Той ночью...

       — Надо быть осторожней, курсант. — раздаётся звучный голос прямо над ухом.       Макс на миг поднимает глаза. Ч-чёрт!        — Тебе тоже, — кивает Макс, предпочитая смотреть в пол. Пусть он его не узнает, пусть не вспомнит!       — Столовая в другой стороне, — Григорьев вздрагивает. Давно забытые, но такие знакомые отеческие нотки в голосе. А у них разница в возрасте всего тринадцать лет.        — Я не голоден, — открыто улыбается парень. Нет, кажется, не узнал. Не мудрено, тогда у Макса были достаточно длинные, вечно забранные в хвост волосы и не было такой горы мускулов.        — Ты же не курсант… — выражение его лица меняется, ухмылку точно стёрли. — А кто ты такой?       Пристально вглядывается в лицо мальчишке. В глазах мелькает искорка узнавания.       Нет, только не это! У Макса вырывается нервный смешок. Узнал, теперь точно узнал! Макс не находит способа лучше, чем бросить мимолетный взгляд на лестницу, одной рукой небрежно потеснить мужчину и подняться наверх. Великолепная встреча, ничего не скажешь!       Ещё эта история с Алёной, капитанской дочкой, чего стоила! А парню всего лишь захотелось пофлиртовать с красивой девушкой, тем более, повод был — её верх от купальника был у него в руках.        — Если хочешь его вернуть, тебе нужно быть поласковее. И не грубить старшим, — конечно же, он издевается. Ей придётся либо его поцеловать, либо идти до каюты полуголой.        — Ты сам вернёшь, или тебе помочь? — вопрос явно риторический. Макс успел забыть, когда видел Германа таким. Как грозовая туча в солнечный день, появился из ниоткуда, выступил из-за спины Алёны. В голосе неприкрытая угроза.       Мимолетный обмен взглядами, секундная борьба. Полный разгром всех флангов!        — Спасибо, обойдусь, — парень разворачивается и уходит. Воспоминания вспугнутыми птицами мечутся в голове.       В чёрном, он как всегда в чёрном даже в самый солнечный день. Это из-за проблем с терморегуляцией, он рассказывал однажды, когда они в час ночи бродили по ночной Москве. Кремль, Красная площадь. Зима, пятнадцатиградусный мороз, а он был в серой толстовке и тёмно-синей жилетке поверх. После Афганистана он перестал чувствовать перепады температуры — побочный эффект ранений.       Теперь он его ненавидит, ненавидит, ненавидит! И для Макса до сих пор загадка, почему. Просто. Что произошло в тот день, что Макс упустил? Чего он не знал, и о чём не догадывался? Прошло два года, за это время можно было просто забыть и отпустить. Герман не забыл, такое не забывается.       Макс тогда вернулся поздно, одиннадцатый час. Швейцария, до запуска проекта «Александрия» оставалась буквально пара дней. Германа никогда не было так рано — для него, естественно рано. Его временем была ночь. Если честно, это было квинтэссенцией жизни Макса, в светлое время суток Ворожцова он не видел, тот слишком много работал.       Но он был дома. В гостиной тускло горела лампа над маленьким журнальным столиком. Герман, сгорбившись, сидел за ним, уронив голову на руки. Сколько он ждал Макса? Он явно приехал с какого-то важного события: совещание или конференция, что бы то ни было. Он был в форме ISPA: чёрный китель с погонами и нашивками. Рядом с его локтём на столе лежала фуражка с медной полоской у козырька с выбитой на ней фамилией.       Макс сделал робкий шаг через порог, не решаясь даже кашлянуть, подать голос. Это и не потребовалось. Герман поднял голову и посмотрел на Макса долго, тяжело. Но Макс испугался. Из его глаз словно искорка пропала. Взгляд потух.        — Вещи завтра заберёшь, — неожиданно произнёс Герман, вновь глядя в стол. — Пойдёшь после к координатору. Тебе найдут новую квартиру.       Только теперь до Макса дошло — что-то случилось. Он пару раз кивнул, отступил назад и вновь кивнул, явно превращаясь в китайского болванчика.       Он его ненавидит, ненавидит всей душой и показывает это. Сейчас, находясь на испанском корабле вместе с Алёной, сладко дремлющей у него на груди, Макс вспоминал всё.       Почему-то на ум приходит самое банальное. Ревность. Из-за Алёны? Вполне возможно. Макс отчаянно не понимал, зачем ему — взрослому мужику и — Господи, откуда у него вообще берутся такие мысли? — непонятно какой ориентации. Макс краем уха слышал, что Герман был женат, и, кажется, у него даже был ребёнок, но это были слухи, домыслы; Герман был вторым после Рутковского по части тайн.       А тут — двадцатилетняя девчонка, ровесница самого Макса. Хотя кому и когда это мешало?       Герман любил её. Или нет, но относился вообще по-другому. Смотрел на неё так, как когда-то смотрел на Макса. И Григорьев тоже ревновал, чувствуя кипучую злобу. Отчасти поэтому он пытался завязать отношения сначала с Ксенией, потом с Алёной. Хотел причинить Герману боль. Не получилось.        — Отстань от Алёны, или тебя найдут в одном из этих ящиков, — тягуче произносит Герман, прокручивая рацию в руках.       Макс откровенно поиздевался над ним, «выбирая» себе ящик. При этом не поворачиваясь к Герману спиной. Нельзя. Опасно. Но нужно что-то придумать. Если он не согласится отстать от Алёны, то из трюма не выйдет. Его потом отсюда вынесут. Вперёд ногами.        — А как ты меня туда засунешь? — за двумя ящиками краем глаза Макс замечает гарпун. И эффектным движением хватает его, становясь в такую позу, словно держит обыкновенный пистолет. — Если я прострелю тебе руку?       Герман не удивлён. А если и удивлён, то не показывает этого. Поднимает обе руки вверх, в одной до сих пор рация. Макс усмехается.       Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, да. Герман скашивает глаза вбок. Быстрое, едва заметное движение, и они уже стоят друг напротив друга в боевой позиции, сжимая в руках тяжёлые гарпуны.        — Второго шанса не будет, — качает головой Ворожцов.        — У меня есть для тебя хорошая и плохая новость, — плохие новости сейчас будут для Макса — Герман медленно снимает гарпун с предохранителя. — Хорошая — меня Алёна пока не интересует. А плохая, — Макс вновь улыбается. — Я могу и передумать!       Ни секунды не колеблясь, Герман стреляет, слегка дёргаясь, когда отдачей гарпун ударяет его в плечо. Макс, белый, как покойник, стоит, вжавшись в стену, как на уроках физкультуры в школе, чтобы пятки, крестец, лопатки и затылок были прижаты.        — Ты промазал, — выдыхает парень, с трудом сдерживаясь, чтобы нервно не сглотнуть вставший в горле ком. Поворачивает голову, смотрит на стрелу. Попади она ему в голову, парень бы сейчас не стоял. Лежал бы вдоль стены, а под ним бы медленно натекала кровавая лужа.        — Ты запомни, — внушительно говорит Герман, всё ещё сжимая в руке гарпун. — Никогда не угрожай оружием, если ты не собираешься его применять.       С громким стуком гарпун падает на ящик. Герман двумя пальцами подхватывает рацию и уходит.       «Я это знаю, знаю!» — Максу хочется кричать. — «Ты сам мне об этом рассказывал! Тогда, на улице! Неужели ты не помнишь?»       Слишком много воспоминаний, слишком… Макс помнит многое, о чём предпочёл бы забыть. Герман наверняка не помнит. Хотя, кто знает?       Та ночь на улице… Это была Москва, штаб-квартира ISPA в то время была там. До запуска проекта «Александрия» оставалось два года. Максу двадцать лет, он только начал свою работу на Рутковского. По факту, охранника-телохранителя. Он возвращался в свою съёмную квартиру на Арбате — Александр не жалел денег на жильё для своих сотрудников. Возвращался — и не успел даже выйти на дорогу. Штаб в то время находился глубоко во дворах в нескольких пятиэтажных домах, обшарпанных донельзя снаружи, но внутри… Внутри были учёные-гении, новейшие лаборатории и техника. Не суди о книге по обложке, да.        Почти возле перехода возле заброшенного дома с заколоченными окнами четверо зажали одного. Холодный блеск стали в руках троих, тяжёлый железный штырь — в руках четвёртого. Макс весь подобрался, готовый броситься на помощь и разбросать неожиданных соперников. Явно пацаны, только четвёртый чуть постарше и шире в плечах, более мускулистый. Свою жертву зажали профессионально, не давая и шанса убежать.       Макс ускорил шаг, до злополучного дома нужно было пересечь дорогу и детскую площадку. Он так и сделал, мягко побежал, стараясь не сильно топать. Спрятался за ближайшим кустом, легко раздвинув ветви. Листва предательски зашуршала, но местная гопота его явно не заметила. Зато заметил тот, кого Макс вознамерился спасать. На миг вскинул голову, на секунду замолк — Макс с удивлением увидел, что до драки дело ещё не дошло, — они всё ещё стояли и разговаривали. На повышенных тонах, но без мордобоя. Он ловит взгляд Макса. И едва заметно качает головой.       Макс оторопело замирает. Н е т? Почему? Его же убьют, у него просто нет шансов против трёх ножей и арматуры. Но это старший офицер ISPA, Макс узнал его, видел на паре торжественных мероприятий. Только не видел в деле. Но это боец, опытный боец. Он знает, что делает. Поэтому Макс просто ждёт. Ждёт, готовый в любую секунду прийти на помощь.       Гопота слилась через пять минут. О чём они говорили, знает только Герман. Уже тогда он обладал огромной силой внушения. Авторитетом, называйте это, как хотите. Уже тогда он легко заставлял людей плясать под свою дудку. Макс не смог тогда разобрать слов, он лишь помнил голос Германа. Низкий, тягучий, он словно рассказывал старославянскую легенду, как рассказывают старые, опытные, заставляя слушателей неотрывно смотреть в глаза сказителю, не в силах пошевелиться.       Той ночью было то же самое.        — Почему ты тогда не позволил мне помочь? — позже интересовался Макс. За окнами темень, жалюзи опущены. Парень развалился на мягком диване, практически не следя за сюжетом на ярко светящемся экране, изредка воруя овсяное печенье из упаковки, лежавшей между ним и Германом. Но не борзел, обниматься, как типичная парочка из Питера, не лез. Ворожцов, погружённый в какие-то свои мысли, в телевизор так же не смотрел. Но на вопрос Макса ответил, заметно оживившись:        — Потому что твоя помощь была не нужна, — улыбнулся он. — Запомни, Макс, оружием не угрожают, если собираются его использовать.       За это Макс и любил вечера. Вечером Герман был совершенно другим. Вечером Макс видел не первоклассного бойца, не сдержанного офицера, а весёлого и неистощимого в выдумках человека. Человека, которого Макс любил.       Он мог убить его три раза. Как минимум три. Алёна рассказала, заливаясь слезами. Через несколько дней после того, как Макс его избил. Но проиграл самое дорогое, что у него было. И это не про Алёну.       Пелена встала перед глазами через несколько секунд после того, как Герман нарочито небрежно бросил:        — Потому что если ты останешься, а я отвечу утвердительно, то тебе придётся что-то делать в ответ, а это ведь не в твоём стиле. Ты же у нас тряпка!       Макс помнил его глаза, глаза смертника с гранатой в руках, оставалось только выдернуть чеку. И Герман сделал это ни секунды не колеблясь.       Он избил его. «Я бил его так, что думал, что сломаю руки!». Герман не сопротивлялся от слова «совсем». Самым страшным был миг, когда Герман остановил кулак Макса в воздухе, легко, словно поймал небрежно брошенный мячик. Изо рта и носа у него бежали струйки крови, а он… Не улыбался, нет, скалился, как загнанный в угол волк, на которого направлено ружьё охотника. Как хищник, который бросится на незадачливого зверолова и разорвёт тому глотку. И получит смертельную пулю.       Герман мог отбиться. Легко, и на полу бы валялся Макс. Или не валялся, размазанный по стене. Но он не стал этого делать. Его взгляд застыл, он смотрел куда-то сквозь потолок. А после первого десятка ударов потерял сознание.       Макс бил его, вымещая на нём всю злость и обиду, всю свою боль от расставания с Алёной. И с самим Германом. Под его руками хрустели кости, и лопалась кожа. Жуткое зрелище, но остановиться парень не мог.       «Макс, хватит! Прекрати! Не надо!» Вопли Алёны долго отдавались в его ушах последующими долгими одинокими ночами, проведёнными в трюме на голом матрасе.       Григорьев задел её совершенно случайно, она подошла близко, слишком близко… Что она хотела сделать — удержать его руку? Оттащить его в сторону? Глупо, в нём восемьдесят килограмм чистых мышц и ни грамма жира.       Макс в этот момент занёс руку для очередного удара и даже не понял, что ударил свою девушку прямо по лицу. Разбил губу. Пустячная ранка, ничего серьёзного, но для Алёны это стало поворотным моментом.       Но для Макса самое страшное началось, когда Громова в ужасе выскочила из прачечной. Он остался один на один с Германом, который лежал, не шевелясь. Он едва заметно дышал, на губах лопались кровавые пузыри. «Трещины в нескольких рёбрах», — бросила потом Ксения во время разговора с капитаном.       Макс тогда разрывался. Одна его часть отчаянно хотела броситься следом за Алёной и попытаться ей всё объяснить, а другая не могла бросить Германа, который теперь заметно хрипел при вдохе. «Наверное, это из-за крови, он просто давится ею», — пронеслась более-менее правдоподобная мысль.       Макс сделал несколько неловких шагов и упал на колени рядом с Германом, спешно вспоминая курсы первой помощи со времён мореплавания. Нужно повернуть человека на бок и положить валик под шею, чтобы избежать удушья.       Парень осторожно подхватил Германа под плечи, и, содрогаясь, повернул, стараясь не навредить больше, чем уже смог. Ворожцов никак не отреагировал, до сих пор не приходя в сознание. Макс потянулся за полотенцем, сброшенным на пол в пылу драки, и в ужасе отдёрнул руки. Они были в крови практически до локтей. Григорьев потряс головой, отгоняя наплывающие видения. Этими же руками он избил Германа, а сейчас не даёт ему подавиться собственной кровью.       Небеса никогда не лгут. Они только смеются.       Он нашёл отель, они с Алёной нашли первые. Нашли ночью — Боже, теперь всё крутится вокруг тёмного времени суток. Тёмная громада четырнадцати этажей из ста — остальные затоплены. И Макс поплыл туда один, ночью, бросив Алёну на корабле. Это, на удивление, далось ему гораздо легче, чем оставить её на «Бегущей по волнам», хотя рядом с отцом ей было бы гораздо безопаснее, чем посреди океана в гордом одиночестве.       Оружие, несколько «магазинов» с патронами — лучше не уточнять, откуда они взялись. Еда, сухпаёк, несколько больших фляг с водой. Тёплая куртка поверх, зима, холодно. Короткий охотничий нож во внутренний карман. Две запасные канистры с бензином для моторной лодки.       Маленькая деталь — отель был сингапурский.       Его там ждали. Его подкараулили сразу возле входа, парень не успел пройти и пары коридоров. Он пришвартовал лодку рядом с двумя крутыми гидроциклами, вытащил рюкзак из-под скамейки и сразу достал пистолет. Снял с предохранителя заранее, даже не догадываясь, что не успеет им воспользоваться. Вход был окном, неровно расширенным сверху и по бокам чем-то тяжёлым, кувалдой скорее всего.       Макс с трудом перебросил рюкзак через импровизированный порог, высоковатый для обычной двери. Но это было окно. И порог был, сантиметров шестьдесят в высоту, в ширину сантиметров пятнадцать. Неплохо для обычного отеля. Григорьев попробовал как можно тише перелезть, стараясь ничего не задеть. Почти получилось, он едва задел кроссовком кладку. Наклонился, чтобы подобрать свои вещи и краем глаза заметил метнувшуюся к нему тень. Макс резко отскочил назад, тело инстинктивно приняло оборонительную стойку учителя Кадочникова.       Это не спасло его. Он кожей почувствовал чьё-то присутствие сзади, повернулся и получил удар по голове прикладом — Макс ясно это помнил, прикладом автомата. Парень повалился назад, прижимая руки к разбитому лбу. Перед глазами заплясали мушки, Григорьева резко затошнило. Он понадеялся, что нападавший не увидит, что его жертва ещё не в отключке. Не вышло, соперник оказался опытный и обрушил второй, добивающий удар на голову парня. И Макс наконец потерял сознание.        — Ты думаешь, это ты меня избил? — смеётся он. — Я сделал это сам! Алёна ненавидит жестокость и, похоже, не изменила своим принципам. Теперь мы для неё одинаковы. Она не будет ни со мной, ни с тобой. Добро пожаловать в клуб отвергнутых Алёной! — он хлопает Макса по спине. Довольно скалится и вновь ложится, слегка морщась. Глубоко вздыхает и закрывает глаза. Даже обычный разговор пока требует от него слишком много сил.       Макс выходит из санчасти. «Зачем ты делаешь это?» «Кому пытаешься причинить боль?»       Герман начал надолго пропадать вскоре после их знакомства. «Ты знаешь, это чертовски обидно видеть тебя раз в неделю!» — бросил тогда Макс. Герман промолчал, дипломат чёртов.       У него появился напарник, а точнее, напарница. «Вернее, не она у меня, а я у неё! — злился Герман тем вечером. — Она считается главной в нашей паре!»       Макса тогда задели его слова. «В нашей паре», подумать только! «Господи, ты уже месяц встречаешься с парнем!»       Ему было тяжело, очень тяжело. Его брали на все-только-существующие-в-этом-мире-задания. «Стрелки» руководителей, какие-то засады, облавы, непонятные штурмы непонятно чего. И он всегда был впереди во всех смыслах. Первый в боевом ряду, первый в списках награждённых. И раненых.       Герман никогда не говорил, куда его отправляют, и Макс каждый день проживал в ожидании неизбежного. Очередного звонка Германа или короткой СМС «+», означавшей, что он в госпитале.       Макс навестил его только один раз после перестрелки, наделавшей много шума во всех смыслах. Поднялась настоящая буря в газетах, а потом пару не в меру ретивых щелкопёров нашли в своих хорошо обставленных студиях со свинцом в пробитых черепных коробках.       Герман лежал сначала в нейрохирургии, его ранило прилетевшим куском железа, а после в отделении сочетанной травмы — несколько вражеских пуль поломали рёбра. Макс приходил к нему, но понял, что только мешает, Герман слишком плохо себя чувствовал, хотя рассказывал, что бывало и хуже. Макс часто слышал, но старался не обращать внимания на взволнованные перешёптывания врачей: «На пять сантиметров ближе и…». Максу не хотелось знать, что «и». Но молодой врач его просветил — Герман мог остаться слепым на один глаз, осколок попал достаточно близко к лицу.       Макс отчаянно пытался его хоть как-то растормошить, невыносимо было видеть дорогого сердцу человека в таком состоянии. Однако, к нему довольно быстро пришло осознание, что своей активной развлекательной деятельностью делает Герману только хуже. И прекратил свои попытки.       Две недели в больнице и приблизительно столько же реабилитации. Герман резко сдал, не мог работать в принципе, часто терял сознание из-за сотрясения, хотя пытался всеми правдами и неправдами уговорить своего лечащего врача, широкой души человека, выпустить его из больницы. Тому настолько надоело, что во время очередного осмотра он взял с собой заведующего отделением, старого и опытного. Тот посмотрел на Германа, покачал головой и отправил в реабилитационный центр. Там отчаянно матерящийся инструктор-реабилитолог проклял на трёх языках всех «коновалов, которые не могут даже МРТ нормально сделать» и за две недели поставил Германа на ноги.       А потом его ранили в Швейцарии два местных гопника, ножом в печень. У Макса тогда в голове долго крутилась старая и очень плохая шутка — «нож в печень — никто не вечен». Герман оказался счастливым исключением. Только это исключение едва откачали по пути в швейцарскую больницу. Герман тогда через какого-то друга передал Максу просьбу не приходить, так как его навещала напарница, а Ворожцов не собирался раскрывать ей все подробности своей личной жизни. Макс и не пришёл.       А потом Герман выгнал его из своей квартиры, выставил прочь.        — Товарищ капитан, это не маяк! Это отель! — кричал Макс из микрофона. Герман склонился над приборной панелью рядом с Громовым. Их уже успели посетить жители гостиницы с превышающим сотню количеством этажей.       На радаре был неопознанный объект, но из-за плотного тумана рассмотреть его не удавалось. Не удавалось увидеть вообще ничего. Даже испанский корабль с Алёной на борту. Она едва в них не врезалась. «El desplazamiento de las ondas» шла на полном ходу в ночи, пытаясь найти что-то. Или кого-то. Громов до хрипоты проговаривал в переговорное устройство «Русское учебное парусное судно вызывает испанский корабль. Сбавьте скорость или произойдёт столкновение». Его усилия оказались не напрасны. Через четверть часа они услышали прерывающийся голос Алёны. А ещё через полчаса девушка стояла на палубе «Бегущей по волнам» в объятиях отца. И сообщила, что Макс уплыл ночью на моторной лодке около суток назад и с тех пор не выходил на связь.       Поселенцы отеля навестили их с утра. Герман долго не спал, пролежал в каюте полностью одетый и с пистолетом за поясом. Его мучило предчувствие чего-то опасного, его интуиция — опытного военного била в набат. В седьмом часу Герман поднялся на палубу, прихватив с собой Романа, которому отдал второй пистолет, украденный из каюты капитана. Взятый во временное пользование, так он успокоил курсанта.       Из бледного тумана появились два новомодных ещё до конца света гидроцикла с мощными моторами. И четырьмя пассажирами мужского пола в непромокаемых сине-белых анораках, шлемах. И лица, замотанные чёрными тряпками до глаз. Вооружённые до зубов.       Герман открыл огонь сразу же, как только гидроциклы приблизились, зрение у него было отличное, и пистолеты с парой коротких автоматов, направленные на них, он разглядел сразу же. Рома же отказывался стрелять, рассчитывая, что гости прибыли с миром.       Все его надежды рассыпались после того, как вражеская пуля — первая из долетевших, ударила Германа в плечо. Ворожцов сильно качнулся назад, с некоторой оторопью наблюдая, как рубашка пропитывается красным. Выматерился и легко, как в тире, снял одного стрелка, управлявшего гидроциклом. Повезло, что попало в левое плечо, иначе бы от Германа было мало толка. Атакующие поняли, что удача не на их стороне, когда Рома по счастливой случайности тоже попал одному куда-то в бок. Серьёзно, судя по всему, раненый сразу обмяк, схватившись за товарища. Тот быстро свернул боевую операцию. Гидроциклы растаяли в тумане.       Выскочивший на палубу капитан сразу отправил белого от потери крови Германа в санчасть. Ворожцов от сопровождения отказался, о чём жестко пожалел, когда на лестнице его «повело», он осел на ступеньках, зажимая рану побелевшими пальцами. Просидел всего пару минут, а кровь весело побежала на пол, стекая из рукава.       Ксения едва не упала в обморок, когда её окровавленный и уже серый напарник ввалился в санчасть и повалился ей на руки, теряя сознание. Всего лишь от шока, как выяснилось позже. Доктор сноровисто привела Германа в чувство и занялась его рукой. Рана совершенно неопасная, кость не задета, пустяки, крови вытекло немного, но Герман «поплыл» от усталости и боли. Однако, когда капитан на следующий объявил о том, что собирается плыть в отель, Герман вызвался первым. Рука была на перевязи, но под дозой анестетика не болела совсем.        — Добро пожаловать, Макс! Спасибо, что решил зайти! — Герман говорит непривычно громко, и Макс начинает нервничать. Это плохо, он никогда не повышает голос. Явно на взводе.        — Ты меня поймал, приветствую! — Макс едва не улыбается, сам не зная, почему.        — Если ты вломился в мою каюту для того, чтобы оставить под подушкой подарок, то я тебя расстрою, день рождения у меня ещё не скоро, — произносит Герман, слегка растягивая слова.        — Ладно, подарок придётся отложить, но с меня причитается, — ухмыляется Макс.        — Причитается, ещё как причитается, — отвечает Герман. За два года причитается. Герман торжествует. Интересно, по какому поводу. — Ты уже осмотрел нижний ящик стола? Загляни! Не стесняйся!       Макс садится за стол, небрежно выдвигает ящик и собирается поднять толстые папки.        — То, что ты ищешь, находится там, под бумагами.       Макс торопливо лезет под белоснежные листы.        — Стой! — внезапно одёргивает его Герман. — Подумай хорошенько, Максим, — только он его так называет. — То, что ты там найдёшь, изменит всю твою жизнь. Ты действительно хочешь это увидеть?       Обыкновенный смартфон популярной фирмы. Фотография Макса и Даши в одной кровати среди измятых простыней.        — Может, мы с тобой не такие уж и разные? — вдруг говорит Герман. Как будто немного печально. — Мы оба обманывали Алёну. Боюсь, что теперь твои отношения с ней закончатся. Если, конечно, эти фотографии попадут ей в руки. А пока что они хранятся у меня на карте памяти.       Макс устало потирает виски, за эти минуты он словно постарел на несколько лет.        — Что тебе нужно? — выдыхает он.        — Да в общем-то не так уж и много, — ухмыляется, торжествуя. Теперь точно.        — Я тебя понял, — хватило секунды на осознание.       Он нашёл его в отеле после положенной порции охов, ахов и вздохов Ракиты и Алёны, восторженного голоска Валерии и сурового голоса капитана, вопрошающего, зачем Макс вообще уплыл. Люди из отеля оказались малочисленной пёстрой компанией, в большинстве своём женщины, десяток мужчин, пожилой мужчина с внуком — скромным мальчиком лет десяти в круглых очочках. Сдаваться не хотели, в принципе не хотели. Они могли отбиться, и экипаж не стал бы устраивать долгую осаду. Макса было бы трудно бросить, прежде всего его отцу — старпому-маразматику, но Герман знал — он убедил бы капитана сделать это. Нашёл бы подтверждение того, что мальчишка мёртв, а бесполезная драка за попытку забрать его тело, которое при любом раскладе окажется на дне морском не стоит жизней курсантов. Смог бы. Легко. Но не стал этого делать.        — О, Герман, ты почтил меня своим вниманием? — улыбается Макс. Он смотрит в окно на бескрайнее синее море. Он не видит вошедшего, но знает, кто это. Кому ещё нужен Макс в половину двенадцатого? Капитан разрешил переночевать в отеле.        — Такие вещи лучше делать сразу, — вздыхает Ворожцов. — Для меня так будет лучше. Для нас обоих так будет лучше.       И после небольшой паузы добавляет:        — Ты бы всё равно ко мне пришёл.        — Да, пожалуй, — легко соглашается Макс. — Пришёл.        — Я два года спрашивал себя, почему ты не пытался что-то узнать, — говорит Герман, размышляя вслух. — Не звонил, не пытался встретиться. Ничего.        — Я боялся, — выпаливает Макс. Впервые он признаётся в этом Герману. И самому себе. — Я просто боялся. Когда ты сказал мне уходить, у тебя был такой взгляд… — парень вновь ненадолго замолкает. — И я испугался.       Герман никак не реагирует на это признание. Смотрит так, словно ждёт чего-то. Два года назад Макс бы не додумался.        — Почему, Герман? — и оборачивается к нему.       Он почти не изменился за месяц, в течение которого Макс отсутствовал. Волосы стали чуть покороче — подстригся, что ли? Почему-то Макс не мог представить его с ножницами в руках у зеркала. Порванные губы — эта привычка у него появилась вскоре после одной из драк, когда Герман лежал в госпитале с трещиной в позвоночнике без права шевелиться. И сейчас Герман, похоже, не избавился от этой манеры, на губах у него была свежая, чуть подсохшая кровь. Левая рука на перевязи, Макс не стал спрашивать, что случилось, бойцы из отеля шептались, что ранили кого-то.        — Ты так и не понял, Максим? — его лицо искажает злобная ухмылка. Он жестом фокусника извлекает здоровой рукой сложенные вчетверо плотные листы бумаги с логотипом ISPA. — Узнаёшь? — он разворачивает листы и протягивает Максу.       Парень делает шаг назад. Нет, только не это! Он знал, знал, знал! Два года знал и никоим образом не дал понять Максу во время экспедиции. На работе не мог — Макс ушёл из компании: по уши влез в долги, завяз в кредитах, но заплатил штраф и ушёл. Не мог остаться. Только после проведённой с Дашей ночи вернулся.        — Герман, я… — Макс понимает, как жалко звучит его голос. — Всё очень сложно.        — Тебе сложнее объяснить, чем обмануть меня? — ни капли удивления в бесстрастном голосе. — Признаться, я был лучшего о тебе мнения всё это время.        — Я хотел найти отца, — выпаливает Макс на одном дыхании. — Я просто хотел найти отца. Моего единственного родственника.        — Как трогательно, — хмыкает Герман. — И для этого тебе нужно было рыться в моих бумагах? Я даже знаю, зачем. Для Рутковского, верно?       Он знал и это.        — Да, да, нужно было! — кричит Макс на грани истерики. — Он обещал мне!        — И выполнил своё обещание только через два года… И ты всё ещё ему доверяешь.       Герман, мудрый Герман…        — Он остался самым могущественным человеком на земле! В его руках всё, например, наши жизни! — Макс в два широких шага подходит к Герману, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Чтобы показать двухлетнюю боль.        — Я очень сожалею, Герман! Правда сожалею! — Макс протягивает руку, хочет положить на плечо Ворожцову, но тот неуловимым движением плеч не даёт этого сделать.        — Ты мог мне рассказать, — неумолимо говорит он. — Я бы просто знал. Знал, что ты мне доверяешь, — а в глазах боль. И вся злость Макса мигом исчезает. Он делает очередной шаг. И, будто бы случайно наклонившись вперёд, касается головой его лба.        — Дурак ты, Герман, — улыбаясь, произносит он. — Ты так ничего и не понял.        — И что же? — его голос смягчается.       Макс прикрывает глаза, но знает, что Ворожцов тоже посмеивается. Легко касается руками его плеч, обнимая, пока совсем несильно.        — Ты — единственный, кому я доверяю.       Герман молчит. Минута, две, и Макс чувствует его руки на своей спине, притягивающие к себе.       А у них ещё вся ночь впереди.