Медленнее

— Не надо, — бормочет Лиам, — слова лопаются пузырями у уголков губ; глаза его закрыты, и дышит он словно бы через раз.  — Не хочешь? — тяжело вдавливаю ладонь ему в грудь. Касаться Лиама — все равно что пытаться потрогать языки пламени через тонкую папиросную бумагу: мягкий синий свитер едва ли сдерживает тепло его тела. Досадно, что малой сегодня не в настроении. Весьма блять досадно.  — Хочу, — отвечает тот потемневшим лицом, но не губами. Губы — с тонкой яркой ранкой посредине — молчат. Не моих рук дело. Просто треснула губа, такое бывает.  — В чем проблема?  — Давай…только медленнее, — после секундных раздумий говорит он куда-то вбок и закидывает голову — то ли чтобы не смотреть мне в глаза, то ли чтобы мне удобнее было уткнуться ему в шею.  — Давай медленнее, — соглашаюсь я. Веду ребром ладони по напряженной шее: аккуратно, ни миллиметра не пропуская, чуть ли не бережно. Тепло. От него всегда прет этим странным теплом.  — Лиам, — шепчу, — Лиам, помнишь, как в детстве я любил подходить к тебе и просовывать холодные после мытья ладони под рубашку — прямо к животу? Помнишь как ты вопил, Лиам? Он, не открывая глаз, вяло улыбается.  — Помнишь как ты брыкался, Лиам? Он молчит и ресницы его чуть подрагивают, будто глаза под веками видят что-то, чего видеть не должны.  — Сейчас ты не брыкаешься, правда? — мне до безумия нравится держать его за запястья — держать его руки на расстоянии от себя не давая им жадно елозить по моему телу. А ему бы хотелось.  — Нет, — говорит он громче нужного и открывает глаза, учуяв недоброе. Во взгляде плещется что-то такое, от чего мне срывает крышу.  — Ты сейчас НЕ брыкаешься, — сам говорю громче, еще крепче сжимаю запястья. Он смотрит на меня, но руками не сучит — просто пялится, будто взглядом надеется отогнать, отвадить. Но это не так работает.  — Я не хочу, — мято говорит он.  — Я хочу, — ухмыляюсь я, — Медленно. Медленно. Успеешь представить себе все, что захочешь… Он мотает головой как китайская куколка. …кого захочешь, Лиам… Он тянется ко мне, чтобы подарить, видимо, один из своих слюнявых поцелуев, но я отпрянул — и он мучительно изгибается, словно распятый. …вместо меня — одного из этих ребятишек, с которыми тебе так нравится ходить-бродить…  — Пусти меня блять, — он туго бьется по кровати, но я хорошо его прижимаю, наваливаюсь всем телом. Он сильнее меня — но только не здесь, и я это знаю, и он это знает. Его лицо очень близко, и я не могу удержаться — легонько прохожусь кончиком языка по его нижней губе, чуть задевая шершавую осеннюю ранку. Будь моя воля, вместо губы я бы оставил соленоватое месиво, и целовал бы эту губу — одну ее — тем жестче, чем доверчивее открывал бы он свой поганый рот — пока не вспухла бы, не потемнела, не попросила пощады…  — Не нравится разве? — говорю ему на ухо и прохожусь языком по гладкой мочке, после чего зажимаю ее зубами. Он бормочет несуразицу — оседая, проваливаясь и растекаясь подо мной.  — Разве не нравится? — он покорно поднимает руки, чтобы я его раздел, и от этого детского жеста мне хочется кричать немым криком на весь белый свет; вместо этого я сдираю с него свитер, позаботившись о том, чтобы лоб его саднил от швов воротника еще дня два. Мне не хватает воздуха, но все же дышу на ложбинку у его горла — и теперь задыхаемся мы оба. Он стонет как проклятый в аду — он уже готов сделать все, чего бы я не пожелал.  — Посмотри на меня. Не прячь глаза, ну? Не закрывай глаза, Лиам. Не закрывай свои блядские глаза. Светлые, с тонкой каплей зрачка. В них искра, которая принадлежит мне одному. Рассеянные, надменные — для всех. Безумные, экстатичные — для меня. Для меня. Ни для кого больше.  — Слышишь? Ни для кого больше, — хриплю я обрывками. Лиам извивается как безумный, пытаясь развернуться, но я все тяну, все смотрю на его лицо, не снимаю с него джинсы и не даю ему снять их с себя.  — Давай же, ну — бормочет он, надавливая мне коленом в пах. — Давай же, не может быть, чтоб ты не...  — Еще хоть раз, Лиам…  — Никогда не было ничего…  — Хоть раз, Лиам…  — Нет же, нет!  — Еще…  — Я сейчас сдохну — сними ты их с меня, — в голосе ярость и мольба, и мне большего не надо — я и сам умираю. Разрешаю ему снять джинсы, и он, как всегда неаккуратно, чуть не разрывает молнию — та трещит жалобно и жестко. Свои снимаю сам — ватными непослушными пальцами — Лиам тотчас лезет помогать, потому что, знаю, боится, что я «не», но опасения его совершенно напрасны — у меня стоит и течет, и я поскорее хватаю его за плечи, разворачиваю — и не вижу больше глаз, но чувствую его под собой он чувствует меня и если я остановлюсь то мы наверное умрем и я лечу с обрыва и кто-то кричит словно от самой дрянной боли избавившись или заполучив ее не знаю плевать и если кто скажет мне что мы делаем грешное то я и не представляю себе что же такое рай если не прямо сейчас.  — Как шлюшка, — шепчу ему много после — и он, полусонный, в дремоте — неровно вздрагивает. Я молчу, он молчит, и мы чуть погодя оба засыпаем в этом молочно белом тугом молчании. Он ведь будет думать, что это ему приснилось. У маленького Лиама стакан всегда наполовину полон.