Бесконечность

Я плачу, но в глазах сажа. Снег столь приятный на ощупь — хрустит меж пальцев. А небо такое тёмное, бурное, будто волны облаков скоро собьют меня в своём потоке и унесут вдаль. Джеймс, прости. Не могу больше ни о чем думать. Ветер завывает так сильно, что в ушах стоит долгий, протяжный гул. Ветки раскачиваются из стороны в сторону, и снег с них падает вниз, ударяясь об сухую грязь и поломанные деревья. Небо и свет создал Бог, но нет Бога без света и неба. Я и не представляла себе, что смогу тебя потерять. Разве могло это стать возможным? Я думала, «мы» останемся навечно. Будем путешествовать по странам, слушать пение ночных музыкантов, играющих на улице полночи, выучим наизусть все созвездия. Посетим фестивали огоньков и покатаемся на корабле, хватаясь за ванты. Я вспоминаю твои шелковистые волосы, трогая подушечки пальцев сейчас. Иногда меня сковывает липкий, словно карамель, страх, мысль о том, что ты больше не вернёшься. Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Кого ты слышишь, пока спишь? Джеймс, любимый. От тебя осталась лишь пыль, что давным давно улетучилась по воздуху. Если я вдохну, буду ли я чувствовать ту же страсть, то же рвение, будет ли моя жизнь наполнена смыслом? Я думаю об этом снова и снова, я дышу так глубоко, что скоро лёгкие привыкнут к этому; но ничего не происходит, без тебя что-то пропало во мне, исчезла и я сама. Как же осточертела эта бесконечность. Куда бы я ни посмотрела, время непременно стирает что-то, оставляя лишь сбитые углы, а я стою среди всего этого и ни капли не меняюсь. Двести лет, а на мне ни морщинки. Зато на плечах огромное количество опыта, которое давит мне на грудь. Я вижу в себе старость, вижу потухшие глаза, зато моему телу всегда двадцать, ему вечно, блять, будет двадцать. Волосы намокли, теперь я похожа на ведьму ещё больше. И всё-таки, мне нравится то, как я выгляжу. И бледная кожа мне тоже нравится. Как и великолепная скорость, а также огромная сила и много чего ещё... Вампиризм подарил мне нормальное будущее, хоть и вечное: без насилия, без голода, без отсутствия нереализованных возможностей. Жаль только, что проявить себя нельзя, да, милый? Ты же так сильно хотел стать кем-то, чтобы имя у тебя было громким, а популярность великой; чтобы весь мир тебя знал. А потом всё сорвалось. Жалел ли ты об этом, целуя меня в лесах? Думал ли ты о своей жизни, пока был со мной? Считал ли меня пустышкой или любовью? Иногда я видела в твоих глазах страсть. Она была неподдельной. А иногда я смотрела на тебя и думала, что же за человек в тебе скрывается, потому что ты даже смотреть на меня не хотел. Как такое возможно? Была ли я обузой? Не молчи... Теперь, спустя год, я осознаю, что ты значил нечто большее: в тебе была суть моего существования, ты был не просто моим мужчиной, ты был тем, кто открывал новые пути для моего сознания. И без тебя я чувствую себя в тупике. Пальцы серые, стертые, под звездами они блестят. Я вижу всё. Вижу, как вдали бегает Лоран в поисках меня и не слышит ничего, потому что я давным давно перестала дышать — мне надоело тебя искать. Вижу, как зайцы носятся меж деревьев, пытаясь сбежать от столь ясной всем смерти, вижу кристаллики снега у меня на подушечках пальцев. И рука медленно сгибается в кулак. Словно не моя: жилки напряжены, костяшки пальцев побелели. Сила, сила, сила. Её так много, а я сжимаю всё сильнее, и мне не насытиться. Никогда в жизни я не смогу удовлетворить физический голод, никогда не буду чувствовать полную мощь своих рук, потому что сила моя безгранична. Как и я сама. Господи, почему одежда намокла? Обычно этого не происходит. Какая каверзная ситуация. Снежинки летят в стороны, и я наконец могу увидеть не только верхушки деревьев, гор, но и небо, я могу увидеть всё вокруг себя, и это вызывает во мне трепет. И страсть. Звёзды усыпают меня словно блёстки. Наконец-то могу поправить прическу! Мокрые волосы лезут в лицо. Несмотря на изменившееся, совершенное тело, это остаётся одним из самых неприятных ощущений. Он бежит ко мне, и улыбка озаряет моё лицо. Побегаем? Полнолуние соберет круг ведьм на поле в десяти километрах отсюда, и я принесу жертву. Распятие на кресте одного из главных грешников. Каждая частица под надзором: пыль, что оседает от моего бега, снег, что взлетает при касании моих стоп — абсолютно всё. Я вся и я всё. Какое же удовольствие доставляет эта мысль. Здесь мы соберемся ночью и будем пировать. Будем жечь костры на сухой, пожелтевшей траве, ходить голыми, а с утра жертвоприношение обратит нас в искры света, и не будет никого лучше нас. Не будет никого чище. И даже питьё людской крови не сделает нас грешниками. Как же долго я смотрела на неё, мечтая провести ногтями, острыми, как бритва, по её шее. Мечтала видеть стекающую по шее кровь, которая заставит меня смеяться. И я из глубокого презрения даже не притронусь к ней. Я пью кровь людей, я убиваю этим людей, но я буду брезговать пробовать её на вкус. Она не достойна даже этого. Господи, как же ужасен был тот момент, когда он поцеловал её в шею. Зачем это всё? Эта драма, напыщенность? Мы оба знаем, что это всё пусто и скучно, ведь мы видим такое в людях уже больше ста лет. А она его чем-то привлекла. Чем можно так привлечь? Такая же, как и все. Думает о том, что делать с жизнью, пока не сумеет состариться; наверняка будет бегать за ним множество лет, а он никогда не скажет ей «да». Почему? Да потому что ему известно всё. Как и мне. И если я довольна этим, хотя выбор был всё же не за мной, то он выбором не доволен. Эдвард — монах. Эта мысль вызывает на моём лице улыбку. Иногда я смотрю на себя и думаю: «Боже, милочка, как же ты постарела...». Год убил во мне больше жизни, нежели сто лет, даже если за эти сто лет я скиталась, голодала и страдала от одиночества. Даже тогда было приятнее, нежели сейчас. Чувствую себя грешницей, лицемеркой. Вот я кричу о своей ненависти, а вот я судорожно слушаю, как во мне ничего не бьётся, и от этого хочется кричать. Как давно я стала так волноваться об этом? Он говорит: «Переставай валяться под сугробами с неделю на глубине пяти метров». Я отвечаю: «Хотелось посмотреть на небо». Он ругается: «Ты могла ушибиться!» Я смеюсь. Довольно громко, чтобы начал смеяться и он. Лоран что-то видит, замечает, чувствует. Я сбегаю от него, не являюсь на охоту. Я просто не ем. У меня синяки под глазами размером с соседнюю Вселенную, а я даже не собираюсь решать эту проблему. Не до того. Если признаться, многие из нас, даже спустя десятки лет, не в состоянии перейти на «другой» язык. Вместо голода — жажда, вместо сна — пустота, вместо сердцебиения — ничего, и иногда это заводит в тупик. Ты лишаешься воспоминаний, но привычки остаются с тобой: ты довёл их до автоматизма когда-то, так что же теперь? Первые годы я никак не могла перестать искать какие-то отели — сна не было, постоянная бодрость утомляла, и я лежала сутками на ковре в номере, слушая разные звуки. Тогда я была ещё такой маленькой, и, если бы у меня был шанс, я вернулась в те времена, чтобы встретить себя, покрытую кровью, в грязной одежде с ужасными волосами, и сказать: «Всё будет хорошо». Тогда это придало бы мне уверенности, я бы стала ощущать себя в своей среде. И мне не приходилось бы сжимать собственные колени руками и сидеть на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, пока этажом выше насилуют женщину. Сколько лет прошло, а эти крики я помню наизусть. Хотелось ворваться в тот номер, сделать что угодно, но помочь. А в итоге, что ни неделя, то новая жертва, а я сижу на полу с красными глазами и кусаю от злобы руки. Мне дали силу, дали невредимость, я могла стать бесстрашной, а стала скиталицей. Это стоит считать первой ошибкой в жизни или очередной? Даже если я пролежу здесь три века, мне не будет лучше. Боль так и останется со мной. Навсегда. Пальцы не будут затекать, голова не устанет, я никогда не замерзну, даже если закопаюсь в сугробы ещё сильнее. Небо никогда не будет таким чистым, луна никогда не будет так ярко светить. От кого я бегу и куда? Конечно же, от своих мыслей. Снова он. «Ты, может быть, вылезешь? Я тебя целых десять минут искал». Как далеко он от меня? Километра три? «Я хочу охотиться с тобой, ты лучше всех нападаешь на бизонов». Теперь же между нами только метры. Меня вытаскивают за рукав наружу. — Лоран, позволь мне просто отдохнуть, — когда я видела его в последний раз? Месяц назад, два? Я не помню, сколько времени прошло, не вижу разницы; в мире отличаются лишь закаты и рассветы, а все остальное одно и то же. — Я волнуюсь, Ви. Я, по сути, живу один, а здесь опасно. Вчера ночью на меня напали с другого берега оборотни. Я даже и представить не мог, что они там. — Сильно воняли? — улыбка на лице в этот раз не заставляет его улыбаться. — Чуть голову мне не откусили. Я перепрыгнул через реку, а дальше они не пошли. Странно, конечно, но мне очень повезло, так что прошу, возвращайся. Я понимаю, что тебе больно, мне тоже больно, но... — Но что? — Я не предлагаю жить тебе дальше. Это глупо. Но вернись хотя бы в мир, ладно? Хотя бы сходи на охоту со мной. На тебя страшно смотреть. — Я похожа на ведьму? — теперь он всё-таки улыбается, а через секунду уже сжимает меня в объятиях. Как же это... непривычно. Такое ощущение, что от смущения скоро щёки запылают огнём, но этого не произойдёт никогда. Температура моего тела никогда не повысится. — Ладно, ладно, я иду, видимо, всё слишком плохо, раз ты обнимаешь меня. Он смотрит на меня, заправляет прядь светлых волос за ушко. Глаза у него темнее, чем эта ночь. А ведьмы давным-давно зажгли костёр. В темноте я слышу бизона за огромным дубом и даже вижу. Он роет мордой снег, шумно дышит, я чувствую, как капли воды во время выдоха выпадают из его ноздрей. Чувствую его животный запах с кислинкой, запах шерсти в смеси с молоком. Самка. Она ищет сухую траву, чтобы потом накормить малышей. Извини, но мне придётся тебя убить. Я слишком долго пробыла в спячке. Адски режет горло, хочется выдохнуть, оскалиться, зарычать, но тогда я спугну это огромное животное. Как же приятно ходить голыми ступнями по снегу, он такой же мягкий, как и одеяло в чужом доме. Смотрю туда, где должен быть Лоран, и не вижу его рядом, надеюсь, он не пытается напасть на то животное, что принадлежит мне. Я уже положила на него глаз. Не проходит и секунды, как сталкиваю бизона в снег и, наклонившись, впиваюсь зубами в кожу, протыкаю её, чувствуя сильное тепло, даже жар. Кровь сладкая. Очень сладкая. Мне хватит её, чтобы не сорваться и не напасть на Беллу, когда я приду к ней. Только из-за этого и охочусь. Никакого одолжения я делать Лорану не собираюсь, от него за версту пахнет предателем, а я не дура, чтобы этого не видеть. Кровь стекает по шее, и я, подхватывая её пальцами, облизываю языком ладони, а затем вытираюсь снегом, чтобы не выглядеть полной уродкой. Сначала я слышала грубое сопение самки бизона, а затем и оно сошло на «нет». Ещё одно сердце на моих глазах перестало биться, и больше я не слышала его стук. Как же красиво светает. Сегодня небо не покрыто облаками, оно ясное и светлое; я чувствую скрежет, кожа скоро станет блестеть, и тогда мне не поверят, даже если скажу, что спала в сугробе из блёсток. Вглядываюсь в Солнце и вижу в нём мелкие тени, которые, взрываясь, отдают в красные точки. Так увлекательно, что я не замечаю, как быстро проходит этот день. На вершине горы дует сильный ветер, зато мои волосы, наконец, высохли. Костёр ведьм уже потух. Они будут спрашивать меня, почему я не пришла, а мне придётся соврать. И ведь теперь такой шанс мне выпадет только через сто лет. Теперь я снова лгунья, и шансов других у меня нет. Чувствовал ли ты когда-нибудь, как трясутся руки не по твоей воле? Именно это происходит сейчас со мной. И никогда мне не было так морально больно. Я смотрела на этих двоих в течение долгого времени, а сейчас у меня выпал шанс появиться, ведь он уехал. Я поняла это, когда бежала к их дому. Мне хотелось зайти внутрь и просто умереть, ведь первые недели без него я не могла даже ходить. Повсюду чуялся страх, он вылезал из всех щелей, и мне было страшно, я надеялась, что они загрызут меня и сожгут. Но этого не случилось. Меня встретил пустой дом. Лишь ивы гнулись на ветру, а листья шуршали. Вот он, мой великий шанс! Белла одна, а я трясусь от страха, словно не я вампир, а она. И словно жизнь мне важна. Я долго думала, что скажу ей напоследок. Как я буду глядеть в её блядские карие глаза и говорить о том, что она испортила мне жизнь. А потом подумала, что буду выглядеть слабой. И тогда у меня не осталось вариантов. По ночам я видела её образ: она сидела у меня на коленях, её кровь лилась по моим конечностям, стекала на пол, а я смотрела в постепенно тускнеющие глаза и улыбалась, со страстью хватая за шею. Мне так хотелось отомстить Эдварду, ведь именно он это сделал, но потом я поняла, что попросту до него не доберусь. С ней проще. Ему будет больнее: я убью её, как он убил меня, когда сломал шею Джеймсу. Я лежала в сугробах, снег защищал меня от проблем и нападок, думала только об этом акте мщения. А теперь, когда Каллены уехали, и карты раскрыты, мне просто не хватает сил. Жаль, что вампиры не плачут. Так и стояла я весь день, думая, что делать. Её отец приезжает домой вечером и рано ложится спать — он почти не пересекается с дочерью. Я множество раз видела его лицо через маленькое окошко со стороны леса, зато он не видел меня. Ворваться в комнату, пока она делает уроки, и сломать её шею? Тогда она не увидит боли. Напасть на неё и выпить всю кровь? Я брезгую делать это. Убить её отца? Слишком странный путь для возмездия. Я просто хочу, чтобы ей стало также больно. Если она будет спать, то я смогу разобраться уже на месте. Когда солнце садилось, я сумела, наконец, перестать волноваться хотя бы чуть-чуть. Пора бы помыть волосы, чувствую, как от них пахнет кровью. Интересно, куда сбежал Лоран? Я не видела его слишком долго, хотя на охоту мы шли вместе. Быть может, он осилил себя и пересек границы реки, чтобы попасть в другой лес. Вариантов нет, мне надо идти. Никогда ещё я не чувствовала себя такой лёгкой при беге, будто я сбросила несколько десятков килограмм, хотя, по сути, почти ничего не ела. По ночам в лесу красиво: лучи света отражаются от Луны, и комья снега сияют, животные медленно бродят, стараясь не стать жертвой хищника, а совы иногда смотрят мне в глаза. Её дом находится на окраине города. Чем ближе я была, тем сильнее, как мне казалось, жар приливал к лицу. Хотя щеки у меня цвета фарфора, а волосы под луной были ярко-рыжими, и мне это нравилось. Сколько придётся стоять у её дома прежде, чем я войду? Окно открыто. Бедная малышка ждёт своего малыша Эдди, который придёт и прижмёт её к себе ночью. Но этого не случится. Есть вещи пострашнее одиночества, Белла. Снег хрустит под ногами, и я невольно оставляю следы. Чёрт, придётся быстрее передвигаться. Цепкой хваткой задеваю ветки, висну на них, чувствуя, как под моими пальцами под давлением сжимается снег и превращается в маленькие льдинки. Она спит в своей кровати, лишь от настольной лампы исходит тусклый свет. В открытое окно дует лёгкий ветер, задевая шторы. Я бесшумно цепляюсь за окно и проникаю внутрь. Её лицо. Оно мне не видно. Чем меньше я буду смотреть на неё, тем меньше я буду волноваться. С другой стороны, я пришла именно к ней, зачем же мне смотреть по сторонам? «Просто не оставляй следы», — отчаянно говорит мне разум, и я с ним соглашаюсь. Повсюду какие-то коробки, на столе книги и незакрытая тетрадь. Физика. Неплохо, неплохо. Чувствую подушечками пальцев припухлости на бумаге от сильного давления руки на ручку во время письма. У неё витиеватый почерк. На глаза попадается фотография, на которой стоит она со своим отцом. Чарли Свон. Каким же красивым ты был, когда бродил по лесу. И смешным. Самонадеянный чурбан — ты привык жить в маленьком мире, не касаясь ничего другого. Не привык меняться, не привык видеть эти изменения, и мне было так смешно наблюдать страх в твоих глазах. Ты боялся увидеть это «нечто», ведь здесь, в вашем маленьком городишке, наверняка никого не убивали. Форкс — один из тех глухих городов, в которых обычно ничего не происходит, и жизнь отчасти похожа на временную петлю, только вот на неё никто не жалуется. Я была рада убить твоего друга, ведь он всё «знал» и также отчаянно пытался закрыть этот мир от каких-либо бед. Какая самонадеянность. Так я за какие-то сто с лишним лет превратилась из трусихи и скиталицы в злую женщину. Ты повернулась. Я до сих пор не решалась дышать и боюсь делать это, ведь твой запах сгубил всех: сначала Эдварда, а затем и Джеймса. Твоя ладонь сжимается в кулак, я слышу приглушённый стук твоего сердца, ты дрожишь. Тебе холодно или...? Любопытство одерживает вверх: я аккуратно касаюсь своими пальцами твоих, и ты тут же их отдёргиваешь. Они такие же холодные, как и мои. Ты замерзаешь каждую ночь, пока ждёшь его. А он давным-давно ушёл. На этих коробках обрезанные фотографии, я не знаю, зачем ты его вырезала, и мне никогда не станет это известно, но я поняла. Ты такая же, как и я. И живёшь ты одной болью. Хватаешь руками за кровать во сне, слёзы стекают по лицу, и тут же раздаётся крик. Протяжный, с хрипотцой. Ты кричишь, и я вижу, какую дыру он оставил в твоей душе. Неужели я пришла зря? Почему я не чувствую злости? А что я чувствую? У меня в ушах стоит твой истошный крик, и я еле как слышу вой филина в лесу. Трогаю тебя за руку, и мне всё равно, что будет дальше, просто проснись и посмотри на меня. Пальцы судорожно вбиваются в твою расслабленную ладонь, и ты отчаянно её сжимаешь, хотя глаза всё также закрыты. Я вдыхаю, стараясь успокоиться, ведь слышу снизу шаги, приближающиеся сюда, и мой взгляд направляется на тебя, а ты уже молчишь, хотя гул в голове не даёт мне сосредоточиться. Кровь. Много крови. Такая сладкая, а ещё вкус мёда и какой-то карамели. Шампунь или что-то ещё? Мне больно, мне стало только больнее, мне также больно, как в тот день, когда я увидела разбитые зеркала и сожженные доски. Ты спокойно дышишь, ты привыкла, что он такой же на ощупь, но это не он, а я, и я доставляю ещё больше боли. Дверь скрипит, Чарли входит внутрь. Он стоит в проёме и с тоской смотрит на свою взрослую дочь. Ему тоже больно. И, возможно, больнее, чем всем нам. Я бегу по улице, покрытой снегом, и мне всё равно, какие следы я оставлю за собой; всё, что сейчас меня волнует — это твой запах и твоё бьющееся сердце, и перед глазами я вижу лишь тебя. Деревья вокруг постепенно сливаются в одну линию, и я сбегаю, как всегда. Я не в состоянии это принять. Выражение его лица и твой крик... Я так не могу.