Ты ещё придёшь?...

      На часах ровно шесть, Неред как всегда подходит к окну, и, опираясь руками на пыльный стол, смотрит на серый город, поливающий схожие между собой улицы дождём. «Серый город» — именно так назвала Питер маленькая Лиза, когда только переехала сюда в возрасте пяти лет. Сейчас это время она вспоминает с лёгкой ностальгией и светлой грустью. И, пожалуй, это даже здорово. Среди болотного цвета зависти, тёмно-алой ненависти, черной грусти, перемешанной с грязно-серым унынием, в её сердце всё ещё находится место для чего-то светлого. Пусть это «светлое» и являлось плодом чего-то неизвестного (то ли предосенней хандры и безделья, то ли горсти психических расстройств и уверенно подступающего алкоголизма), но оно было, и глупо это отрицать. Бледные губы медленно тянутся к кружке с уже холодным кофе, делая маленький глоток.       — Отвратительно, — совершенно безэмоционально говорит зеленоглазая и равнодушно швыряет кружку с недопитым (и, как оказалось, совершенно невкусным) кофе об стену, с интересом наблюдая за её полетом. Та разлетается на несколько крупных осколков, оставляя за собой тёмно-коричневые пятна на светлых обоях и паркете. Проигнорировав стоящий рядом диван, Елизавета шумно опускается на абсолютно голый пол, сопровождая это тяжёлым вздохом. Теперь ей оставалось лишь смотреть на то, как тёмное пятно струйками разливается по полу. Обняв колени руками, она просто тупо пялится в стену, раздражаясь на то, что ей чертовски сложно пересилить себя, встать и убрать это недоразумение.        — Как же хуёво это терпеть… — непонятно для чего, Лиза говорит это вслух, устало потирая глаза. Неред и сама не заметила как грусть превратилась в горе, злость на себя — в отвращение, а энтузиазм — в полнейшее безразличие ко всему происходящему вокруг неё.       Только вот выбраться из этого фонового состояния слишком сложно, как заметила сама Лизка спустя месяц непрерывной борьбы с подступающим депрессняком. У неё была проблема — она её забыла.       Теперь девушка и сама не знает, стоило ли оно того. Вечные душевные муки создавали хоть какую-то иллюзию настоящей жизни, со всем спектром эмоций и ощущений, чего не скажешь о нынешней «жизни» девушки. Она не жила, и даже не существовала. Она просто догнивала, с каждым днём всё сильнее теряя вкус к жизни. Сейчас ей даже казалось, что это безразличие, ставшее чем-то привычным и постоянным, не так ужасно, но, как бы Лиза не старалась обмануть саму себя, она осознавала — это путь прямиком в никуда.       Сегодня к ней, как и в каждую пятницу, наведается совершенно нежданный гость, которого Лизка, конечно же, не пустит. Может, он и расстроится, только вот ей абсолютно плевать. Она никому ничего не обязана, ему в том числе. Никто не принуждает его тратить на эту капризную, противную девчонку свои драгоценные нервы и время, и Неред повторяла это тысячи раз. Но тот, как последний идиот её не слушал, непонятно зачем вновь стучась в дверь, в итоге либо не получая ответа вовсе, либо получая в ответ многочисленные ругательства.       Тут, как будто по заказу, раздается дверной звонок, заставляя Лизу сперва пугливо осмотреться, а затем встать с пола.       «Вспомнишь дерьмо — вот и оно», — злится про себя Лиза, поспешно направляясь в прихожую.       — Кашин, ты опять приперся? — кричит ему Неред, даже не думая открывать дверь. Услышав молчание за дверью, она продолжает. — Нахуя? Зачем так делать?       — Даже не пустишь? — горько ухмыляется он, очевидно, рассчитывая на жалость в свою сторону и опирается рукой о стену. — А на улице дождь, — тихо продолжает парень поникшим голосом.       — А у тебя дом не так далеко. А я в квартире. К тому же, я ещё не ослепла и даже не оглохла, — на выдохе парирует Лиза.       — Ты ведь всегда любила дождь, — Данил прекрасно понимал, что сейчас для девушки это пустые, бессмысленные звуки, но все равно зачем-то смотрел на старую, поцарапанную дверь с надеждой в глазах.        — Любила, заметь, — вздыхает Лиза.       — Я могу идти, разговор окончен? — опустив взгляд в пол, спрашивает Кашин, в очередной раз проклиная себя за свою бесхребетность.       Лиза ухмыляется с того, как наивно Даня ждет чуда и стоит на лестничной площадке, давя на жалость, будто какая-то школьница, выпрашивающая у учителя четвёрку. Закатив глаза до самых белков, Неред клацает ключом в замочной скважине и открывает дверь, впуская Данилу. С его волос маленькими каплями стекает вода, случайно попадая на Неред, и этим очень её раздражая.       — Клади куртку на батарею, — сурово кидает Елизавета, но с её разницей в росте смотрится это весьма комично. — Чая не предложу, кофе закончился. Дома срач, убираться ради тебя — дело бессмысленное. Скажи спасибо, что вообще впустила, — после этих слов девушка аккуратно опускается на диван, очевидно, вспомнив про его существование.       Даня слегка ошарашено осматривает погром, творящийся в комнате, но ничего не отвечает, будто для него это — самое обычное дело. Даже при таком маленьком количестве вещей и мебели, Лиза умудряется превратить квартиру в нечто, больше напоминающее притон. На полу валяются бутылки и ещё не разобранные с самого переезда коробки, отчего комната кажется необжитой и пустой. Лампочка, висящая над головой, слабо подмигивает, собираясь окончательно погаснуть на радость Лизке, которой, разумеется, было бы в тягость не то, что вкрутить новую самостоятельно, а даже попросить кого-то о помощи. Минут десять молодые люди просто молчат. Неред все же опускается на пол, рядом с Даней, ибо расстояние между ней и рыжеволосым создаёт гребанное напряжение. Она хладнокровно смотрит будто сквозь Кашина, а тот внимательно разглядывает ее черты лица.       — Скажи, зачем ты вообще сюда приходишь? — подавленный и слегка хриплый от простуды голос разрывает тишину.

Наслаждайся своими победами, Говори, разгоняй, что ты слабая. Не лечи меня, детка, советами Расскажи, расскажи, что ты самая.

      Вопрос в буйной, легкомысленной голове появился давно, и, несмотря на «равнодушие», мучал с каждым визитом непрошенного гостя все сильнее и сильнее. Почему-то казалось, что лучшее время его задать — именно сейчас, хотя сегодняшний день мало чем отличался от предыдущих.       Даня лишь вздыхает. Все настолько странно и сложно, что он и сам не знает ответа на этот вопрос. Рыжий упустил тот момент, когда приходить к человеку, который значит для тебя ровным счётом «ничего» — стало традицией.       — Чтобы ты окончательно не спилась, — поднимая пару бутылок с пола, Даня одним лёгким движением целенаправленно выбрасывает их в полупустую коробку со всяким хламом. Кашин как всегда сводит всё в шутку, ещё сильнее раздражая Лизу. Уж кому, как не ей знать, что в каждой шутке есть доля правды.       — Блять, ты настолько тупой, или, может быть, ты один такой «добрый»? Ты — не центр вселенной, пойми уже наконец. Я, при особом желании, и с тобой без проблем свою печень похороню, прими это к сведению.       Она снова срывается. Так неожиданно для Кашина, и незаметно для самой себя. Опять кричит, машет руками, краснеет от злости. Только вот Даня к этому уже привык, и для него это не стало удивлением. Он лишь молча смотрит на девушку, ожидая, что будет дальше.       И снова в его голове мелькает знакомая по содержанию мысль. Как же это, чёрт возьми, глупо. Каждую пятницу приходить к одному лишь человеку, зная, что в девяти из десяти случаев он даже не пустит тебя на порог, хотя тебя давно уже ждут люди, которым ты небезразличен. Зная, что этот человек горячо ненавидит тебя всей душой, при этом не испытывая каких-либо эмоций ко всему уже больше года. Зная, что друг другу вы «никто». Назвать вас друзьями — полный бред, врагами — ещё большая ересь. Только что-то в груди всё равно щемит после каждого «привет» и «уходи». Что-то, что совершенно вас не волнует, но заставляет думать об этом круглосуточно, днями напролет.       — Нет, — тихо отвечает Данил. — Зря ты, — почему-то ему кажется, что Елизавета и без объяснений поймет, о чём идёт речь.       — Живу? — усмехается она, присаживаясь поудобнее. — Даже поспорить не могу, хотя пиздецки хочется, — слегка приподняв брови, она кладет голову к себе на плечо, чувствуя, как боль заполняет черепную коробку с каждой секундой.       — Ты, можно подумать, знаешь, какого это — жить на игле, да? Или не видеть смысла в своей ебучей жизни? Когда приходится каждый грёбанный день заставлять себя встать с кровати, хотя иногда желание это делать пропадает неделями. Или, может, терпеть, когда приходят «друзья», чтобы буквально покормить тебя с ложечки, лишь из чувства жалости, и не посылать ни одного из них. Нет? Не знакомо? Как же так? — девушка повышает голос, и, кажется она вот-вот взорвется от волны внезапно нахлынувшего возмущения.       — Раз не знаешь — давай расскажу, — возмущённо продолжает Неред. — Особенно мне нравится тот момент, когда в глазах остальных ты настолько скатился и смешался с грязью, что им противно даже звонить тебе раз в месяц. Знаешь, обычно они ещё брезгливо обнимают меня, будто боятся, что это заразно. А потом ещё косятся на эти злосчастные точки, делая вид, будто этого не замечают, — русоволосая резко задирает рукав толстовки и подводит исколотое запястье к лицу собеседника, который хоть в разговоре и не участвовал, зато очень внимательно слушал.       — И ещё. Одна маленькая деталь. Надо постоянно уговаривать себя прожить хотя бы ещё один день, хотя сам давно уже не понимаешь зачем. Постоянно ищешь во всём этом смысл, а когда в очередной раз понимаешь, что его попросту нет, то изо всех сил пытаешься не переступать эту грань, которая держит тебя на этом свете.

Расскажи, что моря не кончаются, Как любовь никогда не закончится. И мечты, ну конечно, сбываются, Если этого сильно захочется.

      Услышанное не задевает Даню. Его задевает боль, пропитавшая маленькое тело с головы до пят. Вся Лиза была переполнена ненавистью ко всему живому: к себе, окружающим, к жизни. И если раньше парень надеялся, что эту бесконечную ненависть можно растопить любовью, то сейчас он постепенно осознавал, что процесс самоуничтожения этой девчонки уже запущен и напрасно пытаться как-то её изменить.       — Почему ты молчишь? — дрожащим голосом спрашивает Лиза. Ей кажется, что это молчание убивает. Оно наводит панику и заставляет сомневаться во всём, что было недавно сказано ею. — Почему ты молчишь?! — не выдерживая кричит она, пытаясь растрясти Даню за плечи. — Скажи хоть что-нибудь, я прошу, — Лиза на грани истерики, и уже чувствует, как над ней начинают преобладать её же страхи.       — Не кричи, тише, все хорошо, — Данил, внезапно вышедший из оков собственных мыслей, пытается смягчить ситуацию, но выходит как всегда глупо и нелепо. — Все будет хорошо, — словно в бреду шепчет он, слегка касаясь бледной руки девушки. Почему-то Лизе хочется ему верить. Верить серо-голубым глазам, низкому спокойному голосу и заботливому взгляду, в котором она растворялась каждый раз, а поэтому предпочитала избегать его. Вот только Неред понимает, что это полнейший бред.        — По-моему, ты преувеличиваешь, всё будет хорошо, — снова непринужденно повторяет он, внимательно смотря на все также сидящую на грязном паркете Лизу. Вмиг сократив расстояние между ними ещё сильнее, Кашин достает из кармана пачку сигарет и зажигалку, поправляя рыжую челку, что постоянно лезет в глаза.

На двоих сто морей и одно окно, Говори, ну, а лучше пообещай, Говори мне, что будет все хорошо. Я готов, я привык к таким вещам.

      — Знаешь, — Лизка кряхтит, на этот раз уже намного спокойнее, и меняет положение ног, — я словами не разбрасываюсь и тебе не советую, — продолжает она с уже более понурым и прискорбным видом. — Умирают же люди, — взгляд суетливо бегает по потолку, стараясь не попадать на парня. — От болезней, собственных загонов, проблем, от всего этого, Кашин, умирают. Распадаются семьи, теряются дети, спиваются люди. И, по-твоему, это хороший конец, да? Думаешь им всем не говорили, что всё будет хорошо? — девушка кривит физиономию, почувствовав сигаретный дым, тонкой струйкой растворяющийся в клубах пыли, витавших по комнате. — Мы все с самого раннего детства привыкли, что всё будет хорошо, всегда есть выход. Но нет, Кашин, нет. Не будет оно вот так. Всё будет плохо, не всегда всё можно исправить. Для тебя это сюрприз? — словно переспрашивает Неред, наблюдая за реакцией Данилы.        — Это не сказка, которую тебе читали в детстве, а реальная жизнь. Пусть твоя тупая башка наконец-то поймет, — неожиданно голос русоволосой начинает с дрожью переходить на крик. Её по-детски глупо задевает, как Даня не может понимать таких, казалось бы, элементарных вещей. — Общество само ставит себе рамки, делая только хуже. Получить образование, найти престижную работу, завести семью, родить детей… А если у кого-то это не получается — он просто ломается. Раз — и всё, понимаешь? — она упорно смотрит Дане в глаза, то ли ожидая там найти понимание, то ли чтобы убедиться, что тот её слушает.

И уже за окном люди с метлами, Светофоры, машины, скольжения. Я не видел, что было за окнами, Я смотрел на твое отражение.

       Слегка грубый, низкий голос так сильно врезается в уши, просто пропитывает каждую клеточку твоего существа. Настолько точно, что забыть его уже не получится, даже при всём желании. Даня не смотрит на девушку, а лишь всматривается в её отражение в большом окне напротив. Он никогда не находил её привлекательной или сексуальной, просто было в этом вечно грустном и злом человеке что-то родное, близкое. Что-то, что вызывало жалость, но не ту, которая больше напоминала отвращение, а ту, которая побуждала оградить русоволосую от всего мира, чтобы он не причинил ей ещё большего вреда.        — Учеба, работа, дом — человек сам придумывает себе ненужные проблемы, пытаясь поравняться под поставленные непонятно кем стандарты. Мы могли бы быть чистыми, свободными, но не стали. Мы все испортились. Нас испортили, даже не спросив согласия на это.        Кажется, Даня все еще хочет что-то сказать, но вовремя понимает, что его собеседница не закончила свою пылкую речь.        — Да, и… Знаешь, никому мы не нужны, на самом деле, — горько ухмыляясь, Неред ещё сильнее сползает по стене, к которой ранее прислонялась спиной и поднимает взгляд на Даню. Ткань толстовки слегка приподнимается, но мысли поправить её в голове не возникает. Громко сглатывая ком, подступивший к горлу, девушка вслушивается в тишину, которая так сильно давит на двоих. И вот, она готова сделать что угодно, лишь бы не разрыдаться тут, на глазах у Кашина, у того самого Кашина, для которого она решила всегда быть сильной.       Ища поддержки в его взгляде, Лиза лишь замечает, как по бледной веснушчатой щеке скатывается прозрачная, еле заметная, скупая слеза. В голове что-то щёлкает. Словно кто-то нажал маленький, но очень важный рычажок. И Данила, которого она так сильно ненавидела, внезапно становится кем-то близким. Словно Лизка знает его уже четверть века. Словно он значит в её жизни что-то действительно важное, вместе со своими дурацкими веснушками, ростом под два метра и рыжими волосами.       — Ты это, — Лиза снова ощущает, как это тяжело — переступать через себя, — не плачь, пожалуйста, — сдавленно выдает девушка, из последних сил стараясь не заплакать вместе с Кашиным. — Я не хотела, честно, — окончательно оробев, русоволосая опускает голову вниз, сверля взглядом захламленный пол.       Ничего не ответив, Кашин резко встаёт с пола, снимает ветровку с батареи и решительно направляется в сторону двери. Гнев и стыд сворачивают все внутренности. Наверное, когда любишь, всегда так случается. Стараясь быстрыми мелкими шагами догнать парня, Лиза тоже оказывается в прихожей, не до конца понимая, что происходило последние полтора часа.       Знакомая крупная фигура замирает в дверном проёме, прежде, чем захлопнуть дверь. Парень ожидает услышать что-то ещё, хотя понимает, что все слова сейчас будут лишними.       — Ты ведь ещё придёшь?.. — тихо, но очень обнаженно доносится за его спиной.

У тебя сто проблем и различных дел, У меня ничего на ближайших три. Ты смотрела в окно, а я просто пел, А потом ты сказала: «Не уходи!».