Параллели

Субботнее утро наступило для меня довольно поздно. Видимо, организм решил, что хватит для него стрессов на этой неделе и пора отоспаться за каждый. После пробуждения я долго лежала и бессмысленно смотрела в потолок, впервые наслаждаясь чувством тепла, покоя и почти здорового сна. Осеннее солнце сливалось своими лучами с комнатной пылью, пробиралось сквозь шторы и растворялось на кончиках ресниц. Словно игриво призывало к жизни, в которой остаётся только свет, тепло и бесконечно живая юность, обещающая счастливое «сегодня», «завтра» и даже «вчера». Правда, удовлетворение от этого длилось недолго. Примерно до того момента, как я поняла, что не слышу ни работающего телевизора, который фоном скрашивал присутствие родителей, ни, что более характерно, громкой болтовни, иногда сменяемой смущённым шёпотом. Я повернула голову к полуоткрытой двери и попробовала кого-то позвать, но оборвалась на полуслове. Почему-то кричать и выражать потребность в разъяснении обстановки не хотелось. Собственно, это довольно типичная ситуация. Здесь я чувствовала себя не то чтобы в гостях, но и не дома. Наверное, правильно будет сказать «в квартире родителей». А в квартире родителей нельзя шуметь, доставлять неприятности и выражать недовольство. Одним словом: существовать. Настроение лениво греться в постели пропало, а активно вопить ещё не наступило, поэтому мне пришлось кое-как перелезть из кровати в коляску, чтобы отправиться на разведку. Дома было пусто. На кухне я увидела записку на липкой цветной бумажке, приклеенную к холодильнику. Там мне скромно сообщили, что родители уехали «по делам», а вечером мы поедем праздновать день рождения коллеги отца. Я воздела глаза, а потом на всякий случай ещё и руки к небу, чтобы призвать его в свидетели того, как прекрасно начинался мой день и как легко его можно испортить. Только я подумала, что меня на весь день бросили здесь одну, как в замке зашуршал ключ, после чего там появилась Сарита с пакетами продуктов. - О, ты уже встала, Блюбелл. Доброе утро, - она так тепло улыбалась, что мне почти перехотелось острить. - Доброе, - пробурчала я, сминая записку в руке. - Ты так хорошо спала, что мне не захотелось тебя будить. Сложная была неделя, верно? Я отстранённо киваю, мысленно пребывая в катастрофе сегодняшнего вечера. - Родители вернуться после обеда, они уехали.. - «По делам», - едко уточняю я. - Не могли, что ли, не впутывать меня в эти свои дела. - Ты это про вечерний поход в ресторан? Не переживай, я уверена, всё пройдёт хорошо. Там обычно собираются очень приличные люди, интеллигентные, общительные. - Ага, будут трясти своими бриллиантами друг перед другом, интеллигентно споря о том, образование в какой стране лучше всего подойдёт их детям. Сарита озабоченно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Мы обе знали, как проходят эти дни рождения каждый год, и что от меня снова потребуется побыть экспонатом, родительской гордостью и всем тем, чем я не являюсь. Сиделка ободряюще касается моей руки и уверяет, что это всего один вечер. Она хочет поднять мне настроение и принимаемся готовить панкейки. Я настроение поднимать не хочу, но через час лениво уминаю тёплые сладкие блины. Когда родителей нет дома, мне почему-то завтракается спокойней, хотя я и съедаю всего пару кусочков. После завтрака Сарита объявляет, что до обеда у меня будут два часа занятий с миссис Лоренцо, которая была последнее время обеспокоена моей успеваемостью по алгебре и геометрии. Я обречённо закатываю глаза, испытывая приступ экзистенциальной тоски. До прихода учительницы я решила восполнить пробелы в знаниях по литературе и кое-как преодолела несколько глав «Дон Кихота», о которых мы говорили ещё урок назад, но без которых пойди пойми, что там дальше происходит. Роман показался мне скучнее самых нелепых детских сказок, и аллегоричность образов не добавила ему баллов. Поэтому появление миссис Лоренцо было для меня почти избавлением, но, видят боги, не долго длилось моё счастье. Я никак не могла включиться ни в алгебру, ни тем паче в геометрию. Поэтому вместо двух часов мы просидели почти три, под конец окончательно устав друг от друга. Я понимала, что она хотела обсудить со мной инцидент с Кларой, но, видно, побоялась, что я нарушу хрупкое равновесие, которого мы достигли в понимании пройденной темы, а потому поспешила убраться. После занятий Сарита позвала меня обедать, но я была так вымотана, что разлеглась прямо на столе и самозабвенно копалась в телефоне. - Потом поем. - И когда наступит твоё «потом»? - она недоверчиво прищурилась, а я прибегнула к испытанному средству. - Когда закончу уроки, мне сейчас нужно ещё кое-что доделать. Сарита неопределённо хмыкает и исчезает из моей комнаты. Впрочем, дверь остаётся открытой, а значит, я вынуждена поддерживать видимость выполнения заданий. Я прикрываю телефон учебником химии и бездумно листаю ленту фотографий. Этот плоский вуайеризм порядком утомлял, но я в некоторой степени была одержима этим занятием. Чьи-то проблемы, но чаще успехи, воспоминания из путешествий, семейные или дружеские сборы. Я не могла позволить себе выложить не единой фотографии и всегда пряталась за нарисованными картинками. А здесь люди выкладывают свою жизнь, иногда почти без фильтров, ещё секунда, и точно почувствуешь дуновение воздуха запечатлённых улиц. Их беспечность воспринималась не иначе чем обесценивание собственных переживаний: почему это я страдаю и не могу ничего показать, а они так запросто демонстрируют неприглядный быт. Ответ, конечно, прост. Просто я была абсолютно отвратительной.

***

Я придирчиво разглядываю своё отражение в зеркале. Меня отказались одевать в чёрное, заявив, что сегодня не похороны и нужно выглядеть «торжественно». Несмотря на мои заверения в том, что «скорбно» практически равно «торжественно», платье мне подобрали белое. Как всегда противоположно моим предпочтениям. Оно было довольно длинным, достаточно просторным, с полным отсутствием рукавов и неплохо сидело. Сарита изящно собрала мои волосы в косу, завязав милой резинкой, а мать достала одну из своих цепочек с каким-то синим камнем и нацепила мне на шею. В целом, это выглядело неплохо. Если бы только не хотелось содрать с себя всё, запустив руки в волосы, разлохматить причёску, растереть по лицу дурацкий крем, скрывающий царапины, чтобы потом зло смотреть на своё отражение и видеть, что есть я на самом деле. Потому что эта картинка – не я. Я нервно сжимаю ручку коляски. Потому что я совсем не знаю, что же я. - Мам.. - я обрываюсь на полуслове, ловя её быстрый взгляд в зеркале. Нет, бесполезно что-то говорить. Она делает вопросительное лицо, и я слегка покачиваю головой. - Надеюсь, все готовы отправляться, - это отец вернулся из спальни в белой рубашке с тёмно-синим галстуком. Похоже, у вечеринки есть какой-то концепт. - Сарита, довези Блюбелл до машины и можешь быть свободна. Мы с сиделкой переглядываемся. Она ловит мой мрачный взгляд и спешит увезти меня, пока я чего-нибудь не сказала лишнего. Я не возражаю, когда мной распоряжаются и молчу. Все слова обращены внутрь. Сегодняшний день должен был стать тем самым поворотным моментом, когда я буду присматриваться к себе, не допускать манипуляций, быть внимательной к чувствам и их проявлениям. Но кто-то снова всё портит настолько, что в этом шатком мире становится сложно держать ровное положение. Родители спускаются через несколько минут, и мы с Саритой коротко прощаемся до понедельника. Она ободряюще улыбается и желает хорошего вечера. Я ободряюще улыбаюсь и стараюсь не пускать отравляющие чувства глубоко в сердце. В машине я думаю о том, что мне кого-то не хватает. Вот тот момент, когда осознаёшь, что все окружающие тебя люди просто никогда не смогут тебя постичь даже если вдруг (сюрприз!) попытаются. Чувствуешь, будто внутри всё так тонко и остро, и нужно что-то особенное, что могло бы с этим совладать. Бьякуран, конечно, не тот, кто мог бы стать для меня «тем самым». Он не вызывает доверия, хоть и в определённом смысле является привлекательным для этих целей. Я нервно закусываю губу, не в силах справиться с дикой тоской по человеческому. Беру телефон и в порыве нахлынувших чувств решаюсь написать Закуро. Родители устроили скучнейший вечер, едем на день рождения. Бесит. Сообщение было напечатано и отправлено как в тумане. Когда думаешь о чём-то как в последний раз, а значит, ничего не страшно и всё можно. Теперь же я с ужасом уставилась на дело своих рук. А как твои выходные? Добавляю, чтобы не выглядеть так странно. Хотя меня, кажется, не спасёт. И вообще вчера он писал о том, что «видел» меня, явно стоило продолжить говорить тогда уже об этом. Я слегка приложилась затылком о кресло в машине, укоряя себя за непродуманность. Нельзя так просто. Ведь нельзя же? Я с нервным смешком представляю, как нелепо выглядят все мои терзания на фоне того, что Закуро вообще сейчас где-нибудь спит или ест, или… что он там может делать. И ничего не подозревает о моих сообщениях, о том, что за ними стоит. Или ещё хуже, видит их вместе с кем-то. Воображение мигом дорисовало картину, как Закуро выпивает с какой-то женщиной, которая удивлённо вскидывает брови, пытаясь узнать, кто же это ему пишет. А он отшучивается, говоря, что его преследует девчонка калека. Но я ведь его не преследую. И вообще, он тоже мне пишет. Пока я предавалась размышлениям о странности происходящего, мы успели подъехать к ресторану, из-за чего пришлось временно перебросить свои мыслительные процессы в более актуальное русло. Насколько я знала, место было довольно обычным для таких среднеклассовых мероприятий: хорошая возможность показать свою щедрость и статусность, не разорившись при этом на крекерах к супу. Внутри нас ждала небольшая группа людей, среди которых я знала почти всех. Фирма, где работал отец, редко нанимала новых сотрудников, поэтому все семьи здесь давно притёрлись и сложились в определённые пазлы разной степени совместности. Торжество сегодня выпало на долю Роберта Лондини – помощника начальника фирмы и главного претендента на должность будущего директора компании. Роберт был крепко сложенным, быстро говорил и постоянно держал бронзовый загар. В целом, он был неплохим и довольно обаятельным, умело решал дела и нравился многим жёнам своих коллег. А вот его собственная жена… Я скосила взгляд на рано постаревшую блондинку лет пятидесяти, приветствующую появляющихся гостей и властно указывающую им на заготовленные места. На ней было странного кроя платье насыщенного-тёмно синего цвета и повязанный сверху лёгкий белый платок. Не удивлюсь, если идея стилизованной встречи пришла именно ей. Она была такой же хваткой, как муж, но ей явно не доставало его обаяния и дипломатичности. Многие считали её конченной стервой, я была где-то в числе прочих. - О, Мэтт, Вирджиния, рады вас видеть, - женщина встала, чтобы поприветствовать моих родителей поцелуем в щёку. - Блюбелл, - мне она просто кивнула, и я скорчила доброжелательное лицо в ответ. Именинник подошёл к отцу, крепко пожал тому руку, бесперебойно всем улыбаясь. Он также поприветствовал маму поцелуем в щёку, на что та отреагировала благожелательным замечанием: - Роберт, ты отлично выглядишь. Рубашка так хорошо подчёркивает твой загар. - Да, Роберт, всегда в форме, - отцу, похоже, тоже нравился его коллега. Он просто нравится всем. - Благодарю, благодарю. Рад вас видеть сегодня и разделить такое событие с приятной компанией, - он посмотрел на меня и обнажил в новой улыбке ровные белые зубы. - Здравствуй, Блюбелл. Ты просто очаровательна, хороша как молодая магнолия на севере Италии. Я недоумевающе посмотрела на него, не понимая смысла подобного заявления. Вот уж какого образования мне не хватает, так это знания языка цветов. - Благодарю, мистер Лондини. Поздравляю вас. Решила обойтись без сравнения со старыми каштанами или какими-нибудь азалиями. Мало ли к чему такое приведёт. Родителей посадили за стол, моё место красноречиво пустовало без стула. Удобно быть на коляске. Всегда знаешь, куда тебя собираются посадить. Мы подождали ещё немного, пока собирались остальные гости. Многие приходили со своими детьми, будто это в самом деле было каким-то семейным праздником. Красиво одетые, обеспеченные, беззаботно прекрасные в своём приятном расположении духа. Я уже успела заскучать, как уведомление в телефоне оповестило меня о новом сообщении. Чёрт. Совсем забыла. Я нервно выудила телефон из кармана платья и, быстро оглядевшись по сторонам, посмотрела в экран. Привет! Как твои дела? Сообщение от Альберта. Что за странность. До этого он редко мне что-то писал. Я, конечно, понимаю, что он мне так доверительно рассказал о своей травме. Однако чего-то я точно не понимаю. Я краем глаза посматриваю, не отвечено ли моё сообщение. Но Закуро просто не появлялся онлайн. Как стыдно-то, как стыдно. Привет. Всё в порядке. В задумчивости отправляю это Альберту. Как у тебя? Он ведь это хотел услышать? Всё отлично! Подумал, может быть, мы могли бы встретиться и прогуляться завтра? Спустя пару секунд приходит второе сообщение. Я как раз возвращаюсь от бабушки. Как мило. Меня должна привлечь на встречу идея получить ещё какую-нибудь зелень с огорода? Я задумчиво всматриваюсь в белоснежную скатерть, которая постепенно пополняется закусками. Хочется ли мне есть? Хочется ли пить? Хочется ли с кем-то встречаться? Я не успеваю обдумать это как следует, потому что ко мне обращается Элиза – дочь женщины, которая работала в фирме бухгалтером сколько я себя помню. Её мать была щепетильной даже в мелочах и производила впечатление самого строго сотрудника всей компании. Фамилию Ардент знали и уважали, поскольку эта крепкая и строгая женщина контролировала все финансовые поступления, ежеквартально предоставляя самые прозрачные отчёты. Элиза же была куда более легкомысленной и увлекающейся. Я не знаю, кем работал её отец, но она никогда не нуждалась в деньгах и с какой-то детской непосредственностью удивлялась всем трудностям человечества. Впрочем, ей было всего двенадцать. - Блюбелл. Как ты думаешь, это миссис Лондини устроила такой показ мод, или Роберт придумал дресс-код, чтобы его рубашка казалась самой белой? Я взглянула на красивую белокурую Элизу, одетую в длинное платье с рукавами и посочувствовала тому, насколько ей должно быть жарко. - Мне кажется, это всё придумано в наказание за наши грехи и недостаточно усердную работу родителей. Девушка хихикнула. - Впрочем, твою маму точно следовало бы от этого освободить. Я украдкой взглянула на миссис Ардент, которая уже успела завести серьёзный разговор с официантами относительно чистоты столовых приборов. Элиза улыбнулась и с интересом посмотрела на телефон, который покоился на моих коленях. - А мне мама брать не разрешила. Говорит, что это неприлично. Я фыркнула, выразив, похоже, наше общее мнение на этот счёт. Вскоре подали первые блюда и мне, под пристальным взглядом матери, пришлось изображать усердное поедание. Телефон тоскливо молчал, и я решила пока ничего не отвечать Альберту. Занята ведь я делом, в конце концов. Понеслись первые тосты и пожелания имениннику. Или его карьере, потому что все делали упор именно на это. Каждая семья, говорившая пожелания, следом вручала подарок, который тут же распаковывался. Какая-то форма публичной экзекуции для тех, кто недостаточно усердно готовился. Даже не знаю, кто ещё решился бы на это, кроме жены мистера Лондини. Когда очередь дошла до нас и мать самоотверженно предоставила отцу право первого голоса, у меня предательски завибрировал телефон. На секунду тост сбился, и на меня посыпались два просто убийственных женских взгляда. Один адресовала мне мать, второй – супруга виновника торжества. Отец же быстро нашёлся и снова продолжил говорить. Не сказать, что бы меня это сильно смутило, однако в телефон я решилась посмотреть только тогда, когда мы вернулись на места. Ты, наверное, чем-то занята? Тогда напиши позже, как прочитаешь сообщение. Да чтоб тебя. Неужели из-за этого мне ещё и прилюдно отказали до конца дней во всяком уважении. - Блюбелл, веди себя подобающе, - мать, сидевшая справа от меня, шипела на чистейшем змеином языке. - Хотя бы переведи свой телефон в бесшумный режим. Я неловко дёрнула плечами, мол, понятия не имею, как так вышло. И до лучших времён решила вовсе отключить телефон. Не из-за матери. Просто так. Элиза, сидевшая рядом, сочувственно улыбнулась и кивнула на миссис Лондини. Сначала я не поняла, что она хочет мне показать, но позже увидела, что на её шарфе совсем неизящно застрял кусочек зелени. Видимо, Роберт был так увлечён собой, что не обращал внимания на супругу, а остальные просто не решались ей об этом сказать из вежливости? Я хмыкнула, оценив, какой забавный вид принимает человек, строящий такой вычурный образ, который легко может разбиться о кинзу. Через некоторое время мы с Элизой вовсю болтали как старые знакомые. Впрочем, отчасти мы ими и были. Она рассказывала о своей учёбе в частном лицее, а на меня школа навевала тоску, и я говорила о книгах. Незаметно для всех настал тот поздний вечер, который мягким тёплом обволакивает улицы и открывает сердца. Многие уже опьянели и теперь танцевали под завлекающую музыку. Я смотрела на это без всякого энтузиазма, зато Элиза ещё сильнее оживилась и уговаривала меня присоединиться к танцующим. - Ты что, я не смогу быть там с ними. На коляске неудобно. - Да ладно тебе, не стесняйся. Эта девочка. Эта игривая девочка в длинном платье с блестящими от предвкушения глазами вызывала сильное желание ей нагрубить. Но я отделалась почти тактичным «не собираюсь танцевать ни под каким предлогом». Элиза надула губы, однако тут же передумала и, подмигнув, скрылась среди шуршащих платьев. Я же, недовольно насупившись, уставилась в чёрный экран телефона. Как только мне в голову пришла светлая мысль включить его обратно, он тут же ответил короткой трелью нескольких сообщений. Сегодня был на работе теперь расслабляюсь дома. Не нравятся тусовки малышка? У меня вспыхнули щёки на этом моменте. Что за вульгарный тип. Я перечитываю сообщение, которое кажется словами, появившимися из мира простоватой прямолинейности. Ещё и безграмотный. Не нравятся. Не люблю бессмысленные сборища. Почему-то, отправив это, я подумала о той групповой психотерапии, которую предлагал Бьякуран. При мысли, что мне придётся говорить о душевных проблемах в присутствии большого числа незнакомых людей, как-то странно свело желудок. Это был страх? Нет, это ведь должна быть неприязнь. Вокруг особенно громкими стали чужие голоса, особенно сильно пахло духами и вином. Все эти люди, все эти пустые, ничего незначащие люди. Не мои, не мои, а так хочется к своим. Что они могут понять в этом. Кто они для меня. Кто я для них? Чёрта с два я соглашусь на эту идиотскую идею. И вместе с этой мыслью по телу разлилась какая-то горечь, словно где-то лопнул пузырёк с самыми едкими чувствами. Я судорожно глотнула воздух, которого теперь почему-то не доставало. Руки сами собой уцепились за край платья как за воплощение всего материального мира. Сердце теперь начало колотиться так сильно, будто в него вкололи адреналин. Это так похоже… Так похоже на ту паническую атаку, что произошла некоторое время назад. И пусть теперь я была предупреждена, но оказалась совсем не вооружена перед лицом этой ментальной опасности. Кажется, меня заметила Элиза, которая подошла с взволнованным лицом. Она принялась как-то тормошить меня за плечи, пытаться удержать мои руки, пока я снова и снова давилась в приступе удушья. Она звала кого-то и что-то пыталась кричать, но шум в ушах перекрывал все слова и звуки. Так реальный мир перестаёт существовать как по щелчку пальцев. Если бы я, конечно, могла ими щёлкнуть.

***

Я сознательно дышу спустя какое-то время после событий вечера. И, надо признать, очень сознательно злюсь за все эти нелепые истерики. Перед глазами маячат озабоченные лица родителей, гостей, но больше всего меня смущают врачи, которые что-то укололи, и теперь все вокруг кажется мягким и плывущим. Руки не дрожат, глаза не дёргаются, хочется расслабленно лежать и накручивать на палец пряди волос, длинные как нити судьбы. Все вокруг что-то говорят и спрашивают меня, как я себя чувствую. Постоянно медленно киваю, после чего меня, видимо, сочли окончательно сумасшедшей, и родители немедленно решили отправляться домой. Испортила им вечер, вот ведь жалость. Не очень помню, как мы ехали обратно. Помню только, как мать с отцом почему-то ругались, говоря о каких-то таблетках, а меня мучила мысль, что я что-то не сделала. Что-то такое важное, о чём я помнила, когда замирало сердце, а после мучительно закрывались глаза. Это было "что-то" про людей. Пытаюсь вспомнить свои ощущения до момента приступа и понимаю, что думала о тех, кого считала своими. На фоне всех этих собраний я ощущала себя загнанным зверем без возможности уйти, не есть, не пить, не разговаривать, если не хочу. Меня таскают с собой повсюду, заставляют хорошо выглядеть, заставляют быть милой, уважительной, благодарной, заставляют быть. И мне так хочется почувствовать рядом того, кто просто готов находится вместе со мной, общаясь на равных. Свободно и без напускного пафоса. Пока успокоительное окончательно меня не сморило, достаю телефон и решаюсь написать Альберту, милому, открытому Альберту, который сегодня звал меня встретиться. Сделаю свой день немного лучше. Давай увидимся завтра. Я сонно улыбаюсь, довольная хоть одним своим решением за сегодня, и случайно отправляю сообщение Закуро.