Свободный Четыре

      — Тобиас! — раздаётся чей-то пронзительный голос. — Тобиас! — снова раздаётся крик. Что-то в умоляющем тембре этого голоса напоминает мне, как вода скользит по скалам и как вороны парят в светлом, безоблачном небе. Аромат лаванды щекочет мне нос. Этот запах вызывает во мне некое воспоминание из далёкого прошлого, но я не могу его удержать, как бы я ни пытался. Это точно так же, как и цеплять руками воздух — безрезультатно и невозможно.       — Он не узнаёт тебя, — моя голова поворачивается в сторону звучащего голоса.       Я заостряю своё внимание на худой и бледной фигуре, стоящей посреди комнаты. Её серые глаза и лицо мне знакомы, но я не могу понять, где я мог видеть её раньше. Обжигающий жар заполняет моё тело, но тут же заменяется жутким, пронзительным холодом, словно кто-то внутри меня воспользовался переключателем, говоря при этом, что эта девчонка не должна ничего вызвать внутри меня. Она, должно быть, Бесстрашный солдат, раз при одном взгляде на неё во мне поднимается жгучая ненависть. Судя по её чёрной одежде и обезумевшим глазам, я понимаю, что моя догадка верна.       Воспоминания прокручиваются в моей голове: ремень хлещет мне по коже, человек выглядел разъярённым, с яростным взглядом, которым он замораживал меня в углу. Слишком много красного. Прежде, чем я попытаюсь узнать его, я кидаюсь на девушку с вытянутыми перед собой руками, как будто пытаюсь ухватиться за скалы перед тем, как уйти в небытие. Мои пальцы сомкнулись на её горле, и на долю секунды я чувствую, что это не совсем правильно, но я не понимаю, почему. Словно в моей голове образовалась зияющая дыра, которая всосала в себя все мои мысли и воспоминания. Как бы я ни пытался найти корень этой проблемы, я постоянно утыкаюсь в стену. Как будто ты ищешь что-то в коробке, хоть ты знаешь, что она полна, но, проводя пальцами по дну, понимаешь, что она опустела. Может быть, и моя голова всегда была пустой. Но это не имеет значения, потому что я делаю всё, что говорит мне мой мозг. Я продолжаю сжимать её горло.       Вот и снова оно — ощущение неправильности, последний кусочек в витраже, который ты не знаешь, как верно подставить, хоть и испробовал все варианты. Оно вгрызается в стенки моей головы, вызывая зуд, потому что я не могу добраться до истины: я знаю, что оно есть, но я не понимаю, как с ним обращаться.       Чьи-то пальцы хватают меня за руку и оттаскивают от девушки. Я пытаюсь схватить её, хотя она уже вне моей досягаемости. Она — наркотик, а я — наркоман, лишённый эйфории, потому что использовал препарат слишком долго. Меня обвивают сильными руками, останавливая меня, чтобы я не смог добраться до девушки. Я ничего не понимаю. Она — Бесстрашный солдат, который убивал невинных Отречённых. Я не понимаю, почему они останавливают меня. Она должна быть убита.       Я не понимаю.

***

      Они выводят меня из комнаты и ведут вниз по коридорам, по винтовой лестнице, пока мы не оказываемся на свежем воздухе, где нет ничего, кроме бескрайнего звёздного неба и фонаря, освещающего дорогу.       В последний раз, когда я выходил из этого здания со своим отцом, небо приняло самый прекрасный лазурный оттенок, который бесконечно простирался во всех направлениях, без единого пятнышка, так замечательно и ярко, что, если бы вы перевернулись вверх ногами, то ошибочно приняли бы его за океан. Стояла середина осени, порывы холодного ветра заставлял деревья качаться из стороны в сторону, а кленовые листья окрашивали небо ярко-оранжевый цвет.       Теперь же в глаза мне бросаются не ослепительные цвета неба, и не золотые листья, а насыщенные алые лужи, которые ярко выделяются на фоне тусклого тротуара. Вдалеке я слышу звуки шагов. Наверняка это Бесстрашные солдаты, которые преследуют свою жертву, либо Отречённые, спасающиеся бегством. Я не знаю. Но искренне надеюсь, что это вторые.

***

      Твёрдая рука упирается мне в спину, постоянно подталкивая вперед.       — Куда мы идем? — спрашиваю я, когда мы приближаемся к железнодорожным путям. — В состав Бесстрашных?       — Да, — сухо отвечает охранник. — Нам нужен кто-то в Диспетчерской.       Я смотрю на свои часы — поезд должен прибыть с минуты на минуту, и в подтверждение моим словам издалека издаётся свист, который заполняет мои уши и грудь. Как только мимо проносится первый вагон, я набираю привычный ритм и бегу к поезду. Без особого труда я втаскиваю себя в вагон. Я оборачиваюсь, по привычке ожидая увидеть охранников из Отречения, которые борются с Бесстрашными, катающимися зайцем на поездах, но они довольно легко запрыгнули в вагон, и я нахожу это довольно странным, так как первый раз, когда я запрыгнул в поезд, был не самым удачным. Но всё же я не думаю об этом.       Когда поезд начинает набирать скорость, проезжая мимо заброшенных зданий, находящихся на окраинах Чикаго, ветер заполняет мои уши, а огни города становятся расплывчатыми пятнами, словно кто-то окунул руки в фосфор и провел своими пальцами по улицам ночного Чикаго.       Спустя некоторое время поезд начинает приближаться к Бесстрашному составу. Как только я вижу стеклянную пристройку, возвышающуюся над Ямой, я выпрыгиваю из поезда на землю. Рука снова прижимается к моей спине, подталкивая меня вперед: маленькое напоминание о том, что рядом со мной идут Отречённые охранники. Мы входим через хорошо охраняемые двери; пустые прихожие этого здания сильно резонируют со звенящей тишиной, которая проникает в меня и посылает по всему телу мурашки. Мы останавливаемся возле Диспетчерской, где я раньше работал. Я начинаю колебаться, но охранники открывают двери и проводят меня внутрь комнаты.       Огромное количество экранов мерцают перед моими глазами, каждый из них показывает фракцию, где я рос. На некоторых экранах мелькают знакомые виды, а на других показываются отдельные части города, где я никогда не был. Я вздрагиваю, когда пара рук с силой толкнули меня на кресло; я забыл, что не один.       — Смотри сюда, — говорит охранник, показывая на экран, где быстро пробегает какая-то строка, — выполняй все инструкции, которые поступают, и не позволяй никому касаться пульта.       Дверь позади меня закрывается, и я слышу шаги уходящих людей. Я оборачиваюсь и понимаю, что охранники ушли; теперь я абсолютно один, наблюдаю за людьми, которые не больше моего пальца, на экранах. Отсюда они похожи на обычные тени. Я пытаюсь сосредоточиться на строке, пробегающей по экрану, но у меня не выходит, потому что я постоянно смотрю на экраны, на которых виден весь хаос, происходящий в Отречении. Даже в темноте я могу различить Отречённых и Бесстрашных; различия начинаются в движениях их тел, беспомощное поведение Отречённых, которые бегают туда-сюда, как испуганные животные, жилища которых были разорены хищником, и безжалостное поведение Бесстрашных, которые бесчувственно убивают людей.       Я отвожу взгляд и больше не смотрю на камеры.       Прошло несколько часов, а может быть, несколько минут; я не могу точно сказать. Время ползет медленно, как мед, стекающий по стенкам чашки. Длительные периоды бездействующих занятий, заполняются моментами, когда мои пальцы с горячим пылом стучат по клавиатуре. Меня беспокоит одна вещь: прекращение моделирования.

***

      Мне было всего три года, когда я впервые почувствовал, что тону. Это был конец весны и начало лета. День выдался необыкновенно жарким, вся земля была похожа на шелковую ткань: спутанные нити изумрудно-зелёного и жёлтого оттенков, а также и красного с фиолетовым. Лёгкий ветерок взъерошил мои волосы и листья деревьев, посаженных вдоль улиц. Я даже не помню, реально ли это, потому что всякий раз, когда я вспоминаю эту сцену, всё кажется слишком ярким и странным.       Бусинки пота скатывалась по моему лбу, пока мои крошечные ноги уносили меня вниз по улице, дальше от матери, и, когда я бежал к ней снова, моя серая рубашка становилась всё грязнее и грязнее с каждым разом. Я катался по траве в поисках кузнечиков, заливаясь звонким смехом всякий раз, когда они взлетали за секунду перед тем, как я смог бы заключить их в свои руки.       — Посмотри на себя, — ворковала моя мама. — Ты — сплошной беспорядок.       Она посадила меня в ванну, добавив пену, и, когда ты взбилась, то образовала множество пузырей. Тогда ванная, полная воды и пузырей, казалась мне безграничным океаном. Когда моя мама оттирала мою кожу от грязи, я так сильно хлопнул пухлой ручкой по поверхности воды, что серая рубашка матери мгновенно стала мокрой. Было удивительным то, что соседи не пожаловались на шум из нашего дома; клянусь, наш смех был слышен даже на улице.       Мой отец был на работе, и мы не ждали его дома до позднего вечера. Представьте наше изумление, когда дверь в ванную распахнулась. Я только встал, чтобы размазать пену по стене. Моя мама, испугавшись шума позади нас, случайно свалила меня в ванную так, что я ударился об её угол. Когда моя голова погрузилась под воду, я услышал строгий голос отца, доносившийся со стороны дверного проёма. Странно, но первая мысль, которая пришла в мою голову, была не о том, что я тонул, а о том, что я услышал его голос здесь, в ванной. Я не ожидал этого.       Это воспоминание приходит мне на ум, когда я вновь слышу, как открывается дверь.       — Тобиас, — произносит странно знакомый голос.       Моя голова погружается в воду, и я снова тону.