лужи

Дрожат ладони. Стекло холодное, но не отрезвляет разум. Дождь ритмично настукивает какую-то знакомую мелодию, хотя для Чимина любой звук складывается в один мотив, одно видение. Переливы фортепианных аккордов под белыми, сияюще-фарфоровыми, тонкими и хрупкими пальцами Мин Юнги. Музыка рекой текла в мозгу Чимина, и этот водоем не иссякал. Порой парень начинал думать, что теряет рассудок. Лишь один сон он видел, мечась по мокрым от холодного пота простыням ночью, лишь одна мысль была в голове, что бы он не делал, куда бы ни шел. Мин Юнги. Белые пальцы. Плавная мелодия. Я нуждаюсь в тебе. Чимин уже сорвал голос, давно перестал себя слышать, да и не хотел больше кричать в запотевающее стекло. Не помогало. Выплескивать эмоции различными способами он пробовал первые пару месяцев, в период отрицания и гнева. А дальше наступила пустота и вечный дождь, лужи, которые скапливались на дне души и не высыхали, становились глубже. Капли безвкусной воды равномерно капали, безнадежно, одиноко. Чимин устал, Чимину не больно, Чимину пусто, не помогайте Чимину, он не просит. Да не просит он ничего! Хосок достал со своим «Принести тебе тортик?», «Пойдем погуляем, Чим, развейся!». Надоел до тошноты Чонгук, который внезапно постоянно начал называть его хеном, зауважал. Мелкий придурок. Чимин ничего не просит. Чимин ничего не хочет. Стекло холодное, и лужи в его душе тоже. Очень. Как они еще в лед не превратились? Хотя… Никогда не превратятся. Настоящий лед — глаза Мин Юнги. Тот взгляд, когда кто-то будит его раньше времени, спугивает момент вдохновения, критикует коллегу, обижает Чимина… Мин Юнги был страшен в эти моменты. Казалось, он весь становился айсбергом, а те, кто осмеливались поспособствовать этому, мгновенно превращались в Титаник. Шли на верную смерть, которую нес Мин Юнги. Чимин всегда боялся старшего парня видеть таким, хотя и в глубине души знал, что тот никогда, никогда его не тронет, максимум, голос повысит. У Юнги было особое отношение к Чимину, он чувствовал, что мальчик потерялся, понимал, что может стать его Полярной звездой. И стал — сам никогда об этом не жалел, зато жалел Чимин. Такой юный и наивный, он мог влюбиться лишь за один комплимент, а тут целый Мин Юнги, который заботится так, как никто никогда не заботился… Щелк. Влюбился. Чимин не осознавал, что зря, Юнги не хотел принимать, насколько серьезно мальчишке снесло крышу. Он продолжал быть ангелом Чимина. Он избаловал его своей трепетностью, почти родительской любовью, он дарил ему музыку, теплые объятья, такие необычные для его ледяной оболочки. И Чимин влюбился, тонул в Мин Юнги с головой и выныривать не собирался. Нет, окружающие не ослепли. Они все видели, до них дошла ситуация очень быстро, но они не вмешивались. Хосок и Джин с ужасом наблюдали в стороне за тем, как счастливо Чимин сияет, выжигая на Юнги следы своих лучей и расплавляя его. Тэхен пытался внушить Намджуну, что это ненормально, «ты же лидер, повлияй!», а Нам качал головой и сжимал сильные пальцы на костлявом плече Тэ, а Чонгук плакал в подушку навзрыд. Это была его маленькая личная трагедия, которой он ни с кем не собирался особо делиться. Всем и так было все равно, все боялись за ожоги на личности Юнги, которые оставлял солнечный Чимин, а за раны того же происхождения на Чонгуке всем было плевать. Маленький, перерастет. Но Чонгуку не хотелось перерастать. Он по натуре своей был мазохистом, и любил прикосновение льда к коже. Любил Мин Юнги, но не так, как Чимин. Он лишь хотел, чтобы Юнги был полностью его, живой или мертвый, но он лишь хотел каждый миллиметр его тела, его души, он хотел узнавать Юнги со всех сторон, видеть его каждый день, и плевать ему было на ту музыку, плевать на то искусство — Юнги, Юнги, Юнги, дайте мне Юнги. А объекту его «хотелки» было все равно — Чимин выжег ему зрение, запечатлев на сетчатке лишь свой образ. юнги Стекло холодное и тонкое, звенит, когда крупные капли ударяются и пытаются его разбить, пробить, словно пуля, и гладко войти сквозь ребра Чимина, чтобы достигнуть конечной цели и плюхнуться в лужу пустоты. Как мерзко осознавать, что ты умер со своей путеводной звездой, со своим проводником. Чимина не пускают на кладбище, потому что на похоронах он в кровь разодрал пальцы, пытаясь открыть заколоченный кленовый гроб, крича и плача, пока Джин и Намджун оттаскивали его. Чонгук сидел на сырой земле. Его не держали ноги. Тэхен держал младшего за плечо так, будто Гук его последняя надежда, а Хосока приводили в чувство нашатырным спиртом. Чимин помнит грязные руки и их отпечатки на поверхности чертовой коробки с его мертвым Мин Юнги внутри. Помнит, как саднило пальцы, они кровоточили, но это почти не было больно. Источником боли было сердце Чима. Оно не хотело больше биться. Чимин тоже не хотел больше бороться с крышкой гроба и гвоздями, но продолжал это делать. Он делал это, когда Мин Юнги закопали. Он делал это, когда машина увозила шесть человек с кладбища. Он делал это, когда Хосок умолял не открывать окно и не смотреть вниз. Он делал это, когда начали образовываться лужи. Стекло холодное. Пальцы дрожат. Чимин под фортепианное сопровождение в своей голове борется со смертью человека, которого любит. Юнги, ты же жив, ты не умер. Юнги, вернись. Юнги, мне холодно. Юнги, помоги юнги юнги