— Не забудьте, мистер Аллен, — говорит доктор Штейн, — как только вы достигнете нужной скорости и откроете червоточину, у вас будет всего минута и пятьдесят две секунды на то, чтобы спасти вашу мать и вернуться.
— Я знаю, — отвечает Барри.
— А иначе…
— Я знаю, — повторяет Барри.
— Очистите путь! — доносится до них через интерком голос Циско. Чётко, ни намёка на помехи — очередное свидетельство инженерной продвинутости Стар Лабс. Сейчас это даже обнадёживающе, если не думать, откуда она происходит.
Что бы ни делалось в Стар Лабс — каждый прорыв, каждая новая идея, каждое научное продвижение — всё это было обязано своим появлением одному источнику. Человеку, который называл себя доктором Гаррисоном Уэллсом. Или, как Барри знал его теперь, Эобарду Тоуну. Человеку, убившему его мать.
Барри мог бы успокаивать себя мыслью, что интерком строили какие-нибудь подчинённые. Что передача чистого звука на расстоянии — это очевидная проблема с очевидными решениями, для которых не нужны технологии будущего. Что ни в разработке, ни в конструкции может быть ни следа от человека, звавшего себя Гаррисоном Уэллсом.
Но учитывая, что Барри собирается рисковать всем, перегонять себя самого, ставить под угрозу ткань времени и пространства… зная, как Тоун умён, спокойнее думать, что коммуникация без помех — это некое предзнаменование успеха.
— В ваших руках оба наших будущих, мистер Аллен, — говорит Штейн с лёгким беспокойством. Затем его выражение меняется на решительное. — И я знаю, вы можете это сделать.
Штейн протягивает ему руку, и Барри коротко её пожимает.
— Давайте, Штейн, очистите путь! — нетерпеливо повторяет Циско; Штейн медлит, но Барри кивает. Он различает за раздражением друга его беспокойство и панику. И это не из-за того, что Штейн превратится в пыль, если останется в ускорителе на момент запуска.
Просто Циско, возможно, единственный, кто воспринял новость о предательстве Уэллса ещё хуже, чем Барри. А это довольно высокая планка.
— Вперёд, доктор, — говорит Барри Штейну, задвигая подальше собственный беспорядок из эмоций. — Возвращайтесь в комнату управления. Можете следить за мной оттуда.
— Удачи, — говорит Штейн и уходит.
Барри остаётся один. Один в самом сердце ускорителя частиц. Один, в ожидании гонки, которая перенесёт его в прошлое. Один, впервые с момента, как он узнал —
Как он узнал —
Я пронзил твоей матери сердце —
— Заткнись, — громко говорит Барри.
— Я молчал, — отвечает ему Эобард Тоун.
Барри чуть ли не подпрыгивает от неожиданности. Он нарезает круги, быстро,
быстро, думая — Тоун должен быть наверху, на крыше, в своей машине времени, ждать, пока Барри не откроет портал. Если его там нет — какую часть его плана Барри пропустил, как Тоун умудрился предать его в этот раз —
Но вокруг пусто. Он один, и из интеркома тоже не доносится ни звука.
— Окей, — говорит себе Барри, — окей, возьми себя в руки.
Ему никто не отвечает. Барри не знает, хороший это знак или плохой. Стресс сводит его с ума, или —
Или нет. Тоун на крыше, ждёт исполнения всех своих чёртовых планов. Барри в центре ускорителя. Вокруг него утешительно и знакомо гудят машины. Это и есть Стар Лабс в чистом виде. Свободная от злого умысла своего создателя, технология продолжает работать, не зная и не заботясь о драме, которая собирается разыграться в самом её сердце.
Барри ей завидует.
На полу перед ним пересечены две полосы маркировочной ленты, образуя «X». Это «X» — тщательно вычисленное расстояние от частицы, которую будет запускать Штейн. Чтобы, когда Циско дал ему знак и Барри начал бежать, так быстро, как сможет, к нужному моменту он достиг достаточной скорости. Чтобы он столкнулся с частицей, и их реакция сгенерировала достаточное количество энергии для нарушения пространственно-временного барьера и открытия червоточины – ключа ко всем их планам.
«
Одна целая и двадцать одна сотая гигаватт», — думает Барри на грани истерики, и удивляется, что никто ещё не пошутил про «Назад в будущее».
— Мы скоро начнём, — оживает интерком. — Порядок, Барри?
— Порядок, — отвечает Барри. Голос срывается на ту высоту, которая выдаёт его ложь с головой.
— Осталось немного, — говорит Циско. На заднем плане слышен голос Кейтлин, бормочущей что-то неразборчивое. — Мы начинаем обратный отсчёт, — с мгновение он молчит, а потом возвращается обратно на линию, добавляет: — Просто дыши.
Это хороший совет. Барри ему следует. Он сосредотачивается на воздухе, проникающем в лёгкие. Вокруг него углубляется гул начинающего работать ускорителя. Стоять там, где Барри сейчас, пока не опасно, но очень скоро будет. Прямо перед этим нужно начать двигаться.
Эта мысль заставляет напрячься, но Барри усилием воли расслабляется. Он бегает лучше, когда спокоен. Гибок. Когда он один на один с силой скорости.
Он расслабляется, и время замедляется вокруг него.
— Ты начинаешь полагаться на свои способности, — говорит Эобард Тоун. — Это хорошо, Барри. Это значит, что ты набираешь силу.
Барри снова подпрыгивает.
— Нет, нет, не напрягайся, — одёргивает его Тоун. — Когда ты напряжён, то теряешь связь с силой скорости, а мне нужно рассказать тебе ещё пару вещей, перед тем как ты совершишь свой, — пауза; смешок, — «прыжок веры».
— Ты говоришь со мной через спидфорс, — говорит Барри, пронзённый внезапным осознанием. У него никаких доказательств, кроме интуиции, но интуиция часто его спасала. Он научился на неё полагаться.
— Верно, — соглашается Тоун. Его нигде не видно — Барри всё ещё один — но его голос звучит настолько ясно, как будто они стоят друг напротив друга.
— Как? — не удерживается и спрашивает Барри.
В ответ раздаётся задумчивое хмыканье, и внутреннее зрение само рисует ему непрошеную картинку: доктор Уэллс в своём инвалидном кресле, пальцы, в задумчивом жесте прислонённые к подбородку, глаза, светящиеся сдержанным возбуждением, за его очками. Возбуждением и каплей озорства, этой деталью, которая всегда заставляла Барри чувствовать себя так, словно Уэллс делился с ним какой-то понятной для них одних шуткой.
Расцветшая было полуулыбка на лице Барри исчезает. Хорошо, у них было… что-то, что они делили. Но не шутка, и не что-то понятное им обоим. Это было то, о чем знал только Уэллс — только
Тоун. И если в глазах Уэллса было подлинное развлечение, если оно не было частью его маски, то это только из-за наслаждения Уэллсом собственным превосходством.
Его знаниями. Знание — это сила, в конце концов. Девиз, столь важный для человека, который изображал из себя Гаррисона Уэллса, что он выгравирован над дверью ускорителя частиц. Если Барри поднимет взгляд, он его увидит.
Барри не отрывает глаз от пола. Это, правда, не мешает ему услышать, как Эобард Тоун перестаёт задумчиво напевать и наконец отвечает на его вопрос.
— Сила скорости — это нечто, что делят все спидстеры, — говорит Тоун. — Это не отдельная способность каждого. Скорее… как в фильмах, на самом деле.
— Есть светлая сторона и тёмная сторона, и вместе они удерживают мир? — усмехается Барри, срываясь на сарказм, как будто пытается защититься.
Это совсем не защищает на самом деле, не тогда, когда Тоун говорит этим своим голосом Уэллса, голосом, на который Барри
полагался, который он всё ещё знает так хорошо, что может чувствовать улыбку на лице Уэллса, когда тот отвечает.
— Это удерживает
нас вместе, — говорит Уэллс. — Все спидстеры связаны с одним спидфорсом.
— И мы можем через него разговаривать.
— Сила скорости выходит за пределы пространства. Это первое, что тебе нужно знать, Барри. Нет никакой разницы между спидфорсом у тебя и у меня. Никакой разницы между спидфорсом здесь, в Стар Лабс, и спидфорсом на Альфа Центавре.
Альфа —
— Ты был на Альфа Центавре?! — спрашивает Барри, нетерпеливо, слишком нетерпеливо. Предательское любопытство. На секунду он забывает, что разговаривает не с доктором Гаррисоном Уэллсом, его давним кумиром, а с Эобардом Тоуном, злодеем. Убийцей.
Но это сложно, когда Тоун ворчит:
— Сосредоточься, Барри, — и это так похоже на все те моменты затишья перед бурей раньше. Голос Уэллса у него в наушнике всегда был его краеугольным камнем. Его центром.
И, может быть, это делает Барри слабым - то, что он на мгновение отталкивает свое новообретенное знание. Забывает двуличность Уэллса, забывает о смерти матери, забывает всё и просто слушает. Принимает эту уверенность и делает её своей.
Может быть, это делает Барри слабым. Или, может быть, делает его прагматиком. Есть то, что он должен сделать, и было бы глупо отвергать советы, которые дадут ему преимущество.
Так что Барри дышит, и сосредотачивается, и спрашивает:
— Хорошо. Для спидфорса пространство не имеет значения. Почему я должен это знать?
— Когда ты пробьёшь ткань пространства-времени, то будешь полностью поглощён силой скорости. Ты будешь существовать за пределами пространства. И когда ты покинешь спидфорс…
— Я смогу появиться в любой точке пространства, где захочу, — завершает Барри. — Пока у меня будет скорость, чтобы её достичь — а это то, что даст мне ускоритель частиц.
Улыбка возвращается в голос Уэллса. На этот раз гордая:
— Совершенно верно.
— А второе, что ты хотел мне рассказать — то же самое применимо и ко времени, — предполагает Барри. — Что я могу выпасть в любой точке времени. И так я смогу попасть в ту ночь —
Он замолкает, но мысль завершается у него в голове.
В ту ночь, когда погибла моя мать.
И вот так просто, пузырь отрицания Барри лопается. Человек, разговаривающий с ним через спидфорс — не Уэллс. Это не тот человек, что помогал Барри, учил его, воспитывал. Чьего хорошего мнения он добивался, чья гордость за Барри была для него счастьем, чья вера в Барри была основой его собственной убеждённости в том, что он может быть героем.
Зачем помогать мне спасать стольких людей?
Потому что мне нужно было, чтобы ты стал быстрее. Достаточно быстрым, чтобы пробить барьер пространства-времени и создать стабильный портал, через который я смог бы вернуться домой.
Забывчивость, оказывается, дальше его не проведёт.
— Ты абсолютно прав, — говорит Тоун. — Когда ты попадёшь в спидфорс, то будешь иметь доступ ко всему пространству и времени. Единственными ограничениями будут твоя скорость и сосредоточенность. Скорость не проблема — это уже не первый раз, когда ты путешествуешь во времени.
В прошлый раз, когда Барри путешествовал во времени, он переместился назад всего на двадцать четыре часа. Ему не хватило скорости продвинуться дальше. Это, кстати, было одной из причин, почему Тоун всегда подталкивал Барри к тому, чтобы стать быстрее.
— В этот раз тебя ускорит столкновение с частицей. Поэтому всё, что будет необходимо — это концентрация.
— Концентрация?
— Да, Барри. Концентрация. Чтобы направлять твои действия. Тебе нужно будет сфокусироваться на том, куда ты хочешь попасть.
Барри знает, что Тоун собирается сказать дальше. Он всё ещё беспомощно надеется, что ошибается.
— Так думай об этой ночи, — говорит Тоун. Его слова становятся тихими. Личными. — Думай о своей матери.
Нет, хочет сказать Барри. Он содрогается от отвращения, слыша голос Тоуна, напоминающий о худшей ночи в жизни Барри.
Теперь, может, второй худшей. Эта ночь была ужасной, но... понятной. Хорошие парни, плохие парни — победа и трагедия — это изменило Барри, сделало из него того, кто он есть, но не изменило его прошлое. Память о матери всё ещё жила с ним. Давала ему силу.
Теперь же Барри знаком с предательством. Теперь Барри знает, что можно разрушить больше, чем просто будущее. Можно пробраться в его воспоминания и испортить их, превратив из источника силы в источник боли.
Думай о своей матери —
Жёлтые и красные полосы, ветер из ниоткуда, вода в аквариуме Барри, поднимающаяся в воздух
Крики
«Беги, Барри!»
— Отлично, — шепчет Уэллс, — Вот так. Ты вернёшься в прошлое и ты спасёшь её, Барри Аллен. Исправишь всё то зло, что я натворил.
Эта вера, эта
гордость — Барри чувствует, как что-то внутри него щёлкает. Это ложь, это всё ложь, и Тоун не имеет
никакого права вести себя так, как будто это хоть когда-нибудь не было ложью —
— Не говори так! — кричит Барри.
— Как? — чёрт его дери, он всё ещё звучит спокойно —
— Как будто мы
партнёры, — выплёвывает Барри, — как будто ты…
— Болею за тебя? — Уэллс делает паузу. — Горжусь тобой?
— Как будто ты
заботишься.
— Ох, Барри. Я задет, — Тоун
(всегда Тоун, только Тоун) не звучит задетым. — К счастью для меня, я знаю правду.
— Какую правду? — Барри инстинктивно мотает головой в отрицании, хотя Эобард не может его увидеть.
— Я видел твоё будущее. Это — всё это — жизнь твоей матери, свобода твоего отца — не имеет значения. Ты никогда не будешь по-настоящему счастлив.
Барри вздрагивает. Пытается сделать вид, что двигается специально, и использует момент, чтобы встать на стартовую позицию. Говорит:
— Я ненавижу тебя.
Он очищает свой разум, когда произносит это. Прогоняет образ Уэллса, которое сознание заботливо подсовывало ему всё это время. Барри не хочет смотреть на него. Не может, так или иначе, даже сейчас — даже зная правду — об убийце, учителе — не может смотреть, даже в своём воображении, на гаснущий в голубых глазах свет.
Уэллс ничего не отвечает.
— Я всегда буду тебя ненавидеть, — настаивает Барри, не выдерживающий молчания своего врага, веса его присутствия в спидфорсе, наблюдающего, ждущего, ненавидящего,
гордого —
Затем присутствие исчезает, и время вдруг начинает течь как обычно.
— Структурная целостность ускорителя стабильна, — говорит Кейтлин.
— Мы готовы вводить частицу, — добавляет Штейн.
— Займи свою метку, — командует Циско.
Барри теряет драгоценный момент, тупо уставившись на динамик интеркома, как будто может видеть лица своих друзей.
Для них не прошло ни секунды. Весь разговор Барри с Эобардом пронёсся быстрее мысли.
Сосредоточься, Барри, шепчет голос Эобарда в его памяти.
Барри переводит взгляд на скрещённые ленты у себя под ногами. Медленно — для него — занимает стойку.
Поднимается ветер. Кейтлин, напряжённая, говорит поверх него:
— Он открывается, — выдыхает она.
Давление падает. Барри чувствует это, сначала как плотность в ушах. Как покалывание на коже. Затем, наконец, как тянущее чувство в животе. Рывок, движущий его вперёд. К сердцу коллайдера.
Барри ждёт. Баланс — еще один подарок от ускорителя частиц. Он едва прикасается носками к полу, колеблется — это единственный способ удержать опору при беге на сверхскорости. Если бы он не был слишком проворным, он бы упал.
И он ждёт, балансируя в своей стойке бегуна. Балансируя между остановкой и прыжком. Между «здесь» и «там». Между настоящим и прошлым.
А будущее?
—
Сейчас! — кричит Циско.
Время замедляется вокруг Барри. Он привлекает скорость к себе. Обломок краски зависает в воздухе, на полпути от стены до земли. Последний слог крика Циско всё ещё задерживается у него в ушах.
В силе скорости обычная речь невозможна. Только спидстер может вибрировать своими голосовыми связками достаточно быстро, чтобы сформировать фонемы, и только другой спидстер может обрабатывать звуки достаточно быстро, чтобы собрать их в слова.
Барри молчит. Поэтому, должно быть, это Эобард говорит то, что он слышит. Слова, которые прорываются сквозь последний крик Циско и шаткую защиту Барри, становясь стимулом, который кидает его в бег, в коллайдер частиц, в его прошлое и его будущее.
Беги, Барри, — говорит Эобард. —
Беги.
***
Айрис сидит на диване. Восьмилетняя. Ребёнок.
Она смотрит на открытую дверь. Улыбается.
— Я ждала, когда ты приведёшь Барри домой, — говорит она, как будто это самая обычная вещь на свете.
(Барри в порядке?)
(Да. Он только что прошёл вторую отметку.)
Думай о своей матери, — взывает Эобард. —
Не отвлекайся, а то окажешься неизвестно где.
Барри бежит.
— Что случилось с тобой сегодня? — спрашивает доктор Уэллс. Убедительный. Помогающий. Ни следа Тоуна. — Ты отлично двигался, а затем что-то тебя отвлекло.
— Я кое-что вспомнил, — говорит Барри. Доверяющий. Ни следа подозрительности. — Когда мне было одиннадцать, мою маму убили —
Лестно, — говорит Эобард сухо, —
но не совсем то воспоминание, что я имел в виду. Дальше, Барри, дальше —
(Он работает. Он работает!)
(Вводите частицу водорода –)
Мир, уже мчащийся мимо на краю зрения Барри, начинает размываться до неузнаваемости. Свет высасывается из воздуха.
Становится темно, — говорит Барри единственному человеку, который может его услышать.
— Я оставлю тебе свет включённым, — говорит Нора Аллен.
После тьмы приходит свет, — отвечает Эобард.
— Если я сейчас выключу свет, тебе будет страшно? — спрашивает Нора.
Тебе страшно? — спрашивает Эобард.
— Нет, — отвечает Барри.
Да, — отвечает Барри. Почему-то он забыл, как врать.
— Это потому что я здесь с тобой.
Мне тоже, — шепчет Эобард.
— Видишь, ты боишься не темноты, Барри.
Но если ты продолжишь бежать —
— Ты боишься оставаться в темноте один. И это прекратится, когда ты кое-что поймёшь.
—
если ты сосредоточишься —
— Ты никогда не одинок.
—
ты найдёшь свой путь обратно к свету.
— Ты можешь выключить свет, — говорит маленький Барри.
Он видит частицу. Одна яркая, сияющая точка света.
Барри Аллен никогда не отступает.
(Что? Что случилось?)
(Барри — он исчез!)
(Смотри!)
(Портал –)
(Он стабилен.)
(Запускай таймер.)
Беги, Барри —
***
Тьма. Вспышки красного и жёлтого света. Ветер, гудящий в ушах. Крики.
Мама! Мама!
Барри! Беги!
Нора! Держись!
Барри задыхается. Или, скорее, запыхался — пытается загнать воздух в легкие, которые внезапно стали слишком маленькими. Он прижимается к стене дома своего детства, возвращая дыхание, возвращая ясность.
Минута и пятьдесят две секунды.
Он не может позволить своей юной версии увидеть себя. Он должен подождать. Подождать, пока его будущая версия не схватит его-прошлого и не унесёт в безопасное место. В этот момент он останется единственным Барри Алленом в доме. В этот момент, в таймлайне Барри, Обратный Флэш убивает Нору. И этот момент — его шанс.
Остановить Тоуна. Спасти Нору.
Оба будущих спидстера исчезнут, отменённые изменениями во временном потоке. Переписанном людьми, в которых вырастут их настоящие версии. Барри вернется в своё время и продолжит быть Флэшем. Будет Флэшем в 2024 году. И ему никогда не понадобится возвращаться во времени. Потому что Обратный Флэш, который пытался убить его, который пытался убить Нору, тоже будет удален. Заменён версией Эобарда Тоуна, которая сейчас уже на пути обратно в своё правильное время.
Никакой битвы. Никакой попытки убить Барри. Никакого убийства Норы. Только двое спидстеров, разделённые полутора веками, которые никогда не встретятся.
—
Мама! — кричит маленький Барри.
—
Нора! Нора! — кричит его отец.
Минута и двадцать четыре секунды.
Появляется внезапное пятно, треск молнии. Барри напрягается. Это уходят две его другие версии?
Он рискует выглянуть. Просто один короткий взгляд. Он не может позволить себе пропустить это.
Это ещё не его момент. Его младшая версия и отец оба уже в комнате, но нет никакой опасности, что они заметят Барри; всё их внимание сосредоточено на другом. Нора заперта в центре урагана, крича Барри, чтобы тот бежал, и Генри, чтобы тот вытащил Барри оттуда. Оба Аллена стоят, замерев. Дикими глазами смотря на две полосы света, со злостью гоняющие друг друга по комнате.
Обе полосы двигаются быстро, быстрее, чем Барри когда-либо мог. Ему едва хватает спидфорса, чтобы видеть их чётче, чем размытые пятна. Барри видит, как его будущая версия принимает удар; затем, мгновение спустя, будущий Флэш уже на ногах, загоняя Ревёрса в угол. Но ещё через мгновение оба противника разлетаются в стороны, кружа друг вокруг друга и высматривая слабости.
Пятьдесят восемь секунд.
Генри наконец отрывает взгляд от битвы и пытается вытащить Барри из комнаты.
— Нет! — кричит маленький Барри. — Нет, нет, нет —
Обратный Флэш перемещает внимание на маленького Барри.
Барри напрягается.
Вот оно, вот оно —
Что-то появляется прямо в его поле зрения.
С секунду Обратный Флэш целиком поглощён маленьким Барри, его целью, зародышем его врага. Он отвлекается на это всего лишь на мгновение. Но для спидстера мгновение длится достаточно долго, чтобы им воспользоваться.
Будущий Флэш безошибочно поворачивает голову и смотрит прямо на Барри. Будущий Флэш, кто — согласно всему, что Барри знает о таймлайне — не должен и понятия иметь о том, что в комнате есть третий Флэш.
Но он смотрит прямо на Барри. И он качает головой.
Барри пятится, слишком потрясённый, чтобы держать свою скорость под контролем, и заканчивает тем, что возвращается в свой угол. И как раз вовремя. Через секунду после этого мелькает полоса золотого света, когда его будущая версия выносит прошлую с линии огня. И оставляет Обратного Флэша наедине с матерью Барри. С матерью
всех Барри.
Вот оно. Это его момент.
Сорок три секунды.
Барри не видит, что происходит в комнате, но он может это представить, сложить из того, что рассказал ему Эобард — его Эобард, притворяющийся Уэллсом. Обратный Флэш вышел из спидфорса. Он берёт нож. Делает два шага, нависая над Норой Аллен. Наклоняется и вгоняет нож ей в самое сердце.
Это займёт, может, пять секунд.
Для спидстера пять секунд — это вечность.
У Барри есть время. Всё время, что ему нужно. Всё время, чтобы кричать, и бежать, и преследовать, и вмешаться. Всё время, чтобы задаваться вопросом,
почему.
Почему будущий он сказал ему не вмешиваться?
Как будущий он вообще узнал, что здесь третий Барри?
Что знает его будущая версия, чего не знает он?
Сорок две секунды.
Барри трясёт. Не от скорости, а от силы желания выскочить из-за этой стены. Выхватить нож из рук Обратного Флэша и вонзить его Эобарду в его лживую грудь. Затем выдернуть его снова и использовать на своей будущей версии. Его будущем «я», которому никогда не приходилось жить без матери, который осмеливается стоять перед лицом всего, что Барри сделал, чтобы дойти до этого момента — сколько сражался, чем пожертвовал и рисковал — встать в центре этого и сказать:
нет, не надо, сдавайся, иди домой, пусть Нора умрет —
Но как Барри может упускать из виду вероятность того, что его будущая версия знает что-то, неизвестное ему? Если просто попасть сюда уже было чревато уничтожением планеты, какими последствиями грозит ещё более серьёзное вмешательство?
Сорок одна секунда.
Он уже рискнул всем ради этого момента. Он уже согласился стереть последние пятнадцать лет из жизни всех, кого знает. Что ещё может стоять на кону? Что ещё ему терять?
И снова: что знает будущий он, чего не знает он?
Сорок секунд.
Что ему делать?
(
Тебе страшно? — спрашивает Эобард. Его голос — воспоминание из прошлого — из будущего — из ниоткуда и никогда сразу.)
— Да, — шепчет Барри из своего укрытия, его голос срывается.
(Мне тоже.)
(Но если ты продолжишь бежать — если ты сосредоточишься — ты найдёшь свой путь обратно к свету.)
Тридцать девять секунд.
Свет.
И вдруг Барри знает, что ему делать.
Тридцать восемь секунд.
Нора Аллен кричит, когда нож вонзается ей между рёбер.
Красная полоса света проносится мимо Барри к входной двери.
Барри Аллен идёт попрощаться со своей мамой.
Потом он начинает бежать.
Тридцать секунд.
Будет ли этого достаточно?
Барри не знает. Он должен попробовать.
Нора мертва. Барри из будущего — Флэш из будущего — пропал. Если Барри хочет знать, почему его будущая версия удержала его от спасения матери, ему придётся использовать другой источник.
К счастью, он точно знает, где — или, скорее, когда — может получить ответы.
25 апреля 2024 года.
У Барри есть тридцать секунд. Тридцать секунд на то, чтобы повторить забег, пробить барьер пространства-времени и достичь будущего. Догнать будущего себя за пару моментов до того как вернуться обратно, и спросить,
почему.
Что Барри будет делать после этого, он не готов сказать. Но его будущая версия достаточно быстрая, чтобы отправиться назад на двадцать четыре года без помощи ускорителя частиц, так что Барри готов поспорить, что всё как-нибудь образуется.
Двадцать девять секунд.
Маленький мальчик плачет на улице в десяти кварталах отсюда. В обычном пригородном доме уважаемый местный врач безуспешно пытается спасти своей жене жизнь. В другом конце города Гаррисон Уэллс и Тесс Морган скоро погибнут в автомобильной аварии, которая совсем не будет случайностью.
Барри отбрасывает все сомнения. Он бежит. Он бежит, и он сосредотачивается.
В голове у него один образ. Это не его мама, кричащая на полу. Это не его юная версия, вынесенная из комнаты. Это не его отец, шокированный и окровавленный. Это даже не человек-в-жёлтом, который так долго преследовал его во снах.
Это будущий «я» Барри. Флэш из будущего. Его взгляд в сторону Барри. Качающий головой, говорящий:
нет.
Барри задерживает эту картину в голове, пока улицы пролетают мимо быстрее и быстрее. Пока пятна на грани видимости не начинают снова темнеть. Пока он не чувствует, как материя пространства и времени растягивается и меняется вокруг него.
Когда сила скорости забирает его к себе, Барри держит этот образ в мыслях и задаёт единственный вопрос.
Почему?
Затем спидфорс поглощает его полностью, унося к ответам.
***
Свет бьёт Барри в глаза. Он быстро моргает — так быстро, как только может — заставляя зрачки приспособиться, а зрение сфокусироваться. Источником света оказывается массивный светильник на потолке. Массивный, очень знакомый светильник.
— О Господи, — выпаливает Барри. — Господи, где я?
— Он очнулся! — кричит Циско.
Барри заставляет себя принять сидячее положение. Нет. Нет, этого не может быть. Всё это не могло быть зря! Он хотел в будущее, а не вернуться в своё время с пустыми руками, где Тоун получил всё, что хотел, и исчез за пределы доступа.
Но Барри однозначно в Стар Лабс. Это медицинский отсек. Это Кейтлин, беспокойно светящая ему в глаза, говорящая в сторону:
— Пульс сто двадцать, оба зрачка реагируют на свет.
— Нет! — в отчаянии кричит Барри. Он пытается оттолкнуть Кейтлин, пытается встать. Ничего не выходит нормально. Он чувствует себя незнакомцем в собственной коже, потерявшим контроль, шатким, как новорождённый жеребёнок. Ему хочется кидаться чем-нибудь. Кричать. Бежать, как будто бег когда-нибудь мог решить все проблемы.
У Барри не выходит даже нормально подняться. Но его настрой явно заметен, потому что Циско хватает его за руки, удерживая на месте.
— Посмотри на меня, посмотри… хей, воу, воу, расслабься. Всё в порядке, чувак. Ты в Стар Лабс.
— Я знаю, что я в Стар Лабс! — восклицает Барри. Он мог бы вырваться из хватки Циско — по крайней мере, обычно; сейчас мышцы ощущались словно каша — но в чём смысл? Куда бы он пошел? Что бы сделал?
— Ты… знаешь? — спрашивает Циско. Он недоумённо переглядывается с Кейтлин.
— Что-нибудь изменилось? — умоляюще спрашивает Барри. — Хоть что-нибудь? Чёрт возьми, Циско, скажи мне, что я сделал что-то, кроме того что дал убийце своей матери уйти безнаказанным!
— О-окей, — медленно говорит Циско. — Тебе придётся объяснить, откуда ты знаешь моё имя.
— Откуда я знаю твоё имя? — замирает Барри, уставившись на него. — Ты издеваешься? Вот чего я добился? Моя мать мертва, всё ещё мертва, и всё, что я умудрился стереть — это дружбу, одну из немногих, что имел. Здорово. Просто чертовски здорово.
— Мы не друзья, — говорит Циско ещё медленнее. Он делает паузу. —
Ну, я имею в виду, мы могли бы быть друзьями. Наверное. Ты, похоже, нормальный парень. Но мы никогда, ну, знаешь. Не знакомились.
— По крайней мере не тогда, когда ты был в сознании, — добавляет Кейтлин.
— Застрелите меня, — искренне говорит Барри.
— Это противоречит моей медицинской этике, — с сожалением отвечает она.
— Ты меня знаешь? — спрашивает её Барри. Он пытается сделать свой тон не таким отчаянно надеющимся, но судя по тому, с каким сочувствием девушка качает головой, не справляется.
— Я ухаживала за тобой последние девять месяцев, но кроме этого —
— Стой. Девять месяцев? — Барри смотрит на неё, потом на Циско, потом опять на Кейтлин. В его голову закрадывается ужасное подозрение. — Девять месяцев. Я был — я был в коме последние девять месяцев?
— Да! Ну, вроде того, — исправляется Кейтлин после предупреждающего взгляда Циско. — Это запутанно, но в целом да.
— Но я не был болен, — говорит Барри. Медленно. Чувствуя, как теория в глубине его разума приобретает тревожную вероятность.
Скорость. Всё это сводится к скорости. Столкновение Барри с частицей водорода привело к выделению огромного взрыва энергии. Часть её была захвачена конденсаторами ускорителя, чтобы питать машину времени и отправить Тоуна обратно в его время. Остальная часть была поглощена Барри. Эта энергия и ускорила его настолько, чтобы он смог отправиться назад во времени, когда обычно его скорости было недостаточно, чтобы продвинуться даже близко к этому.
План заключался в том, чтобы Барри расходовал энергию в две стадии. Одну, чтобы попасть в двухтысячный, и одну, чтобы вернуться в настоящее. То есть в две тысячи пятнадцатый. Когда Барри передумал и решил отправиться в будущее, получить ответы — он не подумал о своём расходовании энергии. Он просто предположил, что её осталось достаточно, не только чтобы вернуться в своё время, но и перегнать его, оказаться в две тысячи двадцать четвёртом.
Но если её не хватило —
— Нет, — говорит Циско. — Это, ну, в тебя —
— В меня ударила молния, — заканчивает Барри, оцепенев.
— Да! Так и есть! — Кейтлин, похоже, в восторге. — Ты это помнишь? Каково это было?
— Не вовремя, — бормочет Циско.
— Точно! Извини, — Кейтлин на секунду замолкает. Затем, как будто не может сдержаться, продолжает: — Просто дело в том, что ты был в коме девять месяцев, а это очень необычно, и потом с тобой начали твориться все эти вещи —
— Вещи, о которых не стоит говорить сразу, потому что он только что вышел из комы, — говорит Циско очень громким шёпотом.
— ...но если ты смог что-то запомнить… — продолжает Кейтлин.
— Доктор Сноу, — прерывает её слишком знакомый голос. — Мне кажется, у нас был разговор относительно того, стоит ли наседать на пациента после того, как он пришёл в сознание.
Кейтлин выглядит пристыженной.
— Да. Извините, доктор Уэллс.
— Но я рад узнать, что он очнулся.
До слуха Барри доносится знакомый скрип электрической инвалидной коляски. Он бесшумен для всех остальных, но Барри слышит его, обрабатывая почти неизмеримую вибрацию тонких костей его внутреннего уха на скорости, которая делает скрип слышимым.
Этот звук даёт Барри предупреждающие полсекунды, чтобы быть готовым, когда в дверях появляется Гаррисон Уэллс, в коляске, с термосом и всё такое.
— С возвращением, мистер Аллен, — говорит он. — Нам есть что обсудить.
