Престранное проклятье

      Артур Пендрагон впервые испытывает крайний дискомфорт находясь в собственной, почти родной, кольчуге. Хоть он и искренне любит все эти красноречивые празднества в честь себя любимого, но уж совсем невыносимо душно стало находиться здесь, в Тронном Зале, без какого-то особенного человечка, который без лишних раздумий приковывает к себе взгляд и терпеливо разделяет страхи, в мгновение ока превращая в общие.       Великолепный просторный зал, с дубовыми полами, резными каменными колоннами и огромными готическими окнами, кажется, сжимается до прямо-таки невеликих просторов. А принцу, между прочим, ещё было в обязанностях пройти до трона королевской походкой.       Но Артур самый уверенный из уверенных, по необыкновению своему, стоит около главных дверей и подозрительно мямлит, боясь веселого шума, взглядов ожидающих слишком многого. Такое парень чувствовал когда-то давным-давно, наверное, аж в далеком детстве. Когда подобные праздники были для мальчика в новинку, менее чем-то будничным.       Увидел бы сейчас в таком состоянии меня отец, думает Артур, то непременно бы свалил всё на престранное проклятие.       Принц решает избавиться от страха старым проверенным способом прошлого себя. Начинает внимательно изучать гобелены и гербовые полотна, подчёркивающие благородство этого места. И сам не замечает, как рядом стоящая служанка переплетает их пальцы, наконец дождавшись того самого момента, когда они оба затеряются в толпе. Это действие, к сожалению, чуточку раздражает.       Не из-за той различности сословий, а, скорее, из-за столь навязчивого поведения. С одной стороны, будем честными, жалкого. Её руки тёплые-тёплые, мозолистые, заботливые. Только страх не убирают. Совсем никак.       Артур пугливо оглядывается в поисках того самого, слишком необходимого, человека.       — Не видела Мерлина? — этот вопрос выводит служанку из мечтаний, чем-то разочаровывает. Теперь она также неуверенно оглядывает Тронный зал, всех разодетых в нарядные одежды дворян. К слову, рыцари были заняты охраной. Они ведь с Гвен даже не смеют смотреть друг на друга. Один смутно догадывается об причине, когда другая лишь смеет надеяться о том, что это ошибочные, пустые доводы.       — Там, — показывает взглядом и кивком головы к самому дальнему углу, за колонной.       Из той колонны выглядывает цветастое перо, которое сразу же привлекает внимание, вызывает забавный смешок и какую-то отчётливую теплоту в сердце. Видите ли, принц надолго запомнил, когда его слуга разоделся, словно сказочный петух.       Гвиневра, разумеется, замечает такую перемену настроения в ясных глазах Пендрагона, нехотя отпускает руку, понимающе кивает и притворяется, будто бы совсем ничего не поняла. А затем вот так вот просто удаляется ближе к трону Морганы, небрежно приглаживая растрёпанные кудряшки.

***

      Мерлин инстинктивно улыбается, как видит перед собой довольное лицо Господина. Конечно, сначала хотелось смачно, чисто по-дружески, ударить его в лицо за непристойные шуточки насчет выходного костюма, но, благо сдержался.       — Вечно пропадаешь не знай где, идиот! — ругает Мерлина, хмурится, обвиняя его в том, что тот так халатно относится к своим обязанностям — быть всегда рядом. Ему же было так страшно! Одиноко!       — Без меня, королевский осёл, справиться совсем не можешь? — Мерлин ухмыляется, зная заранее, что победа на его стороне. — совсем как дитё малое.       Эмрис смотрит своими волшебными, большими глазами на свой предмет воздыхания с притворной укоризной, буквально утопая в не вовремя обострившихся запретных чувствах.       Артур, в ответ, лишь смущается.       Смущается от осознания того, что ему безумно нравится спорить с другом, чёрт, даже слышать оскорбления в свою сторону. Голос, глуповатая улыбка, слегка оттопыренные уши, худоба, язвительный язык — это тоже нравится до потери пульса.       Страх бывает разных видов, не так ли?       Принц до сих пор боится.       — Мерлин, — голос срывается, приходится перейти на шёпот. — болван ты этакий, я же правда без тебя чуть с ума не сошёл…       Слуга весело смеётся, без стеснений подначивая за неожиданное, как показалось, признание, да также шёпотом, когда королевский осёл, опять же-таки самый уверенный из уверенных в Камелоте, выполняет свою обязанность, говорит еле слышно:       «И я вас люблю, сир.»       Знаете, Утер Пендрагон был бы определённо прав, сказав, что на его сына наложили престранное проклятье.