веселый смех. Синеглазый близнец тяжело вздохнул: сердиться на безалаберного братца, у которого в голове был один ветер, не имело смысла. Сколько Ласка себя помнил, с тех пор, как Беса забрали из Джагаршедда, все попытки изменить близнеца были обречены на провал. Бес пятерней взъерошил волосы брату и, напоследок сжав его ладонь, умчался на улицу. Ласка, сощурившись, заглянул в него и тепло улыбнулся: неистовое пламя ярко горело в сердце Беса, разгоняя тьму. Зрелище это было прекрасным и завораживающим. Ласка с сожалением отвел взгляд в сторону, думая о том, что он, пожалуй, похож на мотылька, летящего на гибельный свет. Когда-то очень давно он разглядел это яркое пламя в мире снов. Оно одиноко горело во тьме, и маленький Ласка шел к нему сквозь бесчисленные кошмары спящего мира Абэ Ильтайн. Он шел на свет. И когда нашел брата, то увидел запуганного, одинокого и дикого ребенка. Много воды утекло с тех пор. Бес изменился, а Ласка... Пожалуй, лишь только он сам знал, насколько сильна его любовь к Бесу. Иллириец тряхнул головой, прогнав ненужные мысли, и обратил взор на тела Шемзы и его людей. Зрением, подвластным лишь сновидцам-айя, он видел духов, что стояли перед ним и жаждали покоя. Ласка вздохнул. Кто-то должен был провести последний обряд, и потому он вытянул вперед руку, словно открыв незримую дверь. — Measa daenach aen Niennaratha, jalmaer. Идите, и да не заплутаете вы на тропах в Абэ Ильтайн. Отныне вы свободны, и козни Лукавого не затронут вас на пути к новой жизни. Безмолвные духи одарили его волной благодарности и облегчения и исчезли. Ласка вышел из дома Шемзы и тут же увидел Беса и Сольвейг. Близнец и ведьма стояли рядом и пытались перещеголять друг друга в кокетстве. Когда Ласка тихо подошел к ним, его окликнул знакомый сочный бас. Оглянувшись, все трое увидели Хасами. Шеддар вальяжной походкой направлялся к ним и довольно потирал руки. — Мое почтение, господа, — он одарил наёмников неповторимой улыбкой, от которой у многих начинали трястись поджилки. — Я вижу, ребята проспорили мне пару золотых. Вы, друзья мои, оказали неоценимую услугу всему Стоунблейду и мне лично. — Хасами, признайся, ты и сам мог бы со всем справиться, — недовольно проворчал Ласка. — Но предпочёл свалить на нас всю грязную работу. — Я решил не отсвечивать на случай вашей неудачи, — в тон ему ответил шеддар. — Мне, в отличие от вас, тут ещё жить. — Собираешься прибрать городишко к рукам, клыкомордый? — хмыкнул Бес. — Тебя забыл спросить, байстрюк востроухий, — беззлобно огрызнулся Хасами. — Всяко лучше, нежели кровавые оргии во славу Тысячеглазого. — Чем намерен заняться? — деловито поинтересовался Ласка. — Ну... для начала укрепить оборону, она здесь как решето. А дальше — посмотрим. Авось получится гильдию собрать, — пожал могучими плечами шеддар. — Присоединяйтесь, если хотите. Станете почетными членами низших слоев общества. — И сменить шило на мыло? Нет уж, нам и Аль-Хисант неплохо платит, — усмехнулся Бес. — Ну, как хотите. Но, если вдруг... Помните, что сыновьям Редо здесь всегда рады. Улыбку шеддаров в принципе сложно назвать дружелюбной, но именно таковой она и была у Хасами. Он перевел взгляд на Сольвейг. Ведьма на протяжении всего разговора соблюдала почтительное молчание, и это было отнюдь не невежеством, а хорошим знанием шеддарских традиций. — И тебя, Дитя Хасидзиль, мы так же будем рады видеть. Если захочешь вернуться — Стоунблейд будет тебя ждать. — Ben savath shaarim, Хасами, — склонила голову ведьма. Братья изумленно уставились на нее, пораженные тем, что джалмарийка знает язык Огненной Земли. Увидев их реакцию, Хасами громко расхохотался. — Ведьма полна сюрпризов, сыновья Редо! Осторожнее! С этими словами он поочередно похлопал братьев по спинам и удалился восвояси. — Ну, что ж... — кисло протянул Ласка. — Все еще хочешь пойти с нами, jalmaer? — Еще бы! — бодро отозвалась ведьма. — Наш путь весьма опасен, — добавил Бес, внимательно ее разглядывая. — Мы не сможем тебя защищать все время. — Как-то же я прожила все эти годы, — несмотря на легкомысленный тон, глаза ведьмы оставались серьезными. Ласка скользнул по ней своим Даром и с удивлением понял, что ее разум сейчас открыт. Она искренне хотела присоединиться к братьям, но причину своего желания тщательно скрыла за другими мыслями. Ласка покосился на Беса, воодушевленно прядавшего ушами, и вздохнул. Близнец, несомненно, был в невыразимом восторге от предложения Сольвейг. Ласка понимал, что решение в любом случае принимать ему, и Бес слова поперек не скажет, но... ...Все ради него, не так ли? Поэтому иллириец молчаливо склонил голову в знак согласия. Сольвейг радостно захлопала в ладоши. — Отлично, друзья мои! Не хотите подкрепиться? Здесь был совершенно чудесный постоялый двор! — защебетала она. — Может, до сих пор стоит... Нет? Ну что ж. Пойдёмте, покажу вам конюшню, она точно на месте. При всех своих недостатках Шемза держал отличных лошадей! Когда близнецы и ведьма осмотрели конюшню, Ласка, наконец, изъявил желание отправиться на постоялый двор. — Как я соскучился по старому доброму элю! Интересно, а у них есть купальни? — немедленно поддержал его Бес. — Я слыхал, будто они намного лучше тех, что есть в Хисанте! Двое мужчин и одна ведьма неспешно шли через базар. Гвалт здесь стоял невообразимый: торговцы наперебой расхваливали свой товар, стараясь перекричать конкурента. Там и сям виделись небольшие шатры с многообещающими надписями о самых точных предсказаниях, а в толпе то и дело мелькали знойные южные женщины, скорее раздетые, нежели наоборот. При одном взгляде на них становилось ясно, что это представительницы самой древней профессии. Впрочем, почти никто не пытался их облапать, ибо в таком случае к нахалу подходили вежливые люди и угрожающе-учтиво требовали деньги за товар. Близнецы искусно лавировали в толпе, и Сольвейг старалась им соответствовать. Она заметила, что златоглазый иллириец пересыпал немного серебряков из кошеля в небольшой мешочек и повесил его на пояс: если не на самое видное место, то достаточно заметное для воровского взгляда. И действительно: не прошло и пяти минут, как их окружила стайка детей, которая весело пританцовывала, пела и жонглировала деревянными шариками, а двое-трое вились вокруг Ласки, клянча деньги. Ведьма от души смеялась и хлопала в ладоши, поощряя этот спектакль ровно до тех пор, пока Ласка не кинул в протянутую шапку пару серебряков и не сделал страшное лицо: — А ну брысь отсюда! Дети, радостно хохоча, моментально растворились в толпе. — У тебя кошелек срезали, — заметила Сольвейг Бесу. — Знаю, — хмыкнул он, убрав руки за спину. — Это у него традиция, — пояснил Ласка, веселясь над недоумевающей ведьмой. — Каждый раз, где бы мы ни были, он всегда перекладывает немного монет в отдельный кошель и вешает его на пояс. — Не все из них состоят в воровской гильдии, — добавил Бес. — Некоторым просто хочется есть. Между прочим, в этот раз кошелек срезали почти идеально. Далеко пойдут детки. В ответ ведьма лишь покачала головой. Вдруг Бес замер, с неподдельным интересом уставившись на почти незаметный шатер, ютившийся меж двумя прилавками с яркими тканями. — Я вас догоню, — сообщил он Ласке и Сольвейг и быстро нырнул в шатер. — Что это с ним? — удивилась ведьма. — Еще одна традиция. Не знаю уж, чем он руководствуется, но после каждого задания обязательно идет к какому-нибудь шарлатану, — вздохнул Ласка. Шатер внутри оказался куда более просторным, чем казалось снаружи. К тому же в нем почти ничего не было, кроме круглого старого столика, стоявшего посередине, и двух табуретов. На одном из них восседала смуглая старуха с длинными, ослепительно белыми волосами. На ней было простое серое платье без рукавов. Ее костлявые руки, украшенные множеством разноцветных браслетов, сжимали серебряное блюдо, в котором плескалась мутная вода. В ушах у женщины позвякивали большие золотые серьги. Кожа на лице была натянута так туго, что резко выступали широкие скулы. Над тонкими губами нависал крючковатый нос, а глубоко посаженные глаза оказались цвета ртути. Увидев посетителя, старуха улыбнулась, обнажив ровный ряд золотых зубов, и жестом пригласила его присесть напротив. — Чего желаешь, остроухий? Что нагадать тебе, мальчик? — скрипучим голосом спросила она. Бес широко улыбнулся и, с трудом примостившись на низеньком табурете, кокетливо склонил голову набок. — Нагадай мне то, что вы всегда гадаете, добрая женщина. Честь и славу, долгую и счастливую жизнь, а? Гадалка весело сверкнула глазами. — Э, нет, касатик, мы пудрим мозги исключительно глупейшим из глупейших. Но тебе... тебе я могу рассказать настоящую судьбу! Дай-ка сюда руку, касатик. Бес протянул ладонь, и женщина придирчиво ее оглядела. Шершавые, узловатые пальцы быстро коснулись шрамов на тыльной стороне, мозолей на внутренней стороне, очертили линию жизни. И она заговорила, не отрывая взгляда от ладони. — Дитя двух народов, двух древних кровей. Делишь душу напополам с братом, что обладает великим Даром. В твоем сердце горит яркое, негасимое пламя, и оно помогает тебе жить. Однажды ты станешь великим воином. Гордым, сильным, непобедимым. Ты проживешь яркую и долгую жизнь, — тут гадалка вдруг замолчала и завороженно уставилась на ладонь иллирийца. Когда она снова заговорила, голос ее стал хриплым и напряженным. — И ты будешь один в пустоте, абсолютном ничто, окруженный лишь тысячей Его глаз, Его голосов! И только мертвые увидят тебя, услышат тебя! В твоем отчаянном сердце будет гореть пламя, неистовое и негасимое, и ты научишься бояться и будешь бежать. Но куда бы ты ни ушел, где бы ты ни спрятался — ты не сможешь уйти от неизбежности. И будут новые миры, новые города. Исчезнут все, кого ты знал, кого так любил! А ты останешься, последний из рода. И станешь проводником сонма Его Голосов. Ты — Его сердце, и будешь им всегда, ибо лишь Он может быть вечным, — голос гадалки замолк. Она тряхнула седой головой, словно выходя из оцепенения. Золотые серьги в ее ушах мелодично звякнули. Бес нервно высвободил ладонь из ее цепких пальцев и презрительно бросил: — Ничто не может быть вечным, нет конца, кроме смерти. А умирать я не собираюсь еще долго. — Неужто ты видишь только такой исход? — усмехнулась провидица и взглянула на иллирийца удивительно ясным взглядом. — Мы никогда не шутим с нашим Даром, касатик! Она неожиданно резво перегнулась через столик, снеся при этом блюдо с водой. И с необыкновенной для старухи силой вновь вцепилась пальцами в руку Беса, вонзив ногти глубоко в кожу. — Прими эту неизбежность! Однажды ты уже принял Нас, испил Нашей силы, и ты выжил! Прими Нас снова, и ты станешь вечным, как твой брат, почти Совершенным. Будешь Нашими глазами, Нашим мечом, проводником Наших голосов! Прими Нас, впусти Нас... ...Ночное небо украшено россыпью мириадов звезд, и с него на маленького потерявшегося ребенка смотрит кровавая огромная луна. «Отец, где ты? Отец, почему я тебе не нужен, почему я не нужен никому из вас? Почему я другой, почему вы все меня ненавидите? Отец, где же ты? Помоги мне, умоляю...» Сломанная нога болит, горит огнем, он лежит на дне расщелины и видит лишь взгляд безразличной луны. Ему страшно, Первозданные, как же ему страшно! Он совсем один, так зачем он сюда полез? Он не хочет умирать, он хочет жить, жить, жить! Детский крик, больше похожий на вой раненого зверья разносится по расщелине, отдается бесконечным эхом в ушах. И никто его не услышит, никто не ответит: ни отец, которого здесь нет, ни Первозданные, к которым он так отчаянно взывает. Молчит даже Огненная Земля, будто Джагаршедд признал его слабым и оставил умирать. Дотянуть бы до рассвета, дожить бы... Маленькое детское сердце бешено бьется, губы искусаны до крови. «Я стану сильным, я обязательно стану сильным! Только дай мне выжить, умоляю!» Тьма расступается, впуская в мир нечто страшное, пустое и вечное. Тысяча глаз безумно вращается, глядит по сторонам, тысяча голосов резонирует с отвесными скалами, и от нее содрогается даже каменный пол, на котором жалко скрючился испуганный мальчишка. «Так-так-так», — рокочут голоса, и он сжимает уши руками, уверенный, что сошел с ума. Он слышит Его внутри своей головы и чувствует Его всем своим существом. «До чего восхитительное, яркое пламя в тебе, до чего сильное, чистое сердце! Так-так-так, совсем ребенок, дитя древней крови, мальчик, не имеющий Имени! О-о-о, Мы думаем — да, мы уверены в этом! А как думаем Мы? О, мы тоже согласны? И Мы, и Мы тоже! Ты страшишься Нас, и правильно страшишься... Так-так-так, ты звал Нас, мальчишка, и Мы пришли к тебе». «Кто вы?! Что вы...» — мальчик осекается на середине фразы. «У Нас тысяча имен, тысяча воплощений. Мы были Глеанном, Мы были Мадригалью, были Мы и Лильхарраном, но не их имена тебе нужны, мальчик без Имени. Ты молил о помощи, ты звал в отчаянии. Мы шли на свет, да-да-да, на восхитительное пламя твоей души, Мы не могли не прийти...» И страх отступает, ибо он не может бояться еще сильнее, чем сейчас. Абсолютное ничто обволакивает его тысячей бесплотных рук, затуманивает разум, притупляет боль, и это лучшая награда для перепуганного мальчишки. Он больше не боится, не мерзнет, не истекает кровью. «...Если говоришь правду, если пришел на мой зов... Спаси меня! Спаси! Я не хочу умирать!» «Нет-нет-нет, никто не хочет умирать, и ты не хочешь. Да-да-да, ты не умрешь, никогда не умрешь, будешь жить вечно, да-да-да, ты нужен Нам живой». И срастаются сломанные кости, исчезает жуткая рана, будто и не было ее вовсе. Куда-то пропадают усталость, жажда, голод. Пульсирующая и безмерная сила наполняет худое изможденное тело. «Что ты сделал со мной?!» «Мы всего лишь дали тебе крупицу Нашей силы, всего лишь не позволили тебе умереть, да-да-да!» «Сила... Я хочу стать сильнее! Еще! Пожалуйста, еще!» «Да-да-да, какая восхитительная жадность! Нет-нет-нет, еще рано, слишком рано. Ты ребенок, совсем ребенок, Мы дадим тебе больше, много больше, но не сейчас. Мы хотим от тебя одного, всего малую каплю...» «Я отдам все, что смогу!» «Да-да-да, все, что сможешь, досуха, дочиста, не сейчас, потом, в другое время, когда будешь гордым и сильным, когда обретешь свое Имя! Сейчас Нам нужно совсем немного. Позволь Нам коснуться твоего сердца, позволь согреться восхитительным пламенем внутри тебя, позволь Нам...» И он соглашается, ведь это малость того, что он способен дать Им в благодарность. «Так-так-так, иди же, дитя без Имени, иди и не оборачивайся, ты будешь жить, ты хочешь жить, ты должен жить! Иди-иди-иди и не бойся. Мы поможем тебе забыть, да-да-да, это наш с тобой маленький секрет. Мы вернемся к тебе однажды, когда ты вспомнишь Нас в час нужды, а пока иди, живи, живи, живи!» Тысяча голосов стихает, и унимается болезненная дрожь земли, и исчезает абсолютное ничто, снова впуская сюда жизнь. В лучах восходящего солнца идет, бредет по пустыне Джагаршедда мальчик без Имени, ребенок с пустыми глазами. Он не чувствует ни голода, ни жажды, ни боли в стертых ногах. Таким его и находят шеддары из поискового отряда и отвозят к отцу. Сколько его ни спрашивают, как ни пытаются узнать правду, он ничего не говорит, потому что не помнит. Не помнит ничего, кроме страшной вечной пустоты. Бес с ужасом оттолкнул от себя гадалку. Она упала на пол, застеленный коврами, точно тряпичная кукла. Ее глаза закатились так, что были видны лишь покрасневшие белки. Гадалка заговорила сотнями голосов одновременно: — Ты помнишь! Помнишь Нас! Вспомни Нас снова в час нужды, не бойся, как не боялся тогда. Мы придем, да-да-да, Мы даруем тебе больше силы, да-да-да... Бес выкатился из шатра и едва ли не бегом помчался через весь базар искать Сольвейг и Ласку. Он нашел их на пути к постоялому двору и с видимым облегчением вздохнул. — Ну, что тебе нагадала старая карга? — насмешливо поинтересовался Ласка, никогда не одобрявший подобные штучки. — То же, что и всегда, дорогой братец. Долгую и счастливую жизнь! — хохотнул Бес. От Ласки не укрылось его сильное волнение. Близнец был взъерошен, прядал ушами и то и дело нервно озирался по сторонам. Но едва Ласка открыл рот, как Бес на корню пресек попытку брата выведать истину. Широко ухмыляясь, он внезапно подхватил взвизгнувшую Сольвейг на руки и заявил: — Подведём итоги: мы привезли ведьму Шемзе, получили золото, избавили город от полоумного культиста и приобрели ценную соратницу. За это надобно выпить! С этими словами, не обращая внимания на протесты ведьмы, Бес с ноги открыл дверь в таверну и решительно шагнул через порог. И только вечером, когда братья уже набрались как следует, Сольвейг задала давно интересовавший ее вопрос: — Вы мне так и не сказали ваши имена. Как вас зовут на самом деле, мальчики? — Что, Беса и Ласки тебе уже недостаточно? — весело икнул златоглазый близнец. — Не слишком ли быстро развиваются наши отношения, дорогая? Он картинно положил руку на сердце и, снова икнув, закинул ноги на стол. — Ох, уймись, остроухая бестия, — хмель придал ведьме храбрости, и она уверенно встретила горящий взгляд иллирийца. — Я имею полное право знать! В конце концов, мы... напарники? — Напарники, значит, — Бес сощурился, на его губах появилась похабная усмешка. Наблюдая за ними, Ласка только пренебрежительно фыркнул, закатив глаза. Но сделав очередной глоток эля, он неожиданно добродушно добавил: — Меня зовут Лайе. А его — Дола.***
Полуденное солнце заливало светом небольшую, но уютную комнату. Лучи падали на широкую дубовую кровать, что стояла напротив окна. Одно из двух лежащих на ней тел сонно зашевелилось и недовольно заворчало, пытаясь скрыться под одеялом от нежеланного света. Однако, шум под окнами отнюдь не способствовал дальнейшему сну. Сольвейг протестующе замычала, накинув одеяло на голову, но сон уже потихоньку ускользал. К тому же, на улице, прямо под окнами постоялого двора, кто-то громко и с упоением ругался, не скупясь на цветистые выражения. Ведьма с трудом открыла глаза и тут же зажмурилась от нестерпимо ярких лучей солнца. Она заворочалась в постели и наткнулась на ещё одно бессознательное тело. Недоумевая, Сольвейг приподняла над подушкой лицо, о чем тут же пожалела. Голова оказалась чугунной и раскалывалась от немилосердной боли. Собрав волю в кулак, ведьма заставила себя взглянуть на соседа по постели. Первое, что она увидела — белые, всклокоченные волосы и подергивающееся во сне острое, серое ухо. От неожиданности Сольвейг попыталась сесть, но резкое движение только усугубило головную боль. Застонав, ведьма рухнула обратно. Воспоминания о прошедшей ночи постепенно возвращались, и чем больше их всплывало, тем шире становилась улыбка Сольвейг. ...Они сидят допоздна, слушают менестрелей и флейтистов. Они много пьют и танцуют до тех пор, пока ноги не перестанут держать. С лёгкой руки Хасами весть о смерти Шемзы мгновенно разносится по Стоунблейду, и теперь люди, облегченно выдохнув, празднуют столь радостное событие. Сегодняшний вечер кажется ведьме лучшим за последние годы, пусть даже это всего лишь пьяная радость, счастье во хмелю. Эль здесь льётся рекой, трактирщик и подавальщицы едва успевают разносить еду и питье. Повсюду слышится громкий смех, и царит атмосфера искреннего веселья. За одним из столов сидят трое, а вокруг собираются зрители. Дола и Хасами на спор устраивают поединок на руках. Несмотря на то, что Хасами крупнее и, казалось бы, сильнее, Дола упорно держит оборону. Он с азартом скалится, шипит сквозь острые зубы в ответ на широкую улыбку шеддара и даже не думает сдаваться. Они борются с переменным успехом, но никому из них не удаётся одолеть другого. Собравшиеся вокруг зрители свистят и галдят, разделившись на два лагеря. Напротив соперников сидит, подперев голову рукой, Лайе и с усмешкой наблюдает за борьбой. Рядом стоит Сольвейг и дразнит обоих: Хасами и Долу, обещая награду победителю, и звонко смеётся. Она наклоняется к Доле, и он цепляется взглядом за ее пышную грудь, едва не выпрыгивающую из неприлично глубокого декольте. Засмотревшись на девичьи прелести, Дола отвлекается, и... бесславно проигрывает поединок. С треском Хасами укладывает его руку на стол, и толпа чествует победителя. «Награда для лучшего», — смеётся Сольвейг, целуя шеддара в острую скулу. Дола выглядит взъерошенным и негодующим, но тут же начинает хохотать и жмёт руку Хасами. Лайе кидает шеддару проигранный золотой. А Сольвейг смотрит на смеющегося Долу, и у неё щемит в груди. Сейчас он кажется ей ярким огнём, светом, способным разогнать тьму. Весёлый, громкий и непоседливый, до невозможности колючий. Столько в нем жизни, столько эмоций, и он совсем не похож на Лайе. Кажется, что весь огонь, всю буйную жажду жизни, все чувства он забрал себе — ни дать ни взять, самая настоящая бестия. Дола кажется ведьме свободным от обязанностей и правил. Знай, наемничает со своим братом, и не думает о тяготах. Сольвейг завидует ему, ведь он иллириец, а они живут так долго, что для человека их жизнь кажется вечностью. И Сольвейг тоже хочет быть вечной. «Во всем виноваты женщины, мой остроухий друг! В раздорах, победах и поражениях! — смеётся Хасами, опрокидывая в себя кружку эля. — Особенно, такие красивые, как Сольвейг». «Выпьем за то, чтобы наши женщины приносили нам только победу!» — добавляет улыбающийся Лайе, и над столом раздаётся стук кружек. Пригубив в очередной раз эль, Сольвейг снова срывается с места и пускается в пляс. Золотые браслеты на запястьях звенят в такт движениям и музыке. Сольвейг танцует босиком, придерживая юбку, чтобы не мешала. Иногда подол платья взметается слишком высоко, и ведьма чувствует на себе заинтересованные мужские взгляды. Она не стыдится, но звонко смеётся в ответ. Сольвейг приближается ко своему столу и хватает близнецов за руки, вытаскивая их в танцевальный круг, а вслед за ними следует и Хасами. Когда все желающие обнимаются и начинают отплясывать в ритм разудалой флейты, Сольвейг оказывается между близнецами. Она видит, как весело смеётся Дола, и даже вечно сдержанный Лайе не может сдержать рвущийся наружу хохот, а в его глазах искрится пьяное веселье. Сольвейг танцует до тех пор, пока не сбивается дыхание, и не начинают заплетаться гудящие ноги. Она падает прямо в раскрытые объятия Долы. Он подхватывает ее на руки и несёт обратно к столу возле камина. Чуть позже возвращается запыхавшийся, с растрёпанными волосами, Лайе. Вместе они сидят допоздна и расходятся лишь тогда, когда засыпает пьяный флейтист, а трактир погружается в сонный полумрак. Сольвейг видит, как Лайе нетвердой походкой поднимается наверх, таща на себе вусмерть пьяного Хасами, оставив их с Долой вдвоём. Наёмник допивает эль и ставит кружку на стол. Взгляд золотых глаз скользит по лицу и шее ведьмы, и Дола вовсе не собирается ее отпускать. Сольвейг смеётся и игриво отпихивает нелюдя. Она решительно слезает с его колен и пытается дойти до лестницы, но непослушные ноги то и дело заплетаются. Ведьма спотыкается, и иллириец ловко ловит ее. Вместе то и дело покачиваясь в разные стороны, они поднимаются по лестнице на второй этаж. Дола молчит, на губах его кривая ухмылка. Кажется, он погружён в какие-то свои мысли. Сольвейг поднимает голову и осознаёт, что не дотягивает серокожему нелюдю даже до плеча. Нетвердым шагом она поднимается на пару ступенек выше и улыбается. «Кажется, я выпила слишком много», — доверительно сообщает она Доле и громко смеётся. Она думает, что серокожих нелюдей у неё никогда не было, и в ней разгорается любопытство. Сольвейг протягивает руку и ладонью очерчивает лицо Долы. Иллириец смотрит на неё горящими глазами и улыбается. Не отрывая от него взгляд, ведьма неожиданно наклоняется вперёд и целует тёмные, красивые губы. Видит, как Дола резко отшатывается и не может сдержать смех. Конечно, он все ещё помнит, как она целовала его впервые! Впрочем, убедившись, что с ним все в порядке, Дола тянется к ней, хватает за плечи и вжимает в стену жарким голодным поцелуем. Когда они отрываются друг от друга, он скалится острыми зубами, в глазах застывает молчаливое обещание тепла и вечности. «Осторожнее, — звонко хохочет Сольвейг, — Я могу и передумать!» «Сейчас мы поднимемся наверх, и я отомщу», — тихо смеётся в ответ остроухая бестия. Он тащит ее по лестнице, крепко держа за руку. Возле двери снова тянется к Сольвейг и жадно целует, как ее никто и никогда не целовал. Коридор уже пустой, и Дола позволяет себе забраться одной рукой ведьме под юбку, прихватить за бедро и прижать к себе. Другой он держит ее за подбородок и снова тихо смеётся. В глазах у него плещется расплавленное золото. Ведьма понимает: Дола привык всегда брать своё, и ей это нравится. Сольвейг думает о том, что у неё уже давно не было мужчины, и усмехается, глядя на своего спутника. Затем, открыв дверь в комнату, хватает иллирийца за грудки и решительно втягивает внутрь. Вспомнив минувшую ночь, ведьма, несмотря на головную боль, довольно улыбнулась — приятно, когда ожидания оправдываются сполна. Голоса под окнами стали громче, и ведьма поморщилась. Ей хотелось тишины и покоя. Лежащий рядом нелюдь беспокойно зашевелился, что-то пробормотал себе под нос и перевернулся на другой бок. Сольвейг уставилась на него. В глаза ей бросилось то, чего она раньше не замечала. Руки и тело Долы были покрыты тонкими светлыми рубцами. Грубые и старые следы от плети рассекали его спину крест-накрест, и Сольвейг поморщилась. Не то чтобы ведьма никогда не видела мужчин со шрамами, но иллириец казался таким молодым и не выглядел тем, кто склонен к поражениям. Сольвейг осторожно провела рукой по его плечу, коснулась пальцами тонкого шрама на губах и убрала упавшие на лицо пряди волос. Под окнами кто-то продолжал ругаться во всю мощь лёгких, и Дола, скривившись, сонно открыл глаза. Увидев склонившуюся над ним обнаженную ведьму, он уставился на неё с искренним недоумением. До него, видимо, туго доходили воспоминания минувшей ночи, но когда он он вспомнил о ней, то расслабился и широко улыбнулся. Затем дёрнул ушами и сморщил нос. — Кто там так орет? — сипло пробормотал он. — Пить хочу. Дола ещё немного поворочался, затем развернулся к Сольвейг и принялся молча ее разглядывать. Взгляд нелюдя остановился на причудливых рунах, что украшали тело ведьмы. Витиеватый узор начинался под грудью и покрывал кожу до самых бёдер. С одной стороны он обрывался, а с другой превращался в тонкую линию, состоявшую из переплетавшихся знаков на незнакомом языке. Узор спиралью спускался по бедру и шёл до самой лодыжки. Дола протянул руку и провёл пальцами по этим рунам. Они оказались слегка выпуклыми, подобно шрамам. Словно кто-то вырезал их на нежной коже ведьмы. Все это время Сольвейг молчала, ожидая его дальнейших действий. — Такая красивая. Яркая. Ненасытная. Желанная, — пробормотал иллириец, огладив женское бедро. Сольвейг вздрогнула: слишком знакомыми были эти слова. Как правило, после этого мужчины начинали петь вирши о любви и искренне верили, что отныне ведьма принадлежит им. Джалмарийка уже приготовила резкую отповедь, дабы поставить иллирийца на место, но Дола больше ничего не сказал, тем самым несколько обескуражив ведьму. Он лишь улыбнулся краешком губы и попытался сесть на кровати. Получилось это у него только со второй попытки, и он глухо застонал, схватившись за голову. — Кажется, я вчера перебрал. — Отрадно видеть, что даже потомки Совершенных страдают похмельем, — хмыкнула Сольвейг. — Если любитель вопить под окнами не заткнется, я его убью, — мрачно пообещал Дола, и ведьма была с ним полностью солидарна. Иллириец поднялся с кровати и, потягиваясь, направился к столику у окна. Сольвейг откровенно залюбовалась его стройным и поджарым телом. Дола, тем временем, увидел на столе графин с водой и решительно присосался к нему, пытаясь утолить жажду. Немного воды он оставил подруге по несчастью. Затем, недовольно заворчав, Дола вышел на балкон, явив миру обнажённое тело, и Сольвейг про себя подумала, что там есть, на что посмотреть. Судя по всему, иллириец решил помочиться на головы стоявших внизу людей. Так и оказалось: ругань внизу стихла, но почти сразу раздался громкий, полный негодования, крик, а после него последовали женский визг, угрозы и требование немедленно прикрыть срам. Когда Дола вернулся в комнату, Сольвейг уткнулась лицом в подушку, давя рвущийся наружу смех. — Заметь, стало тише, — пожал плечами серокожий нелюдь. Спотыкаясь, он бродил по комнате, собирая разбросанную одежду. Сольвейг поймала брошенное платье, но не торопилась вставать. Вместо этого она сонно наблюдала за нелюдем, который прыгал по комнате, натягивая на поджарую задницу узкие штаны. Ведьма подавила зевок, понимая, что и ей сейчас пора собираться. Но ещё больше хотелось раздобыть лохань с водой и как следует помыться. Но ведьма подозревала, что после бурных ночных возлияний на постоялом дворе никто, включая хозяина и его прислугу, не будет в состоянии исполнить ее пожелание. Когда они спустились в общий зал, то увидели Лайе, который с мрачным видом ковырял завтрак. Рядом с ним, уткнувшись лбом в стол, раскатисто похрапывал Хасами. Едва Сольвейг и Дола присоединились к ним, Хасами оторвал голову от поверхности стола и приложил ко лбу графин с холодной водой. Вид у него был ещё более мятый, нежели у ведьмы с близнецами. Оно и неудивительно — накануне вечером Сольвейг очень быстро потеряла счёт кружкам с элем, которые шеддар одну за другой опрокидывал в себя. Лайе наоборот, выглядел свежим и бодрым, словно и не пил вовсе. Впрочем, на его отвратительное настроение это не повлияло. — Утро добрым не бывает? — поприветствовал Дола брата. Он отобрал у Хасами графин и отпил прямо из горла. Затем предложил сделать то же самое ведьме, и она с радостью последовала его примеру. — Говорите потише, — просипел Хасами, потирая ладонями лицо. — Думайте потише. И не дышите. От него несло таким перегаром, что Дола скривил лицо. — Кто-то вчера много-много пил, — хмыкнул он. — Очень много, судя по всему. — Ты от него не сильно отставал, братец. — поморщился Лайе и перевёл взгляд на ведьму. — Как тебе спалось? — О, совершенно замечательно! — Сольвейг откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. — А ты, я погляжу, не выспался. — Кто-то половину ночи не давал всему этажу уснуть своими стонами, — сварливо заметил Хасами. — Найду мракобесов — что-нибудь отрежу. Отпивший в очередной раз воду, Дола поперхнулся, судорожно закашлялся и закрыл рот рукой, пряча улыбку. Хасами с ненавистью взглянул на него, и вдруг лицо шеддара прояснилось. — О, я вам вчера забыл передать письмо! — он полез за пазуху и достал мятое послание, перевязанное красной нитью и скреплённое сургучом. Лайе взял его в руки, не глядя сломал печать и пробежался глазами по содержимому. По мере прочтения его лицо становилось все более удивленным. — Письмо из Аль-Хисанта. «Доставить Бесу и Ласке немедленно, как только прибудут в Стоунблейд», — нелюдь поднял взгляд на брата. — Там говорится, что мы должны отправиться в Ресургем. Какое-то мутное дело. — Нужно кого-то убить? Или снова похитить и доставить живым? — усмехнулась Сольвейг. — Нет, — Лайе помрачнел. — В Нижнем городе происходят убийства, убивают полукровок. — Их везде убивают, — равнодушно пожал плечами Дола. — Ты не понял. Убивают таких, как мы, братец. Всех, в ком течёт кровь иллирийцев, — Лайе дочитал письмо до конца и вскинул брови. — Ты не поверишь. К Хисанту обратился за помощью Дом Даэтран. — Даэтран? Но это же на... — не договорив, Дола охнул, получив меткий пинок в коленную чашечку. Тихо заскулив, он уткнулся лбом в стол и схватился за ушибленное место. Лайе продолжил, как ни в чем не бывало: — Да, Дом Даэтран, тебе не послышалось. Я не совсем понимаю, какой во всем этом они имеют интерес, но у нас нет права на отказ. — Значит, Ресургем? — подал сиплый голос Хасами. — В Ресургеме сейчас чума. Не лучшее время, чтобы туда соваться. Лайе осуждающе качнул головой. — Послание из разряда «срочно», и нужно выдвигаться. К тому же, как я понимаю, оно пролежало у тебя не один день, так что мы уже задержались, — пожал плечами он. Иллириец сложил письмо и убрал за пазуху. — Чума нам нипочём, на нас не действуют болезни jalmaer, — добавил Дола. — Ах да, очередное «наследие» богомерзких Совершенных, — беззлобно сплюнул Хасами. — Парни, не забывайте, что вы смески, поэтому не стоит лихо будить. — Но с нами ведь Сольвейг. Верно? — не согласился Дола. Когда близнецы в ожидании уставились на Сольвейг, она согласно кивнула головой. — Я с вами. Мой Дар позволяет исцелить от чумы. Лайе с сомнением посмотрел на неё, но от комментариев воздержался. — Значит, выдвигаемся через час. — Но я хотела искупаться... — жалобно протянула Сольвейг. — В речке искупаешься, чай тебе не впервой принимать ледяные ванны, — отрезал Лайе, смерив ее высокомерным взглядом. — Если хочешь путешествовать с нами — привыкай к другим условиям. — Перестань брюзжать, — добродушно хмыкнул Дола. — Не пугай женщину. — А с тобой я потом еще побеседую, — недовольно буркнул Лайе. Он демонстративно громко отодвинул кресло, вышел из-за стола и направился на улицу. Хасами проводил нелюдя долгим взглядом. — У него потрясающая способность располагать к себе окружающих, — пробормотал он. — Как ты его выдерживаешь? — Он мой брат, Хасами, — рассмеялся Дола. — Ближе него у меня никого нет. — В таком случае, я тебе сочувствую, — хлопнул его по плечу шеддар и снова уронил голову на руки, всем своим видом показывая, что намерен дремать дальше. Дола повернулся к Сольвейг. — Лайе, конечно, дал нам час на сборы, но я даже отсюда чую его негодование. Предлагаю поторопиться и выходить уже сейчас. — Какая муха его укусила? — спросила ведьма. Дола фыркнул: — Если ты ещё не заметила, у моего брата есть два состояния: «сильно не в духе» и «немного не в духе». Сольвейг только засмеялась в ответ. И, потянувшись к Доле, она запечатлела на его губах сочный поцелуй.