***
— Сейчас не время геройствовать! — воскликнул Джеффри, пытаясь помочь Эвери, упрямо отворачивающей от него лицо, но продолжающей, при этом, стоять на месте. — Геройствовать? — возмущенно переспросила она. — Ты во всех вещами кидаешься? — Нет… Только в тебя, — как ни в чем не бывало ответил Теннант, добравшись, наконец, до кровоподтека с намоченным холодной водой полотенцем. — И ты об этом прекрасно знаешь с самого нашего знакомства! — На этот раз ящики в столе перепутал?! Ты хоть представляешь разницу в убойной силе комка бумаги и черепа? — Он на столе стоял. Под руку подвернулся… Это Оливер Уэлс, — пояснил мужчина с неким уважением к названному имени. Эвери вопросительно вздернула брови, не понимая, зачем ей эта информация. — Бывший худрук театра… — Боже! Он еще и настоящий! — Девушка закатила глаза и повела головой, чувствуя, как к горлу подкатил неприятный вязкий комок. — Пожалуйста, только не рассказывай, как эта часть тела тут оказалась! — Последняя воля… — Джеффри! — Эвери снова уклонилась и остановила его руку. — Сядь, посиди, не дергайся! — психанул Теннант. — Или хочешь мне сцену освещать своим фонарем? — Ты сама обходительность! — Эвери поморщилась и аккуратно уселась в кресло. — Мы уже на «ты»? — саркастически уточнил мужчина, совершенно позабыв о том, что сам не особо церемонился с ней. Упершись рукой в подлокотник, он склонился над девушкой. Тут же вошла отправленная за льдом Анна. — После такого?! — Эвери указала пальцем себе на лицо. Она хотела сказать что-то об обязательстве жениться, но вовремя вспомнила о беседе предыдущего вечера. — Господи, Джеффри, ну нельзя же так! — запричитала мисс Конрой, передавая ему гипотермический пакет. — Нельзя отрывать занятого человека от работы! — выпрямившись, огрызнулся мужчина. — Все от меня чего-то хотят! Сходи туда, послушай то, поприсутствуй там, отчитайся за это! — Мужчина хлопнул себя ладонями по бедрам. — А постановкой я когда заниматься буду? — Он снова наклонился и аккуратно приложил пакет к ссадине на скуле Эвери, попутно шлепая ее по кистям каждый раз, когда она пыталась перехватить инициативу. — Кстати, о «сходи». Ты на сегодня назначил чтение поэмы, — оповестила Анна. — Через сорок минут тебя ждут в репетиционной. — А-а-а! — гортанно простонал Джеффри. — О женщины, вам имя — вероломство! ** Я пошел! — Он взял со стола свои записи. — Не для того на свете мы живем, чтоб смерть застала нас в блаженной лени! ******
— Добрый день, дамы и господа! — Теннант поклонился в лучших традициях средневековья. — Будем знакомы! Меня зовут Джеффри Теннант. Я — художественный руководитель театра и волею судьбы — ваш режиссер. — Он кинул на длинный П-образный стол брошюру с адаптированной версией поэмы и два блокнота, и сел за него. — Предлагаю разместиться так, чтобы главные герои были ближе ко мне, остальные — по мере продвижения сюжета. Джери, Вергилий твой! Рад тебя снова видеть! — поприветствовал мужчина старого соратника, завидев его среди актеров. Тот доброжелательно кивнул, усаживаясь по левую руку. Место справа занял будущий Данте — парень с внешностью, присущей итальянцам, что немало порадовало Джеффри. За ним сидела девушка, которой дали роль возлюбленной поэта — Беатриче. Надо сказать, менеджер по подбору актеров справился на все сто: девушка благоухала красотой и молодостью, но при всех своих внешних достоинствах вела себя кротко. Далее расположились главные призраки, демоны, в общем, все, у кого были слова. — Можете открывать поэму. Пробежимся по ролям, — предложил режиссер. — Я взял на себя смелость опустить в некоторых сценах речь автора, так как полагаю, что без нее постановка будет смотреться живее, а иначе можно просто поставить Амадео, — Джеффри указал на главного актера ручкой, немало удивив того своей осведомленностью именами творческого состава постановки, — и он прочтет все семьсот шестьдесят страниц очень озадаченному залу. Итак, начинаем… — Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины. Каков он был, о, как произнесу, Тот дикий лес, дремучий и грозящий, Чей давний ужас в памяти несу! Так горек он, что смерть едва ль не слаще. Но, благо в нем обретши навсегда, Скажу про все, что видел в этой чаще, — начал повествовать Амадео. Периодически поглядывая на него, Джеффри делал какие-то заметки в своем блокноте. И вот, внизу крутого косогора, Проворная и вьющаяся рысь, Вся в ярких пятнах пестрого узора, — продолжал парень. Она, кружа, мне преграждала высь, И я не раз на крутизне опасной Возвратным следом помышлял спастись. Был ранний час, и солнце в тверди ясной Сопровождали те же звезды вновь, Что в первый раз, когда их сонм прекрасный Божественная двинула Любовь. Доверясь часу и поре счастливой, Уже не так сжималась в сердце кровь При виде зверя с шерстью прихотливой; Но, ужасом опять его стесня, Навстречу вышел лев с подъятой гривой. Он наступал как будто на меня, От голода рыча освирепело И самый воздух страхом цепеня. И с ним волчица, чье худое тело, Казалось, все алчбы в себе несет; Немало душ из-за нее скорбело. Меня сковал такой тяжелый гнет, Перед ее стремящим ужас взглядом, Что я утратил чаянье высот. * — Чего ты боишься? — перебив его, вдруг спросил Джеффри, почесывая голову все той же ручкой. — Простите? — не понял парень. — Чего ты боишься в жизни больше всего? — Я полагаю, это не совсем корректный вопрос, — стушевался Амадео. — Раздеваться в присутствии других людей тоже не вполне корректно, но это театр. Тут ты можешь оголить либо задницу, либо душу, смотря чего требует Мельпомена, — Теннант подпер рукой подбородок и с интересом уставился на новоиспечённого Данте, болтая в воздухе ногами. — Алигьери боялся потерять свою Биатриче, я боюсь остаться бледной тенью Оливера Уэлса, Джери жене боится не угодить… — Джеффри начал смущать всех по списку. — Ты это серьезно? — прямо над ухом раздался вопрос с издевательским тоном. Режиссер оскалился и прикусил губу, сдерживаясь, чтобы не ответить. — Скажи мне, Амадео, чего ты боишься на свете больше всего, лучше из животных, и я сделаю из тебя истинного Данте. — Как? — с округленными глазами выдохнул парень. — Это уже моя забота. — Я б…бось пауков, — затравленно озираясь, проговорил актер. — Они во мне вызывают ужас и оцепенение… — Прекрасно! — воскликнул режиссер. — Мария, перерыв сорок минут! — Мы же только начали, — возразила менеджер сцены. — Я знаю, — подтвердил столь очевидный факт Джеффри. — Перерыв. Я должен подумать… — и, выходя, добавил, — Мне нужен Данте! Остальным сообщат, когда сборы на прочтение! — Анна, в городе есть зоомагазины с экзотическими животными? — пробегая мимо административной стойки, спросил Теннант. — Что ты опять задумал? — строго спросила мисс Конрой, уже готовая встать на защиту любого животного существа, на которое Джеффри нацелил свои экстравагантные идеи. — Просто найди мне адрес места, где я могу раздобыть огромного паука и пару тяжелых композиций. Что-нибудь готическое. Я заставлю Амадео выродить из себя Данте Алигьери, или я не Джеффри Теннант! — А более щадящих методов нет? — Анна, сорок минут в распоряжении. Времени, как всегда, мало. А отвечать перед мисс «большие бабки» буду я один. Пусть доставят членистоногое курьером сюда. А ко мне в кабинет пригласи осветителей. Как и положено в слаженной команде, все было готово в срок, и когда Амадео вернулся в репетиционный зал, он застал своего режиссера сидящим в углу в луче прожектора. Столов не было, только постамент с каким-то темным кубическим предметом на нем. Раздался щелчок и предмет озарился светом. В тот же момент сам Джеффри погрузился во тьму, а следующий щелчок возвестил о том, что дверь зала закрыли на ключ. — Данте больше всего на свете боялся потерять свою Биатриче, — блуждая во тьме, повторял Теннант, я боюсь остаться тенью Оливера Уэлса, кто-то боится высоты, кто-то — быть похороненным заживо, кто-то змей, кто-то закрытого пространства. Эвери Хантер опасается, что Нью-Бербидж не вытянет эту постановку. За твоей спиной, Амадео, люди, которых тебе доверили привести к славе, и если для этого ты должен встретиться со своим страхом, вот он. Парень ошалело смотрел на огромного Theraphosa blondi, самого большого представителя класса паукообразных, перебирающего большущими мохнатыми лапами по кубическому предмету, некогда бывшему его убежищем, то есть контейнером, в котором его привезли в театр. — Вы ненормальный, — выдавил Амадео. — Цена популярности… Ты же хочешь быть знаменитым? Очередной щелчок озарил самого актера. — А теперь открой слова… Хотя, я знаю, ты их помнишь наизусть. Тем лучше. Смотри на свой страх и говори. Покажи весь ужас, который должен испытать твой герой. Отдайся ему сполна. И запомни все те ощущения, которые сейчас испытываешь. А истинный гистрион должен уметь проживать жизни своих героев. Отныне ты — Данте Алигьери. Бойся, как он, сокрушайся, как он, люби, как он, восхищайся, как он. Ты нисходишь в ад, ты мучим грехом прелюбодеяния, ты хочешь очиститься и увидеть ту единственную, которой принадлежит твоя душа, обрести с нею покой. Но для этого тебе нужно пройти все круги ада, чистилища и войти во врата рая. Паук — твой проводник в мир вечного мрака. Вещай… И он заговорил. Превозмогая себя, борясь с желанием убежать, и не важно, что преградой ему стала бы дверь, снес бы с петель. Но, с другой стороны, Амадео понимал, хотя в этот самый момент и краешком сознания, что "Божественная комедия" — его пропуск на пьедестал почета, сулящий завидную карьеру и кучу почитательниц… Только в этот момент Джеффри действительно поверил, что стоящий перед ним человек видит себя в темном зловещем лесу, полном хищников и адских тварей, что он готовится спуститься в саму преисподнюю ради высшей цели для достижения которой сделает все возможное и невозможное. Постепенно, одного за другим, режиссер запускал в зал актеров, в очередной раз убеждаясь, как много зависит в любой постановке от главного героя. Если он сумеет себя показать, все остальные, стремясь не поблекнуть на его фоне, в итоге приведут спектакль ко всеобщему признанию, бурным овациям и положительным рецензиям критиков и журналистов… Пока все шло хорошо. Пока…