Снова время пришло уходить, смеётся судьба.
На истёртых страницах сказка – нельзя вернуть.
А в глазах, отразивших солнце, дрожит мольба…*
На часах третий час ночи, а за окном непроглядная чернота. Только одинокий фонарь слабо светился внизу, у ворот, и если приглядеться хорошенько, то в его тусклом свете можно увидеть редкие снежинки, танцующие, как мотыльки. Но ты не приглядываешься. Ты вообще не видишь, что происходит за окном. В голове тяжелыми валунами перекатываются мысли, изредка сталкиваясь и заставляя обратить на себя внимание. Например мысль о том, что давно пора спать, чтобы отдохнуть к утренней тренировке. Мысль настырная, зудящая, колючая, как кактус. Но тебе на неё плевать. Как наплевать и на идущий к чёрту режим. Вся твоя жизнь катится к чертям, что тебе до какого-то режима? Ты был уверен, что стоит вам встретиться и всё решится само собой. А разве могло быть иначе? После всего, что вы пережили вместе за прошедший год. После его боли, которую ты, сам от себя не ожидая, мечтал принять на себя. После твоих неудач, когда он – тот, что раньше глумился над тобой – одним ласковым словом и тёплым взглядом заставлял снова верить в себя. После проведённых вместе ночей, когда слова становились лишними и за вас говорили взгляды, прикосновения, тяжёлое дыхание… После всего этого пошлый, какой-то киношный диагноз «частичная амнезия» не мог по-настоящему стать врагом. Нужно только посмотреть друг другу в глаза, прикоснуться рукой к руке, улыбнуться открыто и всё! Невозможно по-настоящему забыть то, что было так важно! То, что заставляло сердце петь, давало силы дышать, гнало вперёд в каждой гонке… То, что и было самой жизнью, в конце-концов! Ты был уверен, но ты ошибся… Всё вышло не так и волшебства не случилось. Твой взгляд встретил лишь холод в карих глазах, улыбка вышла картонной, а прикоснуться и вовсе не вышло. Да вдобавок Эмиль… Эстерсунд ты всегда терпеть не мог, но в этом году был счастлив снова оказаться здесь. «Скоро! Скоро!» - стучало в висках. Ты весь извёлся, на триста раз перекладывая в шкафу футболки, дожидаясь момента, когда можно будет наконец-то отправиться на стадион. О том, чтобы время вашей тренировки совпало с тренировкой французов, ты позаботился заранее и теперь просто выжидал совершая бессмысленные движения и пропуская мимо ушей стенания Гараничева. Когда пришёл «час Х» первым вылетел из комнаты, забыв даже сумку со спортивным инвентарём. На снегу нелюбимого стадиона тебя вдруг охватил восторг. Снег вообще всегда приводил в хорошее расположение духа, но в этот раз всё было иначе – впереди встреча после долгой разлуки! Ты счастливо улыбался и внимательно смотрел по сторонам широко открытыми глазами. «Скоро! Скоро!» - стучало в висках – «Уже сейчас!». Фуркад обнаружился на стрельбище. Стоял вполоборота и разговаривал с кем-то, стоящим к тебе спиной. Широко улыбался, сиял глазами. Был совершенно определённо счастлив. Лыжи внезапно запутались, дыхание сбилось. Очень медленно сделав два шага вперёд и вбок, ты вгляделся в собеседника француза… И сердце ухнуло. Остановилось, отчаянно сжалось, забилось снова, но неровно и болезненно. Свендсен. Эмиль. Первым желанием было сбежать. Разогнаться, пролететь мимо, не глядя на сладкую парочку мирового биатлона. Но, во-первых, было уже поздно, а во-вторых, ты ещё надеешься. Надеешься на то, что Мартен всё вспомнит - предательство норвежца, свою боль и отчаянье. Вспомнит то, что пришло взамен. Тебя, Антона! Несколько лёгких отталкиваний, идеальное скольжение лыж, скинутая с плеча винтовка. И они замечают оказавшегося рядом русского. - О, Антон! – щурится Свендсен, издевательски улыбаясь. – Как дела? Как настроение? Что не здороваешься? Поворачиваешь голову и натыкаешься на холодный презрительный взгляд француза. Сердце снова сжимается в болезненном спазме. Как же ты отвык от такого взгляда… - Эмиль! Мартен! – постараться улыбнуться настолько открыто, насколько это сейчас возможно, и пусть думают, что хотят! – Рад вас видеть! У меня всё прекрасно, как у вас? И не дать ни одному мускулу на лице дрогнуть от этого «у вас». Мартен не виноват в том, что ничего не помнит, а Свендсен только порадуется слабости русского. Терпеть! Держаться! Наградой тебе стал изумлённый и какой-то испуганный взгляд норвежца. Да, Эмиль, того слабака, который проигрывал не только на трассе, но и в жизни, ты больше не увидишь. Обломись! - Шипулин, ты ли это? – скалится в издевательской улыбке Фуркад. – Перестал быть гомофобом? А может и сам сменил ориентацию, а? И, нарочито крепко притянув к себе Свендсена, положил голову ему на плечо. Захотелось зажмуриться от боли и ревности, но делать этого ни в коем случае нельзя – Фуркад, который не помнит последнего года, поймёт всё наоборот… Поэтому ты продолжаешь картонно улыбаться, лишь переводишь взгляд с француза на норвежца. И делаешь это как раз вовремя,что бы увидеть, как тот ощутимо поморщился прежде чем повернуться к Мартену: - Ну что ты, милый, зачем смущать нашего русского друга? – Свендсен переводит горящий злостью взгляд на тебя. – Он всего лишь пытается быть вежливым. Пойдем! И, громко, унизительно засмеявшись, оба иностранца развернулись и отбыли, оставив тебя в полном раздрае. Ты всё-таки зажмурился, справляясь с острой болью, и так и не увидел, как дернулся Фуркад перед тем, как продолжить путь. Так и не сделав ни одного выстрела, ты закинул винтовку на плечо и подобрал палки. Снежное счастье закончилось, как не было. Эстерсунд снова превратился во враждебный, наполненный сухим, злым, колючим снегом город. Расколдовать принцессу одной встречей не получилось, а как действовать по-другому ты не знаешь. Ты просто не был готов к тому, что Марти тебя не узнает. Твой Марти! Твой, а не какого-то Свендсена, который давно потерял право подходить к французу ближе, чем на выстрел! В Эстерсунде занимался рассвет. Небо мягко и нежно окрашивалось в золотистый и розовый, обещая хорошую погоду и отсутствие ветра. Ты всё также стоишь у окна, ничего не видя, и думаешь о том, как быстро меняется жизнь. Еще год назад ты жил в этой же гостинице, и, возможно, даже в этом же номере. Смеялся с друзьями, готовился к гонкам, косился на обжимавшихся в каждом углу Фуркада со Свендсеном. Помогал Фуркаду-старшему разыгрывать брата. Смеялся. Дышал полной грудью. Просто жил. А теперь всего этого нет. Всё закончилось ещё летом, в конце июля, когда позвонил Симон. - Лёгкая травма, почти никаких последствий, но… У него какая-то избирательная амнезия и мне кажется, что тебя он не помнит… - голос Фуркада-старшего был сух и равнодушен. Будто не его брата во время велотренировки сбила машина. – Не звони ему пока, я выясню, что он помнит и свяжусь с тобой. Ты тогда долго не мог прийти в себя. Казалось, будто на тебя обрушился ниагарский водопад, забивая лёгкие и не давая дышать. Ты открывал и закрывал рот, пытаясь протолкнуть столь необходимую порцию воздуха, но ничего не получалось. И только одна мысль смогла пробиться сквозь пелену ужаса: «Он жив! А остальное поправимо!». Сейчас ты уже и не вспомнишь, как долго заставлял себя глотать воздух, игнорируя жидкий огонь страха, растекающийся по венам. В ход пошла даже глупая детсадовская зарядка, лишь бы снова научиться дышать. Сколько прошло времени до второго звонка Симона – Бог весть… Вот только лучше бы он не звонил. В древние времена чёрных вестников могли и казнить, но сейчас всё иначе. Сейчас тысячи километров могут разделять собеседников и даже лица не увидеть. И не понять, почему давний друг роняет слова так равнодушно и грубо. Чем сейчас светятся его глаза? Неизвестно. - Я был прав, Антон. Он многое не помнит. Весь прошлый сезон он помнит смутно, и преимущественно это наши с ним встречи и события между этапами. Ощущение такое, будто всё, что хоть как-то связано с тобой или Свендсеном начисто стёрлось из его головы. И пусть так и остаётся. Столько времени прошло, а ты лишь сейчас задаёшь себе вопрос «Почему?». Почему так должно оставаться? Почему тот - единственный из посвященных в ваши отношения - решил их скрыть? И почему норвежскому предателю разрешили быть рядом? Симон, Симон, что ты скрываешь?* * *
Тебя я услышу за тысячу вёрст: Мы - эхо, мы - эхо, Мы долгое эхо друг друга **
Просыпаться с ощущением отчаянья и глухой тоски уже почти привычно. Вот только с каждым новым утром тоска всё чернее, отчаянье всё безысходней. Они рвут душу, терзают сердце, требуют выхода, заставляя стонать сквозь зубы, пугая извечного соседа по номеру – старшего брата. Симон смотрит всё мрачнее, всё явственнее хочет что-то сказать, но молчит. Пусть. Наплевать. Отчаянье уходит первым. Смывается мягким мылом, вычищается зубной щёткой, пугается ослепительной, пусть и натянутой, улыбки в зеркале. Сдаётся. Прячется. До следующего утра. Но впереди целый день, заполненный общением, тренировками, смехом, надеждами, уютным вечерним отдыхом. В расписанном по секундам дне топового спортсмена нет места отчаянью. Тоска остаётся дольше. Неспешно тускнеет на фоне яркого снега, постепенно выцветает в лучах громкого смеха, растворяется в чётких, выверенных движениях. Медленно, но непреодолимо. Вот только с каждым днём крепнет ощущение, что тоска уходит не до конца. Остаётся крохотной занозой в мозгу, напоминая о летнем происшествии и его последствиях. Легонько пульсирует в сердце, заставляя думать о том, что же осталось в тех, вытершихся из памяти, отрезках. Важное ли, нужное ли? А может быть – определяющее? Нет ответов. Как нет и воспоминаний. Впервые отчаянье и тоска возвращаются днём. Без предупреждения, без объявления войны, без видимых на то причин. Просто минутная встреча с неинтересным человеком. Просто глупая пикировка ничего не значащими словами. Привычный стадион Эстерсунда, привычная пристрелка, привычная рука Эмиля на талии… И странный взгляд русского, случайно пойманный за секунду до того, как отвернуться. Боль, взорвавшаяся в сердце, ослепляет. Заставляет покачнуться и сжать зубы, чтобы не закричать в голос. Неправильно. Всё происходящее - неправильно! Всё должно быть не так! Но как оно должно быть – неизвестно. Память, на секунду осветившая мозг взрывом сверхновой, так же мгновенно гаснет и больше ничего не подсказывает. Всё, что от неё осталось – отвращение к тёплой любимой руке на пояснице. Но ведь это же Эмиль! Любимый и любящий, родной, близкий! Или что-то изменилось за год? И о чём молчит старший брат?