Знаешь, мой друг, а мы с тобой не умрем Ведь если идти, дороге не будет конца Бедам и войнам назло, мы будем вечно вдвоем Вечно рука в руке и песней сплетать сердца Мы будем помнить созвездия, но не будем помнить имен Мы будем смеяться, и грезить, вдали от битв и знамен Без мертвых богов и героев, без битвы добра со злом Чтобы однажды построить свой долгожданный дом… © Тэм Гринхилл «Знаешь, мой друг» — Наша жизнь прекрасна, брат. — Великолепна! Вот бы она никогда не менялась… — И никогда не меняла нас. © Assassin’s Creed II
Зимы в Джалмаринене были суровы и безжалостны. Солнце исчезало за тяжелыми сизыми тучами, деревья сверкали серебром, а земля укрывалась белейшим искрящимся снегом. Замерзала даже великая река Ильимани, берущая своё начало из сердца Мерцающих гор. Мир погружался в спячку на долгие недели, и, казалось, застывало само время. Однако на севере Джалмаринена в эту пору кипела и бурлила жизнь. Ведь когда на города опускалось снежное покрывало, начинался зимний праздник: северяне провожали землю, что вскормила их, в долгий сон. Они оставляли ей прощальные дары и желали спать спокойно. И земля была благодарна, а духи оберегали их. В северных городах на улицах развешивались гирлянды и бумажные фонарики, из домов слышались музыка и громкий смех. Дети, не ведая грусти и обид, бегали по белоснежному покрывалу, играя в снежки и оставляя узор из глубоких следов. А вечерами люди высыпали на улицы города праздновать начало нового круга. Они танцевали, радовались и поздравляли друг друга, катались про кристально чистому льду Ильимани, пили горячий эль и благодарили Первозданных за то, что те столь щедры и милостивы к ним. Однако нынешняя зима сильно отличалась от предыдущих: крепкие морозы да снежные бури не давали северянам даже нос из дому высунуть, что уж тут говорить о зимнем празднике. И не было слышно ни музыки, ни детского смеха, лишь в окнах отражался свет от лампад и каминов, возле которых грелись люди. За окнами завывала метель, и северяне шептались меж собой: сие есть гнев духов и Первозданных. Мол, слишком много крови пролилось в последний год, слишком много смертей повидала северная земля. Украдкой, замирая от каждой неверной тени в темном углу, люди осеняли себя защитными рунами и замолкали. Все как один твердили, что то проделки ведьмы, живущей в лесу за Реванхеймом. Говорили, будто она виновна в нынешней напасти, и требовали расправы над нею. Но простые северяне были людьми суеверными и лишний раз навлекать на себя гнев ведьмы боялись. Только вот гнева духов земли они опасались куда больше, и посему им оставалось только молиться в надежде, что однажды кто-то придёт за ведьмой и оборвёт ее нечестивую жизнь. Ночь окутала Реванхейм покрывалом вязкой тьмы, неся с собой ночные страхи, кошмары да забытые воспоминания. Дети, способные видеть то, что недоступно взрослым, начинали плакать и боялись спать в одиночестве. Матери, утешая их, пели колыбельные, а мужчины лишний раз проверяли замки на дверях и на всякий случай чертили углем под притолокой оберегающие символы. Никому не хотелось выглядывать в окно — все равно же тьма тьмущая, хоть глаз выколи! И никто не видел путников, бесшумно вошедших в город вместе с ночью. Проваливаясь в сугробы, они упрямо шагали навстречу порывам ледяного ветра и холодному колючему снегу. Путников было двое, и они кутались в меховые одежды нездешнего покроя. Если бы их увидел случайный свидетель, он мгновенно опознал бы в них серокожих нелюдей, обитателей Вечной Земли Иллириан. Иллирийцы были редкими гостями в Джалмаринене, а уж на край мира, на самый север, могли прийти только двое. Каждый год их видели здесь, ибо был этот город перевалочным пунктом для странников. Наемники из Аль-Хисанта. Охотники за головами. Их лица были закрыты плотной тканью, защищающей от холода. Нелюди бесшумными серыми молниями скользили по улицам, не обремененные нуждой в свете: глаза видели сквозь тьму куда лучше любого зверья. Путники замерли возле массивной двери одного из домов. Вывеска над ней гласила, что они стоят на пороге лучшего заведения этого города. Зовется это место «Подковой» и принадлежит Кривоносому Альбу, милости просим, господа добрые! Иллирийцы насмешливо переглянулись и тихо скользнули внутрь, впустив вместе с собой в помещение холодный ветер и снег. По правде говоря, «Подкова» знавала и лучшие времена. Всего несколько недель назад здесь полным-полно всякого люда: странников, которых нелегкая забросила в последний город Севера, странствующих рыцарей из Айнцкранга, искавших рекрутов для своего ордена, да наемников в поисках наживы. Как и в любой приличной таверне, здесь могли затесаться несколько местных буйных пьяниц и, как минимум, один бесталанный менестрель, что пьяным голосом завывал в углу очередную балладу. А еще — драки! Куда же без них-то? Всегда находился какой-нибудь благородный сэр рыцарь, который не выдерживал соседства с наемными убийцами и начинал вершить справедливость… Но те дни ушли, и Альб был вынужден признать, что отсутствие посетителей пагубно сказывается на его деле. Он сварливо покрикивал на своих девиц, придираясь к каждой мелочи. Настроение у хозяина «Подковы» было самое отвратительное: мор, прошедший по земле Реванхейма прошлым летом, распугал всех заезжих путников, да еще и ведьма рядом поселилась, на которую северяне валят все беды. Глухо ворча, Альб в очередной раз подсчитывал убытки и всерьез думал о том, что пора бы ему собирать вещички и перебираться в другой город. Вон, говорят, на юге Джалмаринена плещется бесконечное Море Жажды, а он, Кривоносый Альб, за всю свою жизнь ни разу не видел настоящего моря. — Эй, Кривоносый! Эля нам! — веселый голос с ощутимым акцентом прервал его размышления. Хозяин таверны нахмурил косматые брови, недовольный столь фамильярным обращением. Нос у него, конечно, и правда был кривым, но это же не повод для насмешек! Именно эти слова почти сорвались с его языка, когда он поднял взгляд и увидел своих гостей. Недовольная гримаса тут же сменилась неподдельной радостью. — Задница Махасти, кого я вижу! — и Альб поспешил обогнуть стойку, чтобы обнять прибывших посетителей. Данное действо со стороны смотрелось весьма забавно: коренастый и приземистый мужик сжал в стальных тисках двоих высоких и тонких нелюдей и радостно похлопал их по спинам, в то время, как гости пытались вдохнуть хотя бы немного воздуха. Подавальщицы, забыв про уборку, сбились в стайку и с любопытством поглядывали на первых посетителей за последние несколько дней. Мало того, что они не были людьми, так ещё и являлись иллирийцами. А всем известно, что серокожие нелюди не жалуют ни джалмарийцев, ни кого-либо еще. Несмотря на простые одежды наемников, в глаза бросалась принадлежность наёмников к высшей иллирийской касте. Выражалось это в аристократичности черт лица и цвете кожи: серой, словно пепел, и слишком светлой для иллирийской черни. Они были близнецами. На первый взгляд, единственным различием между ними являлись глаза: у одного льдисто-синие, у второго — цвета расплавленного золота, смотревшие по-волчьи. Впрочем, сходство братьев ограничивалось лишь внешностью. Близнецы были разными, как лед и пламя, и это сквозило в каждом их слове, в каждом жесте. Вот и сейчас, обладатель волчьего взгляда душевно стиснул Альба в объятиях и даже приподнял над полом. Второй же ограничился сдержанным хлопком по плечу и теплой улыбкой. Взгляд его при этом оставался все таким же льдистым и колючим. Но Альба это уже давно не смущало: за долгие годы знакомства с близнецами он привык к разнузданности одного и скованности другого. Поэтому хозяин «Подковы» весело хохотнул и хлопнул в ладоши: — Присаживайтесь, друзья мои! Сегодня все места ваши, а эль будет литься рекой! Близнецы красноречиво оглядели таверну и выбрали себе место у камина. Оказавшись подле живительного и дарящего тепло огня, они, наконец, начали выпутываться из своих одежд. — Ласка, — укоризненно заметил златоглазый близнец. — Напомни мне, чтобы мы больше никогда не появлялись здесь зимой. У меня уши от холода скоро отвалятся. Тот, кого звали Лаской, усмехнулся и с наслаждением протянул ноги к камину. — Как же хорошо оказаться в тепле, да, малой? Тем временем второй близнец сосредоточенно вытряхивал снег из-за шиворота и недовольно прядал посиневшими от холода ушами. Весь его вид выражал крайнее недовольство погодой. Словно в ответ на мысли нелюдя, вьюга за окном взвыла еще громче, и близнецы одновременно поморщились. Они выросли в тех местах, где почти круглый год было лето, а вместо зимы царила долгая осень. И даже многие годы скитаний по Джалмаринену не смогли заставить их привыкнуть к морозу. К тому времени, когда братья удобно устроились в креслах и отогрелись, подоспели подавальщицы Альба с горячим элем для сугреву. Приняв кружку, Ласка благодарно кивнул и немедленно отхлебнул живительного напитка. Его неугомонный брат чуть не свернул себе шею, провожая девиц заинтересованным взглядом, за что был награжден легким пинком в колено. — Мы здесь по делу, Бес. Не забывай об этом! — Ласка строго сдвинул брови. — Между прочим, эти девицы — единственное хорошее, что есть в здешних местах! — насупился Бес. — Ты меня оскорбляешь, — Альб тихо подкрался к близнецам, насмешливо наблюдал за их смущенными лицами. — Вижу, что твое заведение пребывает в некотором запустении, — усмехнулся Ласка, окинув таверну долгим взглядом. — Честно говоря, за десять лет нашего знакомства такое на моей памяти впервые. Где музыка и где громилы, крушащие о головы друг друга стулья? Да тут пьяниц — и тех нет. Только девочки и остались. — И хорошо, что остались. Совершенно прелестные девочки, — добавил Бес и тут же игриво подмигнул одной из подавальщиц. Альб с легкой улыбкой наблюдал за тем, как Ласка быстро протянул руку и осторожно вцепился когтистыми пальцами в оттопыренное ухо близнеца, заставив взглянуть на себя. Его синие глаза были холоднее снега на улице. Бес в ответ виновато улыбнулся и развел руками. Мол, «что поделать, раз уж таким я уродился?», но поглядывать в сторону «девочек» Альба перестал. Хозяин таверны покачал головой: годы шли, а близнецы Ласка и Бес совсем не менялись. Они выглядели так же молодо, как и десять дет назад, во время первой встречи с Альбом. …Привыкшего к звенящей тишине дневного города, Альба привлекает громкий смех, доносящийся с улицы. Реванхейм — небольшой город, и местных жителей джалмариец узнал бы не глядя. Потому, заслышав незнакомые голоса с видимым акцентом, Альб угрюмо облачается в тулуп и выходит на крыльцо таверны. На улице потешно играют в догонялки двое нелюдей. Джалмариец удивлённо вскидывает брови: за всю свою жизнь он не видел ни одного иллирийца, а сейчас перед ним аж двое, практически неотличимые друг от друга. Один из братьев пихает другому снег в капюшон, а тот воет на ломаном джалмарийском, что ему холодно. Альб видит, как смеётся второй близнец, и ему самому хочется расхохотаться. Вместо этого он кашляет в кулак, привлекая внимание нелюдей. Смех разом стихает, и на мужчину смотрит две пары нечеловеческих, совершенно чуждых этому миру глаз. Альб догадывается, каким видится им сейчас: недовольный и кряжистый мужик, одетый в добротный тулуп и меховые сапоги. На глаза у него сдвинута шапка, лицо почти скрыто, а вперёд упрямо топорщится густая чёрная борода. В довершение ко всему, он смотрит на незваных гостей с высшей степенью подозрения. Под тяжелым взглядом Альба близнецы, с раскрасневшимися лицами неуклюже помогают друг другу подняться на ноги и смотрят на него в ответ. «Кто такие будете?» — сурово любопытствует джалмариец. Братья переглядываются. «Бес и Ласка», — быстро рапортует нелюдь с золотыми глазами и шмыгает носом. «И кто из вас Бес, а кто Ласка? — джалмариец вскидывает брови, затем машет рукой. — Впрочем, без разницы. Меня Альбом звать». «А погоняло у тебя случаем, не Кривоносый?» — бездумно брякает златоглазый иллириец, и тут же получает тычок в бок от близнеца. Альб сурово смотрит на хамоватого остроухого и качает головой. «Случаем — да, я Кривоносый Альб». Нелюдь прыскает со смеху, но ловит осуждающий взгляд брата и прячет улыбку. Альб вздыхает. «Выговор у вас занятный. Что у нас на севере забыли нелюди?». «Мы… э-эээ…» — златоглазый иллириец неожиданно запинается и беспомощно смотрит на брата. «Нас Аль-Хисант сюда отправил», — отвечает тот. Альб немного расслабляется. «Наемники, стало быть. Какие-то вы зелёные слишком для этой деятельности». «Мы не зелёные, мы серые!» — снова ляпает златоглазый раньше, чем близнец успевает его остановить. Альб заходится раскатистым хохотом. «Это фигура речи, нелюди, ой, насмешили! — он окидывает братьев оценивающим взглядом и делает приглашающий жест. — Идите за мной, не то околеете на морозе». Из воспоминаний Альба выдернул спокойный голос Ласки. Нелюдь пытливо смотрел на хозяина таверны, будто ожидая ответ на вопрос. Альб нахмурился. Все же хорошо, что братья-наемники пришли сюда. Глядишь, и подсобят чем-нибудь, а по старой дружбе — вообще задаром. Были они в неоплатном долгу у Кривоносого Альба. — Да все из-за ведьмы одной. Пришла она к нам пару лет назад. Поселилась в хижине, в лесу. С тех пор и творятся здесь странности всякие. Сами знаете — мы, реванхеймцы, люди мирные, живем себе, охотой да целительством помышляем. И торговлей чутка. А та ведьма окаянная как порчу навела. Говорит, дом у нее здесь был, соскучилась по родному краю. Только вот семью свою она не жаждала снова увидеть. Ушла в лес, где старая изба лесничего стоит, и видят люди по ночам нечисть всякую. Мертвяки им чудятся, голоса по ночам. И песня, ее даже я слышал. А потом пропадать стали заезжие путники. Вышел человек и исчез без следа. Слухи поползли всякие. Сами понимаете — процветанию не способствует. Вот уж год перебиваемся своими силами. Минувшим летом урожай худый был, а зима нынче… Сами видели. Близнецы внимательно слушали старого друга, переглядывались и становились все мрачнее и мрачнее. Тут уж насторожился Альб. — Вас-то что сюда привело, а? — Заказ один, — мрачно буркнул Бес. Он прянул ушами и отхлебнул животворящего эля. Ласка продолжил: — Ведьму мы ищем. Сольвейг из семьи Ингемар. Ее след вел сюда, в Реванхейм. Сдается мне, что мы ее нашли. — Ну, не скажите, — фыркнул Альб. — Пока сама не пожелает, хрен вы ее отыщете в тамошних лесных дебрях. Речь Альба прервал громкий свист зимнего ветра за окном и звук дребезжащего стекла. Близнецы одновременно прижали уши к головам и вновь обменялись непонятными хозяину таверны взглядами. — Какая она? — после недолгой паузы спросил Бес. — Расскажи, Альб. За окном пуще прежнего завыла метель. Подавальщицы встревоженно осенили себя защитными знаками и упорхнули по лестнице к жилым комнатам, оставив гостей с Альбом наедине. Он задумчиво почесал кривой нос и начал говорить. — Кто ж не знает Сольвейг? Меченой ведьмой ее еще кличут. Только она больше не состоит в семье Ингемар. Бросила она их еще лет тридцать назад. Да она была известна еще тогда, когда я только родился! — Альб уткнулся взглядом в камин, предавшись воспоминаниям. — Она пользуется дурной славой, хоть и является целительницей. Я видел ее, когда был маленьким: тогда она еще жила в Реванхейме. Я вам вот что скажу: девка эта была юной и тридцать, и сорок лет назад. Бьюсь об заклад, она и сейчас выглядит, как молоденькая девица. Уж не знаю, что за чары она использует, чтобы оставаться вечно юной, но наши бабы обзавидовались ее красоте! Столько лет ее не видел, а как сейчас помню: волосы чернее воронова крыла, глазищи зеленые, а взгляд такой, ух! Дух захватывает! Будто насквозь видит… Одни говорят, она была рождена здесь, реванхеймка по крови. А другие утверждают, что жила где-то в западных землях, среди вырожденцев из Хелленбергов. Ну а я вам вот чего скажу: плевал я, откуда она родом. Я уверен только в одном — нехорошая она, очень. Иногда как зыркнет — сердце замирает. Дар у нее прóклятый. Дитя Хасидзиль, вот кто она. Тут Альб понизил голос до шепота: — Наши бабы к ней в лес ходят, когда совсем прихватывает, и дитяток своих водят, чтоб хворь вывела. И выводит ведь, подчистую! Но возвращаются все от нее, будто не в себе немного. Мужики наши к ней как-то ходили, позабавиться хотели, мол, одна ведь баба живет, в глуши, кто об этом узнает… Дык она их так отходила, что одного удар прям там хватил, а остальные только через пару деньков вернулись. Зенки у парней шальные, чураются теперь каждого шороха! И бормочут что-то, про мертвяков всяких, про жуткую песню… Одного седым принесли на руках, хотя ему давеча только тридцатник стукнул. А мы увидели дряхлого старика. Долго мы их выходить пытались. Все как один проклинали Сольвейг, говорили, что мужество она у них отняла, а того мужика, что в лесу остался, высушила одним поцелуем. Не оставила ни костей, ни крови. С тех пор и боятся ее. Байки всякие травят. А теперь вот винят в том, что наши урожаи скудны и земля умирает. Якобы отомстила она так нам — взяла и прогнала духов в нашей земле, да отправила бродить по тропам Абэ Ильтайна. Она же Дитя Хасидзиль, они многое могут. Приключилось это две зимы тому назад. С тех пор и пошла всякая напасть. Вот и весь сказ, остроухие друзья мои. Когда Альб закончил повествование, Бес уже опорожнил свою кружку до дна и фыркнул: — Думается мне, что мужики ваши по заслугам получили, — он язвительно улыбнулся. — Во мне нет ни капли сочувствия к ним. — Дурни они были, вот кто, — проворчал Кривоносый Альб. — Но я вам говорю — если собираетесь искать Меченую, будьте осторожней с ней. Кто знает, на что способна девка эта проклятущая? — Приму совет к сведению, — всем своим видом Бес выражал полнейшее пренебрежение к совету старого друга. — И где обитает эта ваша Сольвейг? — А восточней Реванхейма лес. Вот там и надо искать-то. Но ведьма с тех самых пор оберегает свои границы. Ежели Сольвейг не захочет вас видеть, вы ее никогда не найдете. Заплутаете в трех соснах, и если вас не растерзает зверье, и вы не замерзнете в снегах, так духи с ума сведут! Даже если вам и повезет, и выберетесь вы оттуда, то только после того, как ведьма наиграется с вами. Забава у нее такая — гонять случайных путников. — Альб явно не одобрял намерения братьев. Прежде чем покинуть близнецов, он склонился над столом и искренне посоветовал: — Вы, ребята, совсем молодые, хоть и из всевечных. Мой вам совет — откажитесь от этого заказа. Нутром чую, не приведет он ни к чему хорошему! Опасна эта девка, ох, как опасна. Незачем лихо будить, ежели оно спит. Пущай кого другого вместо вас пришлют. Жаль будет, если вы поляжете из-за этой окаянной. И, словно в подтверждение его слов, с треском распахнулось окно, заставив всех троих вздрогнуть. Ледяной ветер ворвался вместе со снегом, резким порывом погасил огонь в камине и обдал близнецов диким холодом. Выругавшись, Альб заторопился поскорее закрыть окно. Ласка бросился ему помогать. А Бес, словно зачарованный, уставился в черный зев пустоты, где завывала вьюга. Его губы беззвучно шевелились, словно он повторял чьи-то слова. Ни Ласка, ни Альб не видели этого: они сражались с деревянной рамой, упорно не желавшей закрываться, словно некая сила мешала это сделать. Когда им, наконец, удалось запереть окно и защелкнуть засовы, Ласке почудилось, будто с другой стороны мелькнуло женское лицо. Зеленые глаза горели ведьминым огнем, а черные, как мгла, волосы развевались на морозном ветру. И тихий женский смех рассыпался звонкими осколками в воцарившейся тишине. — Он исчез, — пробормотал Бес. — Что ты сказал? — Ласка обернулся и только тогда увидел, что его брат продолжает смотреть в сторону окна. Иллириец метнулся к близнецу и схватил его за руку. Взгляд Беса тотчас же стал осмысленным. Он недоуменно взглянул на брата, хлопая пушистыми ресницами. — Зов. Ты его не слышал? — нелюдь потряс головой, сгоняя наваждение. — Альб? — Ласка требовательно обернулся к Кривоносому. Тот скривился, точно от зубной боли. — Так и пропадали путники. Шли на этот «зов». Ты ее разве не слышал? Ласка отрицательно покачал головой. — Я только ощутил что-то странное. Но так и не понял что. — Добро пожаловать в Реванхейм, мой остроухий друг, — мрачно ответил хозяин «Подковы». — Зов Сольвейг нынче слышат многие. — Она голодна, — вдруг заговорил Бес. — Ей холодно, одиноко, она на пределе. — Он замолчал и удрученно потер лоб. — Болит? — руки Ласки скользнули по лицу брата и замерли на висках. — И вовсе незачем так со мной нянчиться! Не стеклянный, не разобьюсь, — недовольно проворчал Бес, стряхнув ладони близнеца. Ласка вздохнул и молча взъерошил ему волосы. И столько тепла было в этом скупом жесте, и столько нежности скрывалось во взгляде из-под полуопущенных пушистых ресниц, что Бес замолчал и упрямо уставился в свою пустую кружку. Альб, ставший невольным свидетелем этой семейной сценки, только диву давался: за свою жизнь он повидал немало семей, братьев и сестер, но никто из них не мог похвастаться чем-то, даже отдаленно похожим на любовь этих близнецов. Связь, существовавшая между ними, была крепче любых уз и не поддавалась никаким объяснениям. Она была десять лет назад, когда Альб впервые повстречал братьев, и оставалась таковой поныне. Наконец Ласка вздохнул и устало пробормотал: — Ладно, у нас ведь есть только один способ выяснить, что здесь творится, верно? Покинем город завтра на рассвете. Уверен, что старина Альб уже приготовил для нас комнату. Нелюдь в задумчивости окинул взглядом пустое помещение и невесело усмехнулся: — Приятно чувствовать себя дома. …Бес спал, уткнувшись физиономией в подушку, и его ничто не могло разбудить. Рядом сидел его брат и задумчиво чертил пальцами на его спине только ему одному видные причудливые вензеля. Так уж повелось у близнецов: пока один спал, второй стерег его покой. Разделённая душа всегда уязвима, а где еще, как не в мире снов, может подстерегать опасность? Ведь есть так много потерянных душ, попавших в сети Лукавого бога, заплутавших на Тропе Боли и так и не достигших Абэ Ильтайна. А неупокоенные и мстительные призраки, жаждущие вновь вкусить плоды жизни? А существа без плоти и разума, порожденные Периодом Исхода? И, пожалуй, самое главное — Тысячеглазый Хаос, бесконечный и ненасытный Хаос, что так любит яркие души, пожирающий их свет и пламя. Ласка, как и многие иллирийцы, был айя, сновидцем. В других народах его бы называли шаманом. О Хаосе, духах и Периоде Исхода он знал все, что мог знать смертный. Ведь его учили этому. Знания о спящем мире Абэ Ильтайн он впитал с молоком матери, и сны не могли причинить ему вреда, чего нельзя было сказать о Бесе. Еще в те времена, когда братья не встретились лицом к лицу, Ласка искал его в потоках снов и каждый раз находил в паутине кошмаров. В них были все страхи напуганного мальчишки, так и не прижившегося на чужой земле. И как Ласка ни пытался дозваться, докричаться до близнеца, сказать ему «ты не один», тот его не слышал. Он не отличал сны от реальности, не видел ловушек, расставленных Тысячеглазым Хаосом. И, пожалуй, только чудо спасало его от гибели. А потом появился Ласка… И стал его заступником. С тех пор изменилось многое. Из маленького, недокормленного и озлобленного мальчишки Бес превратился в статного, веселого юношу, которому не было равных среди иллирийцев в искусстве войны. И, кроме того, теперь он стал спать спокойнее. И все же, Ласка, по многолетней привычке, сидел в изголовье кровати и гладил белые волосы, спугивая жаждущих поживиться чужим огнем призраков. Конечно, он знал, что не просидит вот так всю ночь. Абэ Ильтайн позовет его в предрассветный час, и он бросится навстречу забвению, где есть только память и чужие прожитые жизни. Таков уж удел всех сновидцев — перешагивать на рассвете незримый Порог. А когда Ласка проснется, то обнаружит себя заботливо укутанным в теплое одеяло, и рядом обязательно будет клевать носом сонный Бес. Ласка сгребет его за шиворот и притянет к себе, тихо шепнет «спи», и они вновь уснут. Вместе и без сновидений.***
Бес с громким хрустом провалился в сугроб по самый пояс. Раздраженно ругнувшись, он проворчал: — Напомни мне, чтобы мы больше никогда не отправлялись на север зимой! Хотя, должен заметить, погода нынче чудесная. Близнецы уже несколько часов прочесывали реванхеймский лес в поисках ведьмы. В это утро погода стояла на удивление солнечная, словно и не было никакой снежной бури ночью. Холодное зимнее солнце пробивалось сквозь ветви вековых деревьев, заставляя снег причудливо искриться и переливаться, точно россыпь драгоценных камней. Как Бесу удавалось радоваться жизни, проведя несколько часов на морозе, то и дело проваливаясь в снег, оставалось для Ласки загадкой. Старший из близнецов только сумрачно шмыгнул лиловым носом, пошевелил синими от холода ушами и застыл на месте, к чему-то прислушиваясь. Бес невольно им залюбовался. Со стороны брат был похож на статую из мрамора: тонкий, слишком стройный для человека, слишком высокий для загадочных хельги, напоминавший скорее духа, нежели живое существо. Казалось, что нелюдь смотрит прямо на солнце, но взгляд широко распахнутых льдисто-синих глаз, был обращен в никуда. — Малой, ты что-нибудь слышишь? — наконец, вышел из оцепенения Ласка. Бес пожал плечами. — Ничего. — Вот именно. — Ласка со свистом выдохнул облачко пара. — Вообще ничего. Ни птиц. Ни зверья. Даже духи, и те молчат. Они… где-то есть, но не здесь. Они должны были откликнуться на мой Дар, но молчат. Что-то не так с нашей Сольвейг. Что-то здесь очень не так. Бес зябко поежился. После слов брата звенящая тишина вокруг теперь казалась зловещей. Близнецы не могли отделаться от чувства, что тишина их услышала. Что тишина теперь за ними наблюдает. И от этого им было не по себе. Первым нарушил молчание Бес. Он заговорил, когда близнецы забрели в какой-то бурелом, где даже солнечного света почти не осталось. Словно уловив их настроение, погода начала стремительно портиться. Морозное солнце почти исчезло за сизыми облаками, а с неба посыпался снег. Ветер, пока ещё не слишком сильный, неприятно задувал под плащи. — Может, стоит внять словам Альба? Помнишь, что он говорил про ведьму? — Обычные деревенские байки, малой. Северяне вообще крайне суеверны, а эта женщина явно сыграла на их предубеждениях и сделала себе репутацию, — сухо отрезал Ласка, расчищая путь коротким мечом. — Умно. — Да в тебе, братец, никак, проснулся дворцовый интриган! Неужто соскучился по дому, э? — усмехнулся Бес. — Мы не во дворце и даже не на Вечной Земле. А как ты объяснишь тот факт, что ведьма вечно молодая? Я, конечно, слышал о Детях Хасидзиль, но чтобы такое… Твою ж мать! Одна из веток, словно по чьей-то злой воле, выскользнула у Беса из руки и прилетела ему по физиономии. Сварливо выругавшись, нелюдь поймал ее и сломал резким движением. Тут же ему послышалось, что дерево жалобно застонало. Бес поёжился и поспешил дальше за своим братом, который успешно прорубался вперед. — Морок, малой, — Ласка усмехнулся. — Кому, как не тебе знать, что это такое. Вспомни Джагаршедд. Или Каморанский поход. Бес болезненно поморщился. — Опустим сей момент, братец. Меньше всего я бы хотел вспоминать о Каморанском походе. И еще меньше — о Джагаршедде. Но хочу тебе сказать: поживи ты там хотя бы несколько лет, то с радостью уверовал бы в рассказ Альба! — Все в этом мире подчиняется определенным законам. Дети Хасидзиль обладают чудесным даром исцеления, но они не способны повернуть время вспять. Что-то здесь, определенно, не сходится. Сольвейг, должно быть, весьма могущественная чаровница. Или одержимая. Но будь она одержимой, нас послали бы ее убить, а не доставить живой. Нет, тут точно есть подвох… — размышлял вслух Ласка. Братья, пробравшись сквозь бурелом, очутились на поляне, словно залитой нездешним светом. Он отражался от деревьев, от снега на земле, слепил и резал глаза. Близнецы одновременно зажмурились, не в силах вынести сияние. И услышали голос. — Кто тут ходит? Кто тут бродит? Так-так-так… — мягкий и грудной, он принадлежал женщине. — Вы не северяне и совсем не люди. Коль безобидны ваши намерения, может, и найдете меня! Поиграем, а, незваные гости? Братья застыли, почуяв опасность. Ласка снова ощущал инородную силу, схожую с той, что ворвалась минувшей ночью в таверну Кривоносого Альба. Только сейчас она была несоизмеримо сильнее, громче и давила со всех сторон. Ласка не мог заставить себя пошевелиться: понимание снизошло на него тяжелым грузом. И все же, он сумел заставить себя взглянуть на брата. Бес смотрел на него с совершенно непередаваемым выражением лица. Он, казалось, весь ощетинился. Его волосы торчали из-под мехового капюшона, зубы были оскалены, глаза горели по-звериному, и уши, хоть их и не было видно, наверняка плотно прижались к голове. — Она зовёт, слышишь? — произнес он глухим голосом. — Она голодна. Ты чувствуешь? — Малой, — Ласка встревоженно взглянул на близнеца. Бес смотрел на снег, будто видел незримые чужому глазу следы. На губах иллирийца появилась хищная улыбка гончей, взявшей след. — Держись за мной, братец. Мы найдем ведьму. Ласка ненавидел, когда близнец начинал говорить так: короткими фразами, словно действительно видел что-то, недоступное обычному взгляду. В отличие от Ласки, Бес не был сновидцем, но обладал потрясающей способностью видеть следы, оставленные другими людьми и нелюдями. Они были недоступны обычному взгляду, но иллириец никогда не ошибался, и это делало его превосходным следопытом. В любое другое время Ласка был бы спокоен, но в этом лесу он ощущал присутствие чужеродных чар, и возможно, они были тем, что его близнец назвал «зовом». — Доверься мне, братишка! — Бес улыбнулся, развернулся и легко, забыв про плохую погоду, бурелом и холод, сорвался с места. Ласка следовал за ним, не видя и не слыша ничего, кроме брата. Силуэт Беса, казалось, норовили оплести тысячи черных нитей, пытаясь навеки загасить пламя, что горело в его сердце. Ласка видел это не в первый раз. И сердце его тревожно заколотилось. Он бежал за близнецом и молил Первозданных лишь об одном. Пусть Бес не сорвется. Пусть найдет ведьму, но сумеет удержаться на грани. Пусть не услышит ничего, кроме этого зловещего зова. Пусть. Ни Бес, ни Ласка так и не смогли запомнить путь: все смешалось в яркий, ослепляющий калейдоскоп из сверкающего снега, холодного, зимнего неба и белых хлопьев, оседающих на сухих ветвях. В ушах звучал чарующий женский голос, но невозможно было разобрать слова, как будто это был мотив чьей-то колыбельной. Бес, словно одержимый, шёл по следу, а Ласка призвал на помощь весь свой Дар, чтобы оградить близнеца от той темной паутины, что стремилась добраться до сердца иллирийца. Наконец, Бес резко остановился. Ласка, не успев переключить внимание, врезался в плечо близнеца. Недовольно морщась, он поднял голову и увидел, что брат привёл их на порог небольшого, явно старого, но добротно построенного домика. Ласка вдруг осознал, что именно здесь чары сильнее всего. Недолго думая, Бес поднял руку и постучал в дверь. Почти сразу же она распахнулась, и на пороге появилась виновница всех бед в Реванхейме. Ведьма Сольвейг оказалась невысокой, крепко сбитой женщиной, в самом расцвете сил и красоты. Ее черные, как смоль, волосы свободно ниспадали на плечи тяжелыми кудрями, кожа была гладкой и смуглой, губы — пухлыми, яркими, сочными. Лицо оказалось несколько скуластым, черные и густые брови шли вразлет, а глаза… О, глаза были насыщенного зеленого оттенка и плясал в них плутоватый огонек. — Ну, что ж, гости дорогие, заходите, коли явились, — ведьма улыбнулась и посторонилась, приглашая братьев зайти. Близнецы переглянулись, и по очереди перешагнули порог ведьминой обители. Обоим пришлось пригнуться, чтобы избежать удара о притолоку. Дом явно не подходил иллирийцам по размеру: потолки были низкими, и братьям приходилось сутулиться. Краем глаза Бес отметил, что стены здесь увешаны пучками всевозможных трав, а под потолком болталось бессчетное количество оберегов, среди которых встречались даже шеддарские, хельские и иллирийские символы. Ведьма, плавно покачивая пышными бедрами, провела нелюдей через небольшую комнату с камином. Пол здесь был устлан медвежьими шкурами, а у стен виднелись полки, заполненные старинными фолиантами, написанными на разных языках. Бес бросил красноречивый взгляд на Ласку. В ответ тот молча изогнул бровь. Уже одно это движение, при всей скупой мимике Ласки, говорило о том, что он весьма впечатлен. Тем временем ведьма привела их в маленькую комнатку, служившую, судя по всему, кухней, и указала на небольшую скамью. Два долговязых иллирийца уместились на ней с огромным трудом, толкаясь локтями и не зная, куда деть ноги. Сольвейг наблюдала за ними с лукавой усмешкой, склонив голову на плечо. Казалось, ее искренне забавляли неловкость и недоумение наемников, что прибыли за ее головой. Наконец, она оперлась обеими руками на стол и устремила на них пристальный взор. Бес машинально отметил про себя, что она диво как хороша. И вовсе не похожа на старуху! Да и бюст этой женщины достоин того, чтобы его воспевали виршеплеты… Незаметный тычок в бок дал ему понять, что Ласка знает ход его мыслей и категорически осуждает. — Сколько? — беззаботным тоном прощебетала ведьма. Едва разместившиеся на скамье, близнецы оторопело на нее уставились. Сольвейг перестала улыбаться и сощурила зеленые глаза. — Сколько вам заплатили за мою голову? — Мне нравится эта женщина, брат! — искренне восхитился Бес. — Сразу к делу, а? Всем бы так. Ласка молча и остро смотрел на ведьму немигающим взглядом, пытаясь прочитать мысли. Но вместо этого иллириец словно наткнулся на глухую стену. Сольвейг одарила его очаровательной улыбкой профессиональной соблазнительницы, кокетливо откинула с плеч черные локоны и как ни в чем не бывало продолжила говорить. — Эти суеверные северяне спят и видят, как бы меня выжить. Я у них повинна и в суровых морозах, и в том, что почва плодоносить перестала, и в том, что духи гневаются, — усмехнулась она, переводя взгляд с одного близнеца на другого и обратно. — Так мне и интересно, сколько же они вам предложили за то, чтобы вы меня под ближайшим деревом схоронили. — Ну, допустим, под деревом тебя никто закапывать пока не собирается… — улыбнулся златоглазый близнец, окинув ее оценивающим взглядом. Сольвейг про себя довольно усмехнулась: вот с этим остроухим наверняка можно договориться. Вишь, как смотрит, едва ли не раздевает глазами. А вот второй, кажется, уже успел и оценить девичьи прелести, и признать их непригодными, и мысленно закопать их обладательницу под упомянутым деревом. — Я давно уже планировала убраться из этих мест, знаете ли. Только все недосуг было, то попутчиков не находилось, то эти клятые морозы! Вы же понимаете, как опасно слабой и беззащитной женщине странствовать в одиночестве? Близнецы вновь переглянулись. Их взгляды Сольвейг очень не понравились. И все же она не спешила применять крайние меры. — Сколько бы вам ни заплатили, я дам больше, если вы будете сопровождать меня, пока я не доберусь до… хм… другого, безопасного места. — Слабая и беззащитная женщина? — развеселился златоглазый наемник и пихнул брата локтем. — Как ты смотришь на такой поворот событий, а, братец? Тот продолжал буравить ведьму ледяным взглядом. — С чего бы нам соглашаться на твое предложение, ведьма? — Сами подумайте: вы и с северян денежку возьмете, и от меня получите, да двух зайцев одним махом убьете. К чему отказываться от выгодного предложения? — не обращая внимания на непочтительный тон, Сольвейг взмахнула длинными ресницами, решив одолеть братьев своей харизмой. — …и от приятной компании, братец! — усмехнулся Бес. «Вот умница, златоглазик! На лету схватываешь!» — мысленно обрадовалась ведьма. — Не так быстро, — ровным голосом произнес Ласка. — По пути сюда я не услышал и не увидел ни одного духа, словно это место пусто и мертво. Ничего, кроме твоего «зова», джалмарийка. Сольвейг скривилась, точно от зубной боли. — Здесь неподалеку есть Разлом. От него все беды и идут. Вы, иллирийцы, уж наверняка слышали о демонах Хаоса. Один из них здесь, в этом лесу. Он поглотил души этого места и отравил землю. Пока он здесь — ничто не зацветет в Реванхейме. — Путников заманивает тоже он? Что ж он тебя тогда не тронул, а, ведьма? — сощурился Ласка. Сольвейг нахмурилась. «Вот же заноза, а!» Она внимательно поглядела на братьев, вздохнула и решила говорить начистоту. В конце концов, порой честность работала куда лучше любой лжи. — Мне удалось заключить с Ним сделку. Он голоден и жаждет пожирать души. Путники слышат мой зов и идут за ним… — …и попадают прямиком к этому существу, — закончил Ласка. На лице его отразилось отвращение. — Задница Махасти! Да ты, никак, и нас собиралась скормить этому демону! — возмутился Бес и взглянул на ведьму с гораздо меньшей приязнью. — Я тоже хочу жить, остроухие, — фыркнула Сольвейг. — И одна я отсюда не выберусь. Поэтому мы возвращаемся к исходному разговору. Сколько вы хотите за то, чтобы стать моими сопровождающими? Братья снова переглянулись, и в этот раз слово взял Бес: — Допустим… Просто представим, что мы согласились. И в чем будет наша задача? Убирать ветки с твоего пути? Раз ты заключила сделку с демоном Хаоса, что тебе мешает покинуть лес, а? Ты, женщина, чего-то не договариваешь. — Демон не собирался меня отпускать. Когда я перестану быть полезной, он убьет меня. А я уже почти бесполезна, — тихо ответила ведьма. — Одна я не сумею одолеть его. Да я даже ускользнуть не смогу! — И ты полагаешь, что это чудовище нам по зубам? — вкрадчиво поинтересовался Ласка, барабаня когтистыми пальцами по поверхности стола. Сольвейг проникновенно посмотрела в его синие глаза. — Я слышала о вас, близнецы. Вас зовут Бес и Ласка. Десять лет назад вы попались на простеньком дельце и были приговорены к казни через повешение. Но вам удалось ускользнуть, и с тех пор ни одной ошибки. Вы всегда выполняете требования заказчиков. Ведь это вы устранили хельскую вольху, державшую в страхе весь Аль-Хисант. Говорят, вашей помощи просил даже Айнцкранг. Вы были одними из немногих уцелевших в Каморанском походе. Если верить словам выживших — выбрались они лишь благодаря вам. Вы беретесь за любые, даже самые рискованные и безнадежные задания, кроме тех, что затрагивают ваш народ, — ведьма говорила горячо и страстно, не сводя пронзительного взгляда с братьев. — Поэтому я смею надеяться, что и одолеть демона Хаоса вам будет по зубам. — Мы, конечно, парни рисковые… — выдержав долгую паузу, заметил Ласка. — Но не самоубийцы. — Меня больше интересует, откуда ты все это знаешь, ведьма? — плутовато сощурился Бес. — Мы, вроде бы, не представлялись. — Нельзя недооценивать слухи. Вы пользуетесь громкой славой в определенных кругах, а я долгое время была в них вхожа, — с улыбкой парировала Сольвейг. — К тому же слишком мало существует иллирийцев-наемников. А уж близнецы-то и подавно редкость. Окинув братьев пристальным взглядом, женщина улыбнулась и тряхнула копной густых волос. — Вижу, вам нужно обдумать мои слова. Я оставлю вас ненадолго. И она вышла из кухни, плотно притворив за собой дверь. Затем подошла к стеллажу и бесшумно убрала одну из книг. В стене, за полкой, было небольшое отверстие, позволявшее видеть и слышать все, что происходит в соседнем помещении. Но, к ее вящему разочарованию, наемники переговаривались очень тихо и на незнакомом языке. Ведьме пришлось поднатужиться и пристроиться в крайне неудобной позе, чтобы уловить чужую речь. Познания Сольвейг в иллирийском языке были довольно слабы, но все же их хватало, чтобы разобрать, о чем говорят наемники. — Мы можем тройной куш сорвать, братец, — горячо убеждал златоглазый нелюдь. Его близнец не хотел соглашаться: — Не нравится мне все это, малой. Ох, как не нравится. Дело это гнильцой попахивало, еще когда нам предложили похитить ее. Она Дитя Хасидзиль, братик. Понимаешь, что это значит? — Ласка пытался переубедить близнеца. — Эта jalmaer не просто ведьма, а Меченая Милостивой. Во что мы вляпались? — Слушай, — отчаянно спорил Бес, — не наше с тобой дело, для каких целей она нужна Шемзе! Невзирая на то, что Сольвейг улавливала смысл разговора лишь наполовину, услышав знакомое имя, она охнула и спешно зажала рот рукой, чтобы не выдать своего присутствия. Шемза, глава одного из бесчисленных джалмарийских культов, уже много лет охотился за Детьми Хасидзиль, в частности, за Сольвейг. Не давал ему покоя ее дар властвовать над жизнью и смертью, да и были у них личные счеты… Немало наемников было послано за ведьмой, и многие из них теперь покоились в холодной джалмарийской земле, иссушенные до последней капли крови. Жаль будет, если такая участь постигнет и остроухих нелюдей. Только вот, не были они похожи на предыдущих засланцев. Сольвейг нутром чуяла, что охота за головами — лишь временное развлечение для братьев. Близнецы были больше похожи на тех искателей приключений, кому интереснее вкусить плоды жизни, нежели убивать. Хотя они ведь иллирийцы, и Сольвейг припомнила слухи, ходившие об этом странном народе в Ресургеме. Говорили, будто из-за их невероятно долго жизни есть у серокожих нелюдей традиция отпускать своих молодых, еще не оперившихся детей, в странствия, дабы научились те уму-разуму и набрались опыта. Или чтобы канули в небытие и более не вернулись домой. Ведьма заставила себя приникнуть обратно к щели, и, как оказалось, весьма своевременно. — …хорошо, убедил, малой, — Ласка нервно провёл тонкими пальцами по волосам. — Но помяни мое слово: мы с тобой по уши в дерьме. — Можно подумать, когда-то было иначе, — рассмеялся Бес, тем самым дав понять, что решение принято. Сольвейг вздохнула с нескрываемым облегчением. Конечно, в скором будущем у нее возникнут новые заботы, но сейчас главное — убраться прочь из этого места. Когда близнецы вышли из соседней комнаты, ведьма невозмутимо перелистывала один из своих многочисленных фолиантов. Увидев братьев, она неторопливо отложила книгу в сторону и вопросительно на них взглянула. — И что же вы надумали, мальчики? — ведьма спрятала улыбку, заметив, как передернуло Ласку от столь фамильярного обращения. — Мы решили, что твое предложение…приемлемо, — хмыкнул Бес. Усмешка при этом у него вышла донельзя скверная, от чего передернуло уже Сольвейг. И глядел златоглазый наемник этак паскудно. Впрочем, решила ведьма, уж подобное она переживет. — Вот и отлично! — вслух обрадовалась она. — Сейчас соберу пожитки… — Не так быстро, — подал голос Ласка. — В связи с риском, оплата должна быть соответствующей. Пожалуй, лишние двадцать золотых нам не помешают. — Да это ж грабеж средь бела дня, поганцы! — Сольвейг задохнулась от возмущения. В ответ Бес, широко улыбаясь, развел руками, как бы говоря, что на нет и суда нет. — Грабители, живодеры, мошенники, сибариты… — ворчала себе под нос ведьма, собирая в котомку немногочисленные вещи, в то время, как наемники ожидали ее за порогом дома. Интуиция подсказывала женщине, что грядущее приключение обещает быть веселым.***
Она вела их совсем другой дорогой, не той, которой близнецы сюда пришли. Весь путь ведьма то и дело зыркала своими глазищами по сторонам, словно ожидая нападения. Но вокруг была мертвая звенящая тишина, нарушаемая лишь хрустом снега и веток под ногами путников. Через некоторое время до братьев начал доноситься слабый, но весьма неприятный запах гниения. И чем дальше вела их ведьма, тем сильнее и нестерпимее он становился. — Кажется, я понимаю, почему здесь нет ни зверья, ни птиц. Да от этой вони даже духи разбегутся! — не выдержал, наконец, Бес. Он натянул на лицо повязку, чтобы хоть как-то защититься от невыносимого смрада. Вдруг Сольвейг резко остановилась, а затем попятилась назад. Наткнувшись спиной на Беса, она вздрогнула. — Слышите? Вы ведь это слышите? — в неподдельном ужасе прошептала она. Бес и Ласка прислушались и поняли, что к ним навстречу что-то движется. Что-то массивное и весьма вонючее. Долго ждать не пришлось: захрустели, затрещали ломающиеся ветви, и из-за деревьев появилось… нечто. Выглядело оно столь омерзительно, что Сольвейг закричала, прижав пальцы к лицу. — Задница Махасти… Boshetá raktan! — Бес выругался на шеддарском языке и невольно присел, прижав уши плотно к голове и глядя на то, что было перед ним, глазами полными ужаса. Увиденное существо было отвратительным. Оно представляло собой огромную массу гниющих тел, которые, вопреки любым законам, все еще шевелились. Из открытых и безгубых ртов исходили стоны и хрипы. Судя по всему, это когда-то были все те путники, которых заманивала сюда Сольвейг, чтобы откупиться от демона Хаоса. — Первозданные! Я не знала… Клянусь — не знала! — глухо простонала джалмарийка, когда близнецы одновременно на нее посмотрели. Всех троих обдало невыносимым смрадом, а затем чудовище утробно зарычало. Из сотен глоток мертвецов вырвался хор тысячи голосов, вызвавший у путников самый настоящий приступ панического страха. И слышались в них плач, гнев и боль всех, кто когда-то жил. Сольвейг, придя в себя, оценила ситуацию, и увидев, что нелюди не обращают на неё внимание, незаметно попятилась. Убедившись, что никто не заметил этого, она развернулась и припустила вглубь леса. — Mahastie quesa, — Бес, казалось, напрочь забыл джалмарийской язык и был способен выдавать исключительно непереводимые шеддарские идиомы. — Вот же… Пердольский перламутр! Он застыл, прижав уши к голове, щерясь и рыча, точно пес, учуявший опасность, неотрывно наблюдая за демоном Хаоса. Вид у нелюдя при этом был бесноватый. Раньше, чем Ласка успел сообразить, что у него на уме, Бес стремглав сорвался с места и нанес существу несколько молниеносных ударов, которые убили бы обычного человека. Но демон лишь взревел сотней глоток в ответ. Он даже не пошевелился, а Беса подняла в воздух неведомая сила и со всего маху швырнула оземь. Наемник успел сгруппироваться в полете и по-кошачьи приземлился на четыре конечности. «Ты не умрешь. Не сегодня. Не от нас», — тысяча голосов резонировала эхом одновременно в лесу и в разуме близнецов. — Что? — на лице Беса отразилось непонимание. Ласка шагнул вперед, твердо глядя на монстра. — Малой, нашей ведьмы и след простыл. Займись ею. — Ли… Ты с ума сошел?! — возмутился близнец. Впрочем, обернувшись, он увидел, что брат прав. И впрямь, Сольвейг исчезла. — Я справлюсь. Как в Каморанском походе. Верь мне. — Ли, — Бес разрывался между близнецом и сбежавшей ведьмой. — Не надо… — Иди! Голос Ласки оставался спокойным, но от него повеяло таким холодом, что Бес сделал шаг назад и беспрекословно повиновался. Он ему верил. Бес снова обернулся и, сощурив глаза, взглянул на то место, где раньше стояла ведьма. Между деревьев вели следы от маленьких ножек, но Бес видел не их. Он на мгновение замер, вспоминая ведьму. Для него на снегу виднелся золотистый, мерцающий теплый след, что оставила за собой Дитя Хасидзиль. Она могла расставить тысячу ловушек, могла вызвать снежный буран, заметающий отпечатки ног, но вот свой «след» скрыть от Беса не сумела. И он двинулся за ней, быстрой стрелой скользнул дальше в лес, уверенный в том, что жертва не уйдет. Недаром же, еще на Вечной Земле, его прозвали лучшим среди Гончих, следопытов Иллириана. И пусть он не способен слышать и видеть духов, как Ласка, но среди следопытов ему не было равных. А для того, чтобы поймать одну маленькую, заносчивую джалмарийку, большего и не требовалось. Оставшись один на один с демоном, Ласка шумно вдохнул морозный воздух. — Вот и встретились снова, Тысячеглазый. «Ты по-прежнему его защищаешь, почти Совершенный», — от глухого рокота задрожала земля. — И всегда буду. Ты не заполучишь его, пока я жив. «Он будет нашим. Он станет проводником Наших Голосов. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти». Тысячеглазый не спорил. Он просто говорил об этом, как о неизбежности. Так говорят о том, что небо голубое, земля твердая, а вода жидкая. Ласка судорожно сжал кулаки. Он знал, что такое неизбежность, знал, что с ней невозможно бороться. И знал, что Тысячеглазый прав. …Пять лет назад группа авантюристов, обладающих нездоровым энтузиазмом, любопытством, авторитетом и карманами, полными золота, и возглавляемая хельским алхимиком Ольве, искала телохранителей, лучших из лучших. Путь их лежал через пещеры Мерцающих гор, сквозь подземный город Каморан. Разумеется, заманчивое бряцанье толстого кошелька привлекло внимание главаря Хисантской гильдии наемников, в которой состояли близнецы Бес и Ласка. Он не пожелал отказаться от такой выгоды, поэтому отправил иллирийских наемников вместе с другими головорезами охранять экспедицию. Надо сказать, поход не задался с самого начала: один из участников отпочковался, сломав себе ногу, из-за чего остался в гостинице, что, само по себе, считалось дурной приметой. К тому же среди наемников начались стычки — сказалась многовековая вражда между шеддарами и иллирийцами. Ольве, глава экспедиции, закрывал глаза на трения в группе, хотя, по мнению братьев, первое, что он должен был сделать — это пресечь их. Но хельги, похоже, интересовал лишь конец пути, вожделенная земля и Разлом. И, возможно, именно его стремление как можно скорее достичь цели привело все к краху. Они уже были на подходе к Каморану, когда вернулись разведчики. Всего двое из четверых, и один был ранен. С ужасом они поведали, что в подземном городе открыт еще один Разлом. И, что самое страшное, где-то здесь бродит демон Хаоса: тень без плоти и крови, созданная из абсолютного ничто. Невзирая на яростные протесты шеддаров и иллирийских близнецов, Ольве приказал продолжить путь. Когда экспедиция вошла в Каморан и разбила лагерь, в первую же ночь пропали двое телохранителей, не нашли даже следов крови. А шеддарские наемники звериным нутром чуяли опасность в забытом городе, и, чем дальше продвигалась группа, тем больше они поджимали хвосты. Здесь господствовал страх. Поначалу казалось, что он на пользу — группа сплотилась, прекратились внутренние распри. Но потом пришли кошмары. Люди, шеддары, хельги, иллирийцы — все оказались лицом к лицу со своими самыми затаенными и сильными страхами. Пара человек сошли с ума, еще один попытался убежать. Его предсмертный вопль еще долго отзывался эхом в сводах мертвого города. Казалось, пора бы повернуть обратно, пока есть возможность. Но Ольве, точно одержимый, рвался вперед — и уже не в Хальгейзу, а в самое сердце Каморана. И когда они достигли его, явился Он. Тысячеглазый, тысячеголосый, сотканный из пустоты, вытягивающий жизнь из всего вокруг. И убить Его, как ни старались наемники, было невозможно. Ласка, как сейчас, помнил истощающее чувство животного страха, когда разум не властен над телом, когда оно подчиняется лишь звериным инстинктам, а они кричат: Беги, глупец! Беги, пока можешь бежать… Беги-беги-беги!!! Кажется, они действительно бежали по лабиринту забытого города. Кажется, Ольве кричал безумным голосом, что нашел выход. А потом Тысячеглазый поглотил его, развоплотил навсегда, лишив возможности переродиться. И это была самая страшная, окончательная смерть. Из всей экспедиции их осталось только семеро. Они решили разделиться: кто-то должен был остаться, чтобы дать небольшую фору остальным. Жребий выпал одному из шеддаров. И он остался. Ласка надеялся, что ему хватило сил перерезать себе горло, чтобы не стать развоплощенным, как остальные погибшие. А Тысячеглазый продолжал преследовать выживших и в конце концов настиг их. Наемники сражались бешено, изо всех сил. Когда Тысячеглазый ненадолго отступил, оказалось, что Бес и еще один из шеддаров ранены. И тогда Ласка приказал тем, кто уцелел, забрать их, а сам бросился туда, куда исчез демон Хаоса. Помнится, отчаянные и протестующие крики Беса еще долго оглашали эхом бесконечные тоннели Каморана. Оставшись один, Ласка призвал всю свою силу, что была дана ему с рождения, дабы изгнать чудовище. И все же, этого оказалось недостаточно. Возможно, ему тогда повезло. Возможно, дело было в неизбежности. «Дитя порченой крови, рожденный из плоти предателя, — молвил Тысячеглазый напоследок. — Маленькая песчинка в водовороте бури, да-да-да… Но твой Дар не таков, как у других, нет-нет-нет. И у твоего брата его нет вовсе. Ты забрал все себе, маленький айя! Ты стал почти Совершенным, о, да-да-да! Но у твоего брата есть то, что Мы ищем, в чем Мы так нуждаемся, так-так-так! Негасимое пламя, искра и свет в душе. Однажды мы возьмем его. Однажды он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его, навсегда, навсегда». Тысячеглазый исчез, а Ласка остался один в мертвом городе, обессиленный и напуганный. И последние слова тысячи Его голосов звенели жутким пророчеством в его голове: «Навсегда, навсегда». Ласка смутно помнил, как брел по бесконечным переходам подземного города, пока его не нашел брат. Позже уцелевшие члены экспедиции рассказывали, что Бес как с цепи сорвался. Метался, не находил себе места. И решил вернуться назад, повинуясь незримой связи, что была между близнецами. Несмотря ни на что, Каморанский поход принес братьям честь и славу, и те, кто остался жив благодаря им, не поскупились и сполна наградили братьев. С тех пор Бес и Ласка никогда не оставались без работы. И все же, Каморанский поход навсегда лишил их покоя. Еще долго Бес просыпался по ночам, наматывая простыни на руки, и метался по кровати в безотчетной панике. И каждый раз Ласка, сторожа покой своего возлюбленного брата, гадал: будет ли это страшный сон? Или Тысячеглазый сдержит свое слово и вернется, чтобы украсть негасимое пламя из сердца Беса? «Делай, что должен, почти Совершенный, да-да-да. Ты уничтожишь эту оболочку, но Мы бесконечны, — снова пророкотала тысяча Его голосов. — Мы были задолго до твоего рождения, Мы пребудем и после твоей смерти, у Нас нет начала и конца, да-да-да». Гневно раздувая ноздри, Ласка с ненавистью вскинул руки с раскрытыми ладонями и на краткий миг закрыл глаза. Он почувствовал сумасшедшее биение своего Дара, отражавшегося в каждой клетке тела. Все, чего он хотел — уничтожить кошмарное порождение Хаоса, стереть его с лица земли. И Дар заструился сквозь тонкие пальцы иллирийца, высвобождая скрытую в теле мощь. «Навсегда, навсегда». Когда Ласка снова открыл глаза, перед ним уже никого не осталось. Только пепел оседал на землю, смешиваясь с падающими с неба белыми хлопьями. …Бежать по снегу было неудобно. Пробираться сквозь сугробы — еще хуже. А смех Сольвейг звучал то с одной стороны, то с другой, пестрые юбки ее одеяний то и дело мелькали за деревьями. Она самозабвенно играла с нелюдем, уверенная в собственной безопасности. Проваливаясь в сугробы, Бес с упорством гнался за ней, как охотник, преследующий раненую добычу. Золотой, неповторимый след Дитя Хасидзиль вел его по верному пути. Он ее найдет. Достанет. Обязательно достанет! Еще никто не уходил от Гончих, а уж наглая джалмарийка — тем более. Бежать сквозь снег, забыть про холод и ветер. Горячая кровь в жилах согревает, а стук сердца равен безмолвному отсчету. Гнаться, преследовать и вцепиться клыками в добычу. Она принадлежит ему! Идти за золотистого цвета теплом ее тела, не видеть, не слышать, не чуять ничего и никого, кроме нее. Найти и заманить в западню, затаиться, слившись с землей и ждать, ждать, ждать… Никуда ей не деться. Дождаться, когда она поймет и отступит, а затем… Тренированное тело резко рванулось вперед, зажав в зубах кинжал. Но Сольвейг, даже оказавшись в ловушке, отчаянно сопротивлялась, точно дикая волчица. Кто бы мог подумать, что в маленьком теле может существовать такая сила? Ведьма рычала, визжала, шипела, кусалась. Она вырывалась, лупила нелюдя маленькими кулачками и норовила выцарапать глаза. А потом что-то изменилось. Бес так и не понял, как это случилось, но они будто поменялись местами. Сольвейг притянула его к себе, обездвижив нежным прикосновением ладоней к лицу. На мгновение Бес потерял концентрацию, и теперь Сольвейг вцепилась в него мертвой хваткой, а нелюдь пытался отодрать ее от себя. На него накатила дурная слабость, а перед глазами заплясали разноцветные круги. Ноги Беса подкосились, и он вместе с джалмарийкой рухнул на снег. Ему не хватало воздуха, не хватало сил на следующий вдох, а ведьма смеялась, смеялась, смеялась! И этот смех звоном отдавался в его ушах. Хватка иллирийца начала слабеть, но Сольвейг его не отпускала, прижимаясь всем телом. Ее зеленые глаза горели ведьминым огнем, а на самом их дне таилась дикая, неутоленная жажда. — Ли, поганец… Выручай! — прокаркал Бес, намертво сцепившись с ведьмой. — Да ты и сам неплохо справляешься, братец! — развеселился Ласка, появившись между деревьями. Запоздало он почувствовал, что что-то не так: кровь отхлынула от лица малого. Изо всех сил он отталкивал Сольвейг, и это уже не было игрой. Процедив сквозь зубы бранное слово, Ласка стремительным прыжком преодолел оставшееся расстояние и с силой отодрал от брата присосавшуюся, как пиявка, ведьму. — Опасность!.. — невнятно прокаркал близнец, силясь приподняться на локтях. Оказавшись в западне, Сольвейг завизжала и снова принялась изворачиваться изо всех сил, стремясь дотянуться до единственного незащищенного тканью места на Ласке — лица. Наконец, ей удалось мазнуть нелюдя по щеке кончиками пальцев, но последовавший за этим эффект был вовсе не тот, который она ожидала. Разум ведьмы прошило резкой болью, и она пронзительно вскрикнула. Ласка же застыл, глядя сквозь неё остекленевшими глазами. …Сольвейг двенадцать. С первыми лунными днями приходят и первые разговоры о том, что дочери пора искать жениха. Сольвейг слушает, что говорят родители: ей нельзя подбирать абы кого. Сольвейг слышит речи, полные гордости, ведь она не просто унаследовала Дар своих предков, но и родилась под счастливой звездой. В конце концов, Сольвейг из гордого рода Хелленбергов — прямых потомков тех, кого одарила своей милостью сама Хасидзиль. А лучшим должно доставаться лучшее. Сольвейг слышит, как кругом шепчутся, что она самая одаренная, умная и красивая из всех братьев и сестёр. Сольвейг щурит зелёные глаза, смотрит на взрослых совсем не детским взглядом. Сольвейг четырнадцать. Напротив стоит человек, которого ей отныне звать мужем. Он старше неё, но ещё совсем молод. Кругом говорят, что ей повезло, и какой видный мужчина этот Йорген. Сольвейг смотрит на незнакомца перед собой, ведь до свадьбы она его видела лишь раз и то мельком. В ее зелёных глазах пляшут ведьмины огоньки, а в голове проносятся мысли — она больше не Хелленберг, она теперь принадлежит другому роду. Теперь она Ингемар, часть семьи, в чьих руках власть над Реванхеймом, последним оплотом жизни на севере. Сольвейг думает о том, что этот город не похож на место, где она родилась, и ей любопытно, какая здесь жизнь. Сольвейг протягивает мужу ладонь и улыбается, веря, что стерпится — слюбится. Сольвейг восемнадцать. На руках — второй ребёнок. Йорген улыбается тепло и готов носить жену на руках. Сольвейг устало смеётся и с тоской смотрит на юг. Жизнь в Реванхейме нельзя назвать плохой, да и с семьей ей повезло. Но Сольвейг слишком часто бывает на базаре и слушает россказни приезжих торговцев о городах, что лежат на пути к жаркому югу. Истории, бывшие сначала просто развлечением, становятся мечтой. Сольвейг не перечит мужу, она примерная жена и хорошая мать. Здесь ее знают как знахарку, и от желающих купить волшебные снадобья черноволосой красотки нету отбоя. Взамен Сольвейг иногда просит не деньги, а истории о других городах. И слушает их, а в зелёных глазах горит жадное пламя. Сольвейг двадцать пять. Изможденное тело терзает лихорадка, от былой красоты почти ничего не осталось. Осунулось некогда миловидное лицо, впали зелёные глаза и погас в них лукавый огонь. Смуглая кожа словно воском покрылась. Сжатые в тонкую нить губы истрескались, истончились изящные руки. Сольвейг на сносях, и все думают, что эти роды она не переживет. Муж ее плачет, а знахари бессильно разводят руками. Целыми днями Сольвейг лежит в комнате, пропахшей болезнью и снадобьями. Она смотрит в потолок пустыми глазами и думает лишь об одном: она ведь Дитя Хасидзиль, что умирают молодыми. Неужели она растратила свой Дар и пришло ее время? Сольвейг не хочет умирать, она ещё не повидала мир. Она не хочет оставлять свою семью и Йоргена, что так любит ее. Зачем ей дана великая сила, если она не может обратить ее себе во благо? Ее желание жить столь велико, что однажды болезнь отступает. Наливаются румянцем щеки и цветом пухлые губы. Все дивятся этакому чуду, муж же молится всем Первозданным, благодаря их за милость. Сольвейг молчит, донашивая ребёнка. Она ничего не говорит, боясь подступающего срока. Ведь не чувствует больше дитя в утробе, и кажется ей, будто он стал платой за ее жизнь. А когда приходит время — ребёнок рождается мертвым. И в доме Ингемар наступает чёрная ночь. Йорген винит ее в смерти дитя, а Сольвейг молчит, ведь нечего ей сказать в своё оправдание. Из любимой жены она превращается в прóклятое создание, ведьму, что выменяла жизнь ребёнка на свою. Сольвейг двадцать шесть. Она продолжает исцелять хворых и раненых, она по-прежнему носит свои зелья на городской базар, чтобы продать их всем желающим. Она выглядит цветущей и молодой, и кажется, что вовсе не стареет. Соседки-погодки давно уж порастеряли свою красоту, в волосах их появилась седина, а на лицах — усталые морщины. Теперь они с завистью и пренебрежением смотрят на ведьму. Сольвейг лишь смеётся над ними и слухами, что ползут по городу. Заезжие путешественники падки на ее красоту, и ведьма себе ни в чем не отказывает. Ведь стоит ей вернуться домой, как она столкнётся только с глухой злобой и холодом. Муж стал ей чужим человеком, дети сторонятся. Сольвейг по-прежнему слушает истории странников и мечтает уехать из этого города. Сольвейг двадцать семь. Дар ее требует выхода, она продолжает исцелять людей, но ей чего-то не хватает. Она сбегает в лес по ночам, где охотится на маленьких зверушек и выпивает их жизнь. Но ей этого мало. Однажды, придя домой к пожилому старику, ведьма понимает: он ведь уже изжил себя. Он мучается. Он хочет умереть. И Сольвейг оказывает ему милость — она забирает жизнь старика себе. И чувствует, как наполняется силой ее тело, а жажда, терзавшая разум, стихает. Однажды в город приезжает наёмник. Высокий, статный мужчина, и он ведёт себя так свободно, так непринужденно, что Сольвейг ему завидует. Она смеётся над его историями, игриво поглядывая бесстыжими зелёными глазами. Она говорит о себе, рассказывает о своей мечте увидеть новые земли, новые города. В глазах наемника ведьма видит тепло и желание. Они встречаются тайно в лесу, а с новой зимой наёмник остаётся в Реванхейме. Сольвейг не знает, как долго ей удастся водить своего мужа за нос, но ее ничего не страшит. Страсть туманит разум, путает мысли, оставляет только снедающее нутро желание жить, любить и быть любимой. Когда же тайное становится явным, Сольвейг только смеётся Йоргену в лицо. Она терпит побои, терпит все, пока в груди зреет ком чёрной злобы. Сольвейг носит под сердцем чужое дитя, но слабо верит в то, что ребёнок родится живым. А когда случается выкидыш, что-то ломается в ней. Ведьма проклинает свой дом и сбегает с любовником на юг, чтобы никогда более не вернуться в Реванхейм. Сольвейг сорок пять. Кожа ее все ещё гладка, лицо молодо, а волосы черны. Сольвейг странствует по миру, ни в чем себе не отказывая. Она свободна и счастлива. Она верит в то, что почти бессмертна и смеётся опасности в лицо. Сольвейг использует жизни, точно разменную монету, о ней ходит дурная молва. Но люди, обычные люди, умирают. Сгорают как хворост в ночи, а Сольвейг все ещё жива и переживет их всех. Жизнь не надоедает ей, как не угасает страсть к приключениям и желание любить и быть любимой. За свою жизнь ведьма успевает пожить и в Ресургеме при дворце короля, и в Алькасабе Назара рядом с беспокойным морем. Она жила и в Стоунблейде, оплоте отбросов общества, жила ведьма и в Хавильяре, где собрались ученые умы Джалмаринена. Довелось ей побыть и в наёмничьей гильдии Аль-Хисанта и в Хальварде, городе кузнецов. И однажды Сольвейг возвращается туда, где она родилась. Хелленберги не признают ее, ведь когда ведьма сбежала от мужа, она опозорила весь свой род. Сольвейг только смеётся в ответ на обвинения. Она с презрением глядит на тех, кто дал ей жизнь, и не чувствует ничего, кроме жажды жить. Когда ведьма покидает отчий дом, там остаются лишь мертвецы. Сольвейг почти под сотню. Она все ещё молода и красива. Она повидала весь мир, сменила кучу мужчин. Она свободна и счастлива. Но слава однажды сыграла с ней дурную шутку, и ведьме приходится вернуться на север, в Реванхейм. Она не решается взглянуть в глаза забытым страхам и не готова столкнуться с знакомой уже ненавистью. Сольвейг живет в избушке в лесу — когда-то это был дом егеря. Долгое время он стоял пустым и заброшенным, пока сюда не пришла ведьма. Но неведомо ей было, что в реванхеймских лесах поселилось зло. Куда более страшное и сильное, нежели все, что Сольвейг успела повидать за свою долгую жизнь, оно заманило ведьму в ловушку. Имя ему — Тысячеглазый, многоликий Хаос. Сольвейг готова на все ради спасения и она заключает с ним сделку. Дар позволяет ей многое, ведь она теперь не просто Дитя Хасидзиль. Она Меченая, из тех, кто открыл в себе и другую сторону своих возможностей. Ведьма заманивает в лес заплутавших путников, очаровывает Даром заезжих в Реванхейм странников. Они идут на ее зов и попадают прямо в пасть к ненасытному Тысячеглазому. Чем больше Сольвейг Ему даёт, тем больше у неё шансов выжить. Но сама она в ловушке и ей не достаёт сил уйти из этого места. Ведьма живет здесь недели и месяцы, в ожидании хоть малейшей возможности выбраться. Она загнана в тупик и почти отчаялась. Но очередной зимой в лес приходят наемники — близнецы-нелюди. Ведьма чувствует великий Дар в одном из них и неистовое пламя в другом. Она манит «зовом» братьев к себе, надеясь, что они станут ее ключом к свободе. Сольвейг все равно, выведут ли они ее из этого леса или же станут новой жертвой Тысячеглазого. Сольвейг лишь надеется, что Хаос примет ее последний дар и отвлечется. А она, быть может, вырвется из своего плена. Сольвейг повидала многое, и кажется, ничто не может ее удивить. Когда раздаётся стук в избу, ведьма разглаживает складки на платье и с улыбкой отворяет наемникам дверь. Она глядит на них, но видит только одного. Он беспечно молод и красив, как и все серокожие нелюди. У него глаза, как расплавленное золото, а губы кривятся в насмешке. Сольвейг почти не осознаёт, что говорит близнецам. Словно в тумане она впускает их в дом и продолжает смотреть на нелюдя с золотыми глазами. Она видит в нем тепло и вечность, видит бушующее внутри яркое пламя, что может согреть, а может и сжечь. Сольвейг думает, что никогда прежде не видела подобного, это ведь настоящее чудо. Такая жажда жизни, такой яркий огонь, от которого невозможно отвернуться. Сольвейг понимает, что слышала об этих братьях. Наемники из Аль-Хисанта, герои Каморанского похода. Она видит в них надежду. Ведьма рассказывает им о том, что случилось и обещает близнецам награду за своё спасение. Словно со стороны она видит, как шевелятся ее губы, двигаются руки. Даже собственный голос Сольвейг слышит издалека. Все ее внимание приковано к Бесу. Сольвейг почти под сотню лет. Она смотрит в глаза, в которых плещется расплавленное золото, и понимает: все ее прежнее существование было всего лишь сном, длившимся целую жизнь. В золотых глазах ведьма видит Вечность и обещание жизни без смерти. Сольвейг улыбается. Перед ней стоит Бес из Джагаршедда, нелюдь. Живое пламя. — Прекрати! — резкий вскрик ведьмы привёл Ласку в чувство. Моргнув, он согнал наваждение и встретился с горящим, полным злобы взглядом Сольвейг. Она не оставляла попыток вырваться, но иллириец оказался проворнее. Выкрутив Сольвейг руки, он швырнул ее оземь и несколько раз макнул головой в сугроб для остужения пыла. Немного подумав, Ласка загреб ладонью снег и резко приложил его к своему лицу, стараясь остудить горячие щёки. Ведьма едва успела отфыркаться после очередного близкого знакомства с сугробом, когда оказалась полностью обездвижена. Ласка придавил ее к земле коленом, быстро связал руки за спиной и оставил лежать в неудобной позе. Сольвейг открыла рот, и из него посыпалась такая брань, что чернь обзавидовалась бы. Но иллириец проигнорировал ее мнение об остроухих, наглых наемниках. Все его внимание теперь было приковано к близнецу. Тем временем Бес отполз за ближайший запорошенный снегом куст, где его вырвало. — Малой? — обеспокоено позвал Ласка. — Стой, где стоишь! — сдавленно рыкнули из кустов, и иллириец послушно замер. Он через плечо глянул на Сольвейг, что сидела на снегу с красной физиономией и мокрыми волосами, но донельзя погано ухмылялась. — Ты что с ним сотворила, ведьма? Голос нелюдя был обманчиво ласков, но видят Первозданные, не будь эта женщина столь ценной добычей, не избежала бы острых Ласкиных когтей и его ледяного гнева. — Ничего непоправимого, — невзирая на своё положение, Сольвейг победно улыбалась. — Поблюет маленько и оклемается. — Малой, ты как? — Ласка протянул руку близнецу, которого только-только перестало выворачивать наизнанку. — Shienadan! — каркнул Бес все еще не своим голосом. — Havar chorahat! Не без помощи Ласки он встал на ноги и, оперевшись на его плечо, угрожающе двинулся в сторону ведьмы. Сольвейг перевернулась на спину и с вызовом глядела на братьев. Она оказалась из тех женщин, которые красивы в любом своем виде. Даже в гневе и извалянные в снегу. — Бес, хватит! — Ласка вцепился в плечо брата, но он резко стряхнул его руку. Его горящий взор был устремлен на Сольвейг, что с гордо восседала в сугробе. — Aen bloude! — рыкнул он на иллирийском языке. — Niemnah, Dolah, — предостерег его Ласка, но Бес утратил всякую способность трезво мыслить. Он угрожающе навис над Сольвейг. Ведьма невольно сжалась в комок, ожидая расправы. Через мгновение когтистые пальцы нелюдя сомкнулись на горле женщины, и она сдавленно пискнула. Преисполненный яростью наёмник всерьёз вознамерился свернуть Сольвейг шею, точно цыплёнку. Ласка перехватил руку близнеца, с усилием заставив его разжать пальцы, но Бес снова рванулся вперед. — Niemnah! — только резкий окрик брата заставил его замереть. Нелюдь медленно повернул голову и зло уставился на близнеца. — Aen seid illigar, — нараспев произнес тот, словно и не повышал только что голоса. — Репутация. Деньги. Заказ. Забыл? Успокойся, малой. — Shihoin! — Бес вырвал запястье из цепких пальцев Ласки. Затем, закрыв глаза, несколько раз вдохнул и выдохнул и уже спокойнее добавил: — Хорошо. Репутация, деньги, заказ. Понял. — Нелюдь раздраженно взмахнул рукой. — Bean felasahn Solveig glath… Caethann mohr! Рвано дыша, Бес отвёл взгляд в сторону. Игравшие на скулах желваки показывали, каких усилий ему стоило взять себя в руки. Наблюдая за ним, Сольвейг попыталась отползти подальше на заднице. Но Ласка пристально посмотрел на неё и паскудно улыбнулся, от чего у ведьмы волосы встали дыбом. — Куда, солнце мое? — голос Ласки был предельно нежен, когда он поднял женщину и поставил ее на ноги. — Какой интересный у нас заказ, да, малой? — Дитя Хасидзиль, мать ее… — мрачно проворчал Бес, потирая лоб. Голова раскалывалась так, словно у него над ухом колотили кузнечным молотом. — Не делай такую кислую мину, братец. Все, как ты и говорил. Мы нашли ведьму. Избавились от демона Хаоса. Сорвем неплохой куш. Сопроводим же нашу даму к… хм… заказчикам, — ладонь Ласки легонько подтолкнула ведьму в нужном направлении. Сольвейг не стала пытаться улизнуть. Она гордо расправила плечи, вздернула нос и зашагала по снегу, покачивая бедрами. Поравнявшись с Бесом, ведьма лукаво ему подмигнула. В ответ наемник клацнул острыми зубами и одарил ее недоброй улыбкой. Взгляд его золотых глаз обещал Сольвейг крайне увлекательное путешествие. Увлекательное… и не самое приятное.