Призрак, диггер, катакомбы...

                    Уксуса на кухне не нашла, да и воняет эта дрянь сильно. А когда голова болит… Бедный Эрик. Не знаю, почему он так себя изводит, но смотреть на это спокойно почему-то не могу. Видимо, какие-то чувства были не только у него ко мне, но и у меня к нему…              Вместо уксуса нахожу спирт. Тоже хорошо. Разведя пополам с водой в миске, беру пару полотенец и возвращаюсь в комнату. Перед тем, как открыть дверь, стучусь пару раз ногой и спрашиваю:              — Можно зайти, или ты еще маску не сменил?              — Заходите, Кристина.              Он успокоился, насколько это вообще было возможно. Когда я подхожу к кровати и ставлю миску на столик рядом, Эрик откидывается на подушки, тяжело и часто дыша. Смачиваю одно из полотенец и, сложив, прикладываю его ко лбу мужчины.              Он с облегчением вздыхает, и, кажется, чуть улыбается. Эта маска более причудливая, чем та, черная. Напоминает череп. Кажется, она немного светится в полумраке… Больше всего хочется протянуть руку вперед и прощупать материал, но воспоминание об истерике Эрика заставляет отказаться от этой идеи.              Вместо этого я машинально подтыкаю одеяло. Когда я это делаю, Эрик замирает, словно боится даже вдохнуть, а глаза под маской снова жмурятся, будто он улыбается.              — Все. Спать, — я укладываюсь рядом на кровати, но поверх одеяла, после чего протягиваю руку вперед и сжимаю чужие пальцы. Судя по всему, чувак прется от идеи держаться за руки во сне. Пофиг, разница-то… Хотя мне эти сантименты кажутся странными и немного смешными, но раз не мешают, то пусть будет.              Неразборчиво что-то пробормотав, Эрик закрывает глаза. Я собираюсь выключить свет и в растерянности замираю. Должен же быть… выключатель? Кнопка на стене, которую нажмешь — и свет погаснет…              Какое-то несоответствие… Странно. Я ведь не помню, но…              Покосившись на Эрика и снова сменив компресс понимаю, что его все-таки вырубило, причем практически моментально. Осторожно разжимаю свою руку и, убедившись, что негативной реакции на мои действия нет, я встала с кровати. После чего на цыпочках вышла в коридор и зашла в комнату, постаравшись отключить мозг. Точно — правая рука закрывает дверь, а левая бьет по стене на уровне пояса. Вздохнув, смотрю наверх. Свет ведь должен быть… там? Но наверху — только потолок. Источник света — лампа на тумбочке рядом с кроватью. Рассматриваю ее, наклонившись ближе. Внутри — фитиль. Внизу — налито что-то… Какое-то вещество… Масло? Керосин? Бензин? Как оно называется?              Осторожно протягиваю руку к стеклу и одергиваю, не прикоснувшись, поскольку от прозрачного колпака тянет теплом. Обожгусь. Пока что не буду ее тушить, потому что, кажется, о том, как использовать сей чудо-девайс, знаю только в теории.              Сонное бормотание заставляет вспомнить о первоочередной в данный момент задаче. Наклоняюсь над Эриком, несколько раз провожу рукой по голове, меняю компресс на лбу. Когда мужчина затихает, выпрямляюсь и осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить, выхожу из комнаты. Если я здесь живу, то… Ванную я нашла интуитивно сама и практически сразу в первый день своего появления здесь. У меня получилось это сделать как-то само собой. Впрочем, учитывая, что в тот момент ванная мне очень уж нужна… А вот что с остальными комнатами?              Выйдя в коридор, глубоко вздыхаю и даже для верности закрываю глаза. После чего полагаюсь на память собственного тела и начинаю дивиться результатам. Согласно моей двигательной памяти, в доме я не знаю вообще НИ-ЧЕ-ГО. Когда мое тело хочет повернуть направо, я натыкаюсь руками на стенку, когда пытаюсь идти на кухню, оказываюсь перед какой-то запертой дверью. Что-то в этом было не так… Впрочем, может быть, к Эрику я переехала незадолго до того удара по башке в туннеле?              Непоняточка. Ладно, лучше бы вернуться, пока меня не хватились. А то чувак, похоже, не из адекватных будет…              Вопреки моим опасениям, остаток ночи он спокойно спит. И большую половину дня тоже. Жар спал, так что примочки я убрала, ну верней, воду вылила, а тряпки повесила сушить в гостиной у камина. После чего, укрыв спящего потеплей, отправилась на кухню. Раз уж я тут живу, надо провести ревизию и заняться приготовлением чего-нибудь пожрать. Причем такого, что можно и самой навернуть, и болезного покормить.              Обозрев имеющиеся на кухне продукты, решила, что лучшим вариантом то ли ужина, то ли завтрака, будет омлет. Благо что яйца, зелень, мука, молоко и сковородка тут имелись. Ну и плита, конечно же.              Получилось несколько довольно тонких омлетов, в связи с чем решено было преобразовать сие художество в кое-что другое. Благо, что овощи и сыр на кухне имелись. Еще было бы неплохо найти мясо, но поскольку оно не нашлось…              К тому моменту, как я аккуратно перевернула чудом не развалившиеся рулетики, дверь в кухню едва не слетела с петель. Я резко обернулась, непонятно почему крепче сжав в руке ножик, которым и осуществляла манипуляции по переворачиванию нашего будущего ужина.              В дверном проеме замер, как вкопанный, Эрик.              — Что вы делаете, Кристина?              — Странный вопрос, учитывая, что я стою за плитой, в одной руке у меня сковородка, а в другой нож. И на мне фартук, кстати. Не знаю, мой это, или нет, но я решила, что беды не будет, если позаимствую на часок. Или есть возражения?              — Помнится, я уже говорил вам, что вы можете брать все, что вам понравится. Впрочем, вы этого не помните…              — Как ты себя чувствуешь?              — Что?              — Я спрашиваю, как самочувствие.              — Это дежурный вопрос, или вы действительно беспокоитесь?              — Это ты так по жизни тупишь, или считаешь тот факт, что я с тобой всю ночь просидела, недостаточным подтверждением моего о тебе беспокойства? — я хмуро уставилась на него. Что-то неуловимо бесило. Раздражало. Заставляло дергаться. Что-то было… не так.              — Я… Мне уже лучше, спасибо. Просто раньше вы никогда не… — он оборвал фразу на полуслове и замолчал, глядя в сторону. Подавив желание начать расспросы о наших прошлых взаимоотношениях, поднимаю одной рукой сковородку, во вторую беру лопатку и принимаюсь перекладывать на тарелки результат своих трудов.              — Садись завтракать тогда.              Эрик дернулся, поднося руку к маске. Словно проверяя, на месте ли она.              — О, насчет маски не беспокойся. Я могу либо выйти, пока ты ешь, либо можем сесть спиной к спине и тогда я тебя не увижу. Идет?              — Что это? — тихо спросил мужчина, глядя куда-то мимо тарелки.              — Где?              — У вас с рукой… — тихо произнес он.              Я закатала рукав на левой кисти.              — Эм… Татуировка? — хмыкнула я, открывая «рукав» с черепами среди цветочков и лиан. Почему-то я точно знала, как называется этот вариант татуировки и, кстати, не удивлялась тому факту, что она у меня есть. Проведя по поверхности кожи поняла, что там есть шероховатости. — Шрамы скрывает, похоже. Классная, правда? Она еще на спину там заходит, по-моему, но могу ошибаться.              — Нет… Нет, не может быть… Этого не может быть… Не может…              Издав глухой стон, он медленно сползает по стенке на пол.              — Эрик! — кинувшись к нему, опускаюсь рядом на корточки и беру за руку, чтобы прощупать пульс. Ладонь мокрая и обжигающе горячая. Пульс слишком частый, точно считать времени нет, но это и не нужно. И так все понятно.              Алгоритм «обтереть лицо холодной водой, привести в чувство, напоить жаропонижающим и успокоительным» всплыл в голове сам собой. Кинувшись к умывальнику, хватаю подвернувшееся под руку полотенце и сую его под кран. Буквально десять секунд спустя возвращаюсь к Эрику. Заодно вспоминаю, что надо как-то успокоить. Вместо того, чтобы успокаивать, прижимаю ко лбу мужчины импровизированный компресс, после чего тихо, но четко требую говорить со мной, отвечать на мои вопросы. Всеми силами стараюсь, чтобы голос не дрожал…       

***

      Так ошибиться… Разве он мог так ошибиться… Но ведь они идентичны. Не близнецы, нет — близнецов Эрик различать умел. Это один и тот же человек… Но совершенно другой. Что это за наваждение? За что так над ним…              Сначала хотелось накричать на нее, оттолкнуть, может быть даже ударить, а потом он вспомнил, что сам принес ее сюда. Сам дал ей это имя, на которое она отзывается… Сам себя обманул. Ведь было с самого начала понятно, что этот человек, эта девушка… Что это не его Кристина.              До этого момента придавало сил то, что Кристина могла вернуться к нему. Что она шла к нему, когда упала там, в тоннеле. Что она все-таки решила остаться с ним, спасти его от этой темноты, от одиночества, дать ему все то, что он никогда не сможет получить от других людей — тепло, нежность, ласку и может быть даже любовь… Но это не Кристина…              — Эрик! — сквозь шум в ушах доносится родной голос, в один миг ставший чужим. Все те странности, все те несуразицы в поведении и суждениях, на которые он до последнего старался не обращать внимания…              Ко лбу прислоняют прохладную ткань. Плохо. Слишком плохо. Кристина ушла, Кристина никогда не вернется к нему… Она не любит его. Забыла о нем. И ей наплевать на то, что он умирает без нее, что каждый вздох сейчас дается с трудом, а сердце стучит так, будто выпрыгнет из грудной клетки. Так плохо. Так одиноко. Снова.              — Болит? — кто-то проводит рукой по его груди. Ему кажется, что сквозь одежду можно почувствовать тепло чужой ладони. Не-Кристининой.              — Бьется сильно… Темно…              Он слепо зашарил по полу руками, ища дополнительную точку опоры. Вместо этого нашел вторую руку. Не-Кристинину.              — Все будет хорошо. Я сейчас вернусь, — тихо произносит она.              Эрик кричит. Мысленно. В голос не может. Это не Кристина. Это не его любимая. Но она так добра к нему все это время. Так добр к нему не был никто, никогда. Она куда-то уходит. Уходит и вместе с ней исчезает та единственная теплая ниточка, что еще связывает его с остальным миром. Ему страшно. Он понимает, что надо успокоиться, что лучше будет взять себя в руки, что если отвлечься, то будет легче прийти в себя, но…              — Я здесь, рядом. Я с тобой. Все хорошо, — холодный компресс на лбу заменяют, а потом чужие руки приподнимают маску.              — Нет… — он не может даже помешать ей, не может запретить открыть его лицо, увидеть его уродство. Слишком плохо.              — Эрик, все хорошо. Я не буду ее снимать. Вот так, — к губам прислоняют стакан. Зубы стучат, но у Эрика получается сделать с помощью этой девушки несколько глотков. Только тогда он понял, что в воду что-то добавлено. Успокоительное.              — Вот так. Молодец, умница, — рука опускает маску на место. Теперь он спокоен и дело не только в лекарстве. Оно бы просто не успело начать действовать так быстро. Но он только что был абсолютно беспомощный, в ее власти и ничего не мешало ей не просто чуть приподнять маску, чтобы стали видны его губы, а снять ее и увидеть основную причину, по которой Эрик никогда не открывал лицо людям.              Слабо вздохнув, он подается в сторону, невольно опираясь на девушку. Возникает ощущение неловкости, но мгновением спустя она осторожно обнимает его за плечи одной рукой, а второй берет за руку.              Так добра к нему. Нежна, ласкова с ним. Беспокоится и заботится. Это очень непривычно, но… Но он этому… рад?              «Это ведь не Кристина» — внутренний голос возмущается, требует прекратить это, но Эрик лишь закрывает глаза и прячет голову на плече у неизвестной девочки.              — Простите, если я вас напугал. Обычно со мной подобного не происходит и…              — Запомни одну вещь, Эрик: за такие вещи никогда не оправдываются и не просят прощения. У тебя опять температура повышается. Не могу понять, что за фигня. На простуду непохоже вроде…              — Это не простуда. Мне… Мне просто очень плохо, вот и все. Вы когда-нибудь хотели умереть? Лечь спать и просто больше не проснуться?              — Чувак, тебе не кажется, что в сложившейся ситуации, когда я даже имени своего не помню, такие вопросы задавать все равно бесполезно. Но если что-то вспомню, обязательно отвечу на твой вопрос. Ладно, давай прекращать на полу сидеть, а то отморозим себе все, что можно и что нельзя. Встать сможешь? Вот так, не торопись…              Она поддерживает его под руку. Усаживает за стол. Пододвигает ближе тарелку, чашку, наливает чай…              — Ешь давай, пока не остыло. Не буду мешать, если что — я в библиотеке.              Проведя напоследок рукой по его плечу, девушка снова ободряюще улыбнулась ему и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Эрик сам не знал, какая сила заставила его снять маску и приняться за еду.              И какая сила вынудила его отправиться в свою комнату чтобы, подумать только, переодеться. Почему-то, сейчас меньше всего хотелось ходить по дому перед этой девушкой в мятом фраке.              Да, это — не Кристина. Татуировка на руке стала последним гвоздем в крышку большого гроба с доказательствами. Но в конце концов… Кем бы она ни была… почему ее никто не ищет? Когда Кристина исчезала из театра, тревогу начинали бить директора, чертов мальчишка, подруги, просто знакомые… Но как ни вчитывался Эрик в газеты последних двух недель, найти хоть одно объявление об исчезновении лже-Кристины он не смог. Она одна. Без памяти, без родных, без друзей. Ей некуда пойти. Ей и не нужно никуда идти. Она останется здесь. С ним.              Зачем ему это? О, Эрик сам бы хотел узнать ответ на этот вопрос, но к сожалению, его разум до сих пор был не в состоянии ему этот ответ дать.