И больше не бояться

Александру Горчакову никто не указ. Батюшка с матушкой, безусловно, добрые советчики и слушатели, педагоги — уважаемые люди, среди которых встречаются те, чьё мнение он по-настоящему ценит. Но подчинить его себе никому не удавалось доселе. А потому чувство, тревожное и безнадёжно сильное, что клетку рёбер проламывает, его пугает. До бессонницы по ночам, до круговерти мыслей, что не приносят успокоения. Это отчаянное и до кончиков пальцев правильное томленье не вызывает ничего, кроме страха. А что если удастся его покорить? А что если сильный, независимый, не нуждающийся ни в ком Франт вовсе не прочь сдаться? Он слышит, замечает, как все вокруг поговаривают меж собой, исподтишка, что он стал бы прекрасным дипломатом. Товарищи в лицее уважают, кто по-доброму, а кто не очень завидует. Наставники и учителя прочат великое будущее. А он пожимает плечами и дивится своему равнодушию. Да, занимается прилежно, читает много и с огромным удовольствием. Но к советам и назойливым поучениям он относится скептически и как-то снисходительно даже. Данзас называет это независимостью, Пушкин — духом бунтарства, что не раскрыт в нём до конца, Кюхля — проявлением внутренней силы, а Пущин… А Ваня молчит, качает головой, будто приходя к какому-то выводу. Умозаключению, которое Горчаков жаждет услышать. Саша прогоняет упрямую мысль, жужжащую, мешающуюся. Мнение Вани ему отчего-то важнее, дороже всех прочих. Александру Горчакову ничего не стоит обворожить любую. Он не знает, чем именно подкупает: манерами ли, холодной, но ничуть не отталкивающей учтивостью или же мастерством поддержать беседу. Француз утверждает, что Саше бы пылу побольше да настойчивости — и он мог бы прослыть дамским угодником и разбивателем сердец. Он лишь отнекивается и тему переводит, мол, пустяки всё это, Обезьяна, ни к чему. Взгляд Вани в такие моменты едва уловимо теплеет. У Горчакова в груди не иначе как пожар разгорается. Александру Горчакову никто не смеет перечить. Чай у него своя голова на плечах да стойкая уверенность в том, как поступать должно. Вот только он узнаёт этот протест, немую просьбу, мольбу одуматься во взглядах товарищей, в проницательном взоре Сазонова. Все они, кто втихую, а кто, не стыдясь, открыто, твердят как один. «Не стоит, Саша, не стоит». Будь на то его воля, он бы сам себе запретил. Но он бессилен. Бессилен перед нежным, тёплым взглядом из-под подрагивающих ресниц, перед кудрями, которые постоянно хочется взлохматить — да так, что пальцы горят немилосердно. Негоже ему думать, лелеять, возвращаться мыслями к тому, от кого сердце пускается вскачь, не щадит, не сбавляет темпа, галопом пробивая исхудившуюся оборону. «Что происходит, Франт, что, чёрт возьми, с тобой происходит?» — вопрос, встречающий тишину и эхом раздающийся в его сознании. Александру Горчакову неведомы страхи. На приёме в честь дня рождения никому не известного, но вполне достопочтенного дворянина, его от боязни едва не трясёт. Обещание, данное самому себе, непостижимым образом расшатывает стойкость, что всегда была среди его достоинств, среди черт, что проявлялись в нём отчётливее остальных. Но он держит слово, а потому недюжинным усилием воли унимает нервную дрожь и вливается в атмосферу торжества так, словно не сыскать задачи проще. Через час он по-дружески просит Пушкина прикрыть, вдруг что приключится, и тот отвечает тёплою улыбкой и хлопает по плечу, словно уверяя: всё под контролем. Пушкин — тот ещё балагур, но Горчаков доверяет, а как по-другому с друзьями? Александру Горчакову смелости не занимать. Но он впервые запинается, мнётся, а то и вовсе молчит. Встречает обеспокоенный взгляд в глазах цвета ранней весны напротив, и вдруг становится решительно всё равно. Он ведёт Ваню за собой, ничего не поясняя, думает недолго — достаточно, чтобы понять: сердце всё так же будет барабанить о рёбра, и ничего не исправить. А нужно ли? Однако можно по крайней мере испытать судьбу. Узнать. И больше не бояться. Потому что так правильно. Так честно. А он, надо отметить, не привык себе врать. Когда Ваня отвечает на робкое касание губ, Саша вдруг понимает. Ему, Александру Горчакову, ничего в жизни не надо. Только Ваня, доверяющий, чистый, открытый. Его.