Лестница к небу

Лларен Тирано был мером многих талантов: он умел торговаться, как Клавикус Вайл, быстро и аккуратно чинить одежду и, по меткому выражению Анри, прятал под черепной коробкой двемерскую счётную машину — ничем другим его арифметические способности было не объяснить. Ратис, впрочем, видел за этим многообразием черт одно-единственное глубинное свойство. Он не привык такие свои наблюдения озвучивать: причины и следствия, ассоциации и взаимосвязи, рождённые в его голове, бывали порой... уж очень своеобразными и не встречали понимания у окружающих. Но если бы ему потребовалось описать Лларена одной фразой, Ратис сказал бы так: “Этому меру удаётся смело, бестрепетно вонзаться в самую суть вещей — и словом, и делом”. Слово это бывало неосмотрительным, дерзким; часто — таким, что и портовый грузчик бы восхитился, но всегда — очень честным… порой даже слишком честным — для Ллареновой безопасности. Он умел с лёту и на глазок распознавать уязвимости и иголки свои вонзать туда, куда нужно — для максимального эффекта. Так произошло и сейчас. Пока Ратис ещё только думал, как лучше донести до друга, что ведёт он себя импульсивно и инфантильно, Лларен сказал ему: — Кер… Кер, кончай истерить, как капризная дамочка, и хоть двадцать секунд мозгами пошевели. Лады? Ты думаешь, если мы ломанёмся сейчас всей толпой к тайному-претайному логову заговорщиков-облятинистов, нас по головке погладят, а потом и гирлянды цветов по груди развесят? Может, не будем пороть горячку? Кериан, обстрелянный этими нелюбезными, но очень резонными вопросами… не сник, нет — но будто бы даже расслабился: смягчился горестный изгиб губ, разгладилась складка между бровей, а голос звучал спокойно — по-настоящему спокойно, а не выстуженно, как бывает, когда старательно избавляешься от эмоций, — когда он признал, пожимая плечами: — Ладно. Ты прав, горячку пороть не стоит — как и гладить Шавию против шерсти. Не знаю, сколько из её норова — естественное, родное, а сколько — часть роли, но нам при любом раскладе не стоит с ней портить рабочие отношения. — Вот и сиди теперь, думай, как не испортить с ней... отношения, — охотно согласился Лларен, не преминув уколоть, как только появилась возможность. — Бегать начать ты всегда успеешь, шустрый ты наш. Кстати вот, раз уж заговорили о шустрых… Этот хрен чешуйчатый — ты его знаешь ведь, верно? Кто он вообще такой? — Доверенное лицо серджо советника Индри, — Кериан пожал плечами. — Мы с ним пересекались в прошлом — мельком, но всё же… Он всегда относился ко мне без приязни, как и его патрон; а вот “сэру Ирано” я прежде не встречал: наверное, какое-то... новое приобретение. — Они давно за нами идут, получается — от Нарсиса, а, может, и раньше, — мрачно заметил Лларен; он помолчал, задумчиво пожевал губами и, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил: — Как они вообще нас нашли?.. — Разве это так важно? — Кериан снова пожал плечами; он, может, и не совсем успокоился, но уже не грозил расколоться, как олово на морозе, и был готов убеждать, а не требовать, словно обиженное дитя. — Саалиш предприимчив, иначе бы он, освобождённый раб, так далеко не продвинулся. А у доверенных лиц индорильского советника вдосталь ресурсов, финансовых и не только, чтобы найти мера, который никогда и ни от кого не скрывался. — Ты не попробуешь узнать, что он от тебя хочет? Твой дед-хреноед? — Вряд ли — вручить призовую никс-буйволицу и купчую на особняк в Дешаане, — хмыкнул Кериан, возвращая Лларену его же слова, сказанные в Силнионе. — Если бы серджо советник, недовольный моей активностью, решил угрожать мне всерьёз, и если бы у него что-то на меня было… Тогда его подручные действовали бы смелей и решительней. Не стали бы, конечно, обращаться к дресовской страже, но и вдвоём бы не отправились — постарались бы заручиться численным превосходством, раз знали, что я не одинок. Но если бы серджо советнику было нужно от меня что-то благопристойное, он написал бы письмо — в нашей семье вообще любят письма… — Не всякую просьбу можно доверить бумаге, — не согласился Ратис. — Если он не решился доверить свою просьбу бумаге, то я и подавно не решусь такому, как он, довериться, — отрезал Кериан, и с этим тезисом Ратис… не имел морального права спорить. — Может, серджо захотел подписать меня на какое-нибудь грязное дело, для которого ему нужен кровный родич... Не знаю… У меня нет желания выяснять. Нам нужно уходить — сегодня, не дожидаясь утра. — Снова ты за своё, Индорил. Ты мне четыре с половиной минуты назад пообещал, что не станешь пороть горячку! — А разве я не прав? Мы не можем рисковать ни свободой Ангэста, ни нашей общей “поездкой на двемерской дороге”. Серджо советник хоть и сам аболиционист, но одно присутствие здесь его доверенных лиц может сорвать всё дело: Шавии или кому другому из Ламп не стоит светиться в такой компании. За комнаты заплачено, путешествуем мы налегке… Мы можем незаметно съехать раньше срока — ускользнуть, никого не предупредив. Найти себе комнату на другом постоялом дворе, а потом передать Шавии весточку, что искать нас нужно в другом месте. Утром мы встретимся, как и планировали, и отправимся в путь. Лларен и Ратис молча переглянулись. Оба они понимали: пусть эти доводы и звучали разумно, Кериан их привёл, чтобы обосновать свой коленный рефлекс — бежать от посланников “серджо советника”, сверкая пятками; слепо, нерассуждающе — но бежать... Проблема таилась в том, что это и правда были очень разумные доводы — и, взвесив все “за” и “против”, ни Лларен, ни Ратис не захотели их оспаривать. Побег из “Золотого пескаря” превратился из каприза в печальную необходимость, и план, очерченный Керианом, был приведён в исполнение — пусть и оставил на языке кисловатый, тягостный привкус. Анри получил правдивую, но усушенную версию произошедшего: Кериан встретил своего морнхолдского знакомого, и Лларен с Ратисом согласились, что оставаться здесь слишком рискованно. Возражений у “господина Анриля” не нашлось — и вместе со всеми он взялся за сборы. Ратис не знал, чего ждать. Стыда и неловкости? Злобы? Обиды? У него самого и в голове, и в сердце творился тот ещё беспорядок, однако Анри в очередной раз сумел приятно его удивить. Да, между ними всё было странно, хрустко, как по свежевыпавшему снегу… немного неловко, верно — однако без горечи и без злости. В идеале, конечно, Ратис хотел бы обойтись и без этого багажа — не думать, не знать, не прокручивать их разговор раз за разом… Но когда они собирались, Анри, забывшись, ему улыбнулся, улыбнулся совсем по-старому — мягко, открыто, не думая, как скрыть щербины на месте выбитых зубов, — и Ратис посчитал это за победу. Им, конечно, ещё не раз придётся обсудить то, что между ними происходило, и происходит, и будет происходить… Но Ратис считал, что может по праву собой гордиться: он сделал тяжёлый, по-настоящему мучительный выбор, опустошил себя, вычерпал силы и обнажился — до самого сердца, — и всё-таки не ошибся и, верный отцовским заветам, как минимум не навредил. Если у них обоих хватило сил, чтобы принять это, то и с последствиями они как-нибудь справятся. Из “Золотого карася” Ратис и его товарищи выскользнули по двое и, встретившись за углом, отправились на поиски нового пристанища. Повезло со второй попытки: в “Нордском флейтисте” свободных комнат не оказалось, а вот в “Улыбке дреуга” одна нашлась — маленькая, тесноватая и недешёвая, но это было всяко лучше, чем ночевать в общем зале или на гуарятне. Расплатившись с хозяином, они поднялись наверх, обустраиваться, и Кериан наскоро набросал записку — всё с той же усушенной версией, какую они рассказали Анри. Сам Анри, устало-нелюбопытный, пожаловался, что на ходу засыпает, и занял единственную кровать, а Ратис… Ратис смалодушничал — в какой-то степени, — и добровольцем вызвался отнести записку к "Танцу двух лун". Сон бежал от него, и странное беспокойство поселилось под кожей — зудело, царапало, не позволяло сидеть на одном месте... Это казалось не самой плохой идеей — попытаться если и не подавить тревогу и нервное возбуждение, то хотя бы обернуть их себе на пользу. Возможность дать себе и Анри перерыв, время выдохнуть и ещё раз всё взвесить, представлялась неплохим бонусом… Поздний вечерний Тир не утратил своей грубоватой, развязной прелести — дресовская торговка рабами укрыла лицо за сумеречной вуалью, но откровенные вырезы платья не оставляли простора для воображения. Ратис был рад, что их знакомство окажется скоротечным — и эта едкая радость, в равной доле смешанная с брезгливостью, придавала его шагам пружинистую лёгкость. Дойдя до “Танца двух лун”, он хотел было подсунуть записку под дверь — лавка уже затворилась на ночь, — но замер в шаге до порога. Что это?.. Ратис прикрыл глаза, сосредотачиваясь на ускользающем ощущении, и, вспомнив уроки кодовой книги, поймал. То оказались чары — тонкие, едва ощутимые, оплётшие, как вьюнок, тёмные каменные стены, и он потянулся к ним и легко, будто кончиками пальцев, коснулся... Анри не впустую с ним занимался, а Ратис был не бесталанным учеником — он быстро опознал защитное заклинание. Это были не смертоносные руны-ловушки наподобие тех, что использовал Ревас, но чары куда более тонкие и мягкие — следящие, оповещающие о нежданном присутствии, и Ратис… чуть потянул, выкликая неведомого чародея, показывая ему: “я вижу” и “я пришёл с миром”. Он не удивился, когда из-за двери показался хмурый, обеспокоенный Ролис — мутсэра ювелир казался на эту роль самой очевидной кандидатурой. — Мы закрыты и не принимаем заказов, — сказал тот вместо приветствия, однако смотрел, вразрез с негостеприимными, посылающими куда подальше словами, цепко и выжидательно. — Приходите завтра, сэра. Мы открываемся утром. — Меня просили доставить письмо, — просто сказал ему Ратис — и протянул Керово послание. Пока Ролис, зажёгший магический огонёк на ладони, читал, Ратис впервые подумал — позволил себе подумать, — что дальше, когда всё это закончится, он больше не будет искать оправдания и прятаться за отжившей болью — и наконец-то возьмётся за изучение магии всерьёз. В мире, где такие, как Анри Ангэст, бывают годами её лишены, — равно как и свободы думать, творить и даже распоряжаться собственным телом... — грешно себе добровольно в этом отказывать. Ролис же, прочитав записку, вздохнул и убрал её в тот же кошель на поясе, где считанные часы назад исчезли снятые с Анри браслеты. — Боюсь, таких специй у нас не бывает, — сказал он отрывисто. — Но я передам нашему поставщику — на случай, если что-то можно будет сделать. Хорошо отдохните, сэра, — добавил он уже куда тише. — Силы вам ещё пригодятся. Как оказалось, этот мер был хорош не только в ювелирном деле, но также и в мантике — его предсказание сбылось болезненно точно. Шавия, загодя предупреждённая, заявилась к ним рано утром, ещё до завтрака — Ратис едва-едва успел проснуться и умыться, — и смена дислокации её не порадовала. Кериан мужественно принял удар на себя, поясняя, что в этом деле избыток бдительности полезнее, чем её недостаток, Лилия отчитала его за излишнюю натыкаемость и неумение сидеть, не высовываясь понапрасну, он, отрицая вину, заявил, что не высовывается, а попросту слишком высокий... А Ратис смотрел за их перепалкой и думал: сколько в Шавии, совсем молодой женщине, связанной и с имперской разведкой, и с тайной аболиционистской организацией, искренней и бодрящей злости, а сколько из этого — маска, за которую окружающие и не пытаются заглянуть? Зачем — ведь такая яйца откусит и не поперхнётся?.. Некоторые вещи лучше всего прятать на открытом месте — так, чтобы никто и не подумал, что тут вообще есть двойное дно... Перед тем, как покинуть Тир, Анри написал несколько писем — Эльсине Ангэст и, на всякий случай, другим своим родичам. Осторожно не называя белого гуара по имени, он рассказал, что найти его можно в аргонианском Торне, где он, поиздержавшийся, будет рад любой помощи — и по пути к городским воротам Шавия передала эти письма тощей высокой альтмерке, лузгающей семечки у входа в бакалейную лавку. Видимо, то была ещё одна травка цветущего в свете Лампы “аптекарского огорода” — и не все из них оказались записаны в кодовую книгу. Само путешествие на подземной двемерской дороге Ратиса отчасти разочаровало, а отчасти — слишком уж впечатлило. Иногда он думал, что лучше бы правда сам, вручную прокладывал под землей тоннель между двумя двемерскими городами — там его по крайней мере не стала бы заживо обжирать ненасытная, жадная до крови мошка, которая плевать хотела на то, что зимой должна… обмирать? погружаться в спячку? чем эти твари вообще зимой занимаются?.. Ратис был горожанином, вивекцем в восьмом поколении, и за последние несколько месяцев прошёл пешком, кажется, больше миль, чем за всю предыдущую жизнь — но путь от Тира до Торна впечатлял не расстоянием, а редкой паскудностью. Шавия передавала их от одного проводника к другому — каждый отвечал за свой небольшой участок, — и все они будто соревновались, как бы похитрее проложить маршрут. Болота, казавшиеся совершенно непроходимыми, тайные тропы, проседающие с каждым шагом, сквозные пещеры, и скалы, скользкие от дерьма летучих мышей, и переходы по пояс в мутной, пахнущей гнилью воде… За день в дороге Ратис настолько выматывался, что у него не оставалось времени или сил ни на что другое — ни на душевные терзания, ни на думы о будущем, ни на мучительную неловкость с мером, в которого он влюблён и с которым не до конца понимал, как следует обращаться. Анри, кажется, в этом Ратиса поддерживал — но ему, недавно оправившемуся от ранений, вообще приходилось очень несладко… Впрочем, все они, даже злая двужильная Шавия, сильно уставали — и шли, урывая себе беспокойные часы отдыха; шли, и шли, и шли, думая лишь о том, что нужно не забывать переставлять ноги. Пару раз отбивались от дикого зверья — от жирной, в двух взрослых меров толщиной, ящерицы, что плевалась молниями; от сбившихся в стайку трёх диких никсов, которые неприятно напомнили о той ночной стычке около Нарсиса; от одичавшего, судя по остаткам упряжи, и злого, как даэдрот, гуара, после которого Лларен ещё битый час сокрушался о брошенном на произвол судьбы бедолаге Красавчике... Отбились без потерь и без серьёзных ранений: Анри, три года проведший в кандалах-блокаторах, не мог ещё колдовать в полную силу, но его заклинания были точны и оттого смертоносны, а Шавия, несмотря на юный возраст, превосходно управлялась с парными саблями — выучили её на совесть, и даже Дайнаса Дарес, наверное, не нашла бы, к чему придраться. Путь от Тира до Торна был откровенно ужасен и растянулся больше, чем на неделю, но Ратис не роптал, по крайней мере не вслух: как бы то ни было, а на подземной двемерской дороге они не встретили ни души, не считая проводников — а ради этого всё и затевалось. Ратис так вымотался, что, когда двадцать пятого Вечерней звезды, ранним росистым утром, венчающим ночной переход, они наконец-то вышли к окраинам Торна, не мог поверить своему счастью. Неужели — всё?.. Шавия привела их к круглому аргонианскому домишку, стоящему на отшибе: такому, что не запирать не страшно — промозглому, странно пахнущему, совсем не обставленному, — но Ратису в тот момент он показался роскошнее, чем вивекский Высокий Собор. Они урвали себе несколько часов сна — как есть, вповалку, — перевели дух и, осмелев, отправились в городскую баню — помыться, побриться, снова начать походить на меров, а не болотных чудищ, диких и заскорузлых от грязи... Ратис всё ещё не мог свыкнуться с мыслью, что им удалось, что они переправили Анри из Морровинда, и здесь, в Чернотопье, закон на его стороне, и можно… не жить в вечном страхе, не прятаться за фальшивыми именами и опостылевшими личинами, что нужно дождаться ответа от кого-нибудь из Ангэстов, и проследить, чтобы Анри оказался в надёжных руках, под охраной… и всё! Они возвращались во временное своё пристанище, слишком уставшие, чтобы радоваться, и предвкушающие ещё пару-тройку часов украденного сна, как вдруг Анри, чуть замедлив шаг и дождавшись, когда Ратис к нему присоединится, сказал на сиродиилике: — Сегодня Сатуралия. В Вэйресте празднуют Новую жизнь — на неделю раньше, чем в остальном Тамриэле. Символично, не правда ли? Сегодня — и в Новую жизнь? Ратис не сразу нашёлся с ответом. Он как-то вдруг, неожиданно для самого себя понял: ему через месяц исполнится двадцать шесть лет. Одиннадцать месяцев назад он получил свой шрам и впервые отнял чужую жизнь... Хотелось смеяться, и плакать, и без задней мысли шутить, как стремительно летит время, и как тяжело угнаться за ним, когда ты идёшь то по пояс в стоячей воде, то по колено в гуано… Но вслух Ратис, приглушив этот странный порыв, только пообещал: — Ты скоро туда вернёшься. — А ты — вернёшься в Морровинд? — спросил Анри — уверенно, словно заранее знал ответ… да так оно, пожалуй, и было. — Да, — не удивил его Ратис. — Я понимаю. Но мне повезло, что я имел шанс узнать тебя, — сказал он уже на бретике и, вопросительно глянув на Ратиса, коснулся его ладони. Он и не подумал отнять руки, и Анри поднёс её к губам — медленно, не разрывая взгляда. Глаза его были — синие-синие, словно небо в солнечный полдень; чистые, яркие, честные — такие красивые, что замирало сердце… Ратис тонул в них, тонул в черноте расширившихся зрачков и даже не сразу — умом — осознал, что Анри поцеловал ему кончики пальцев — нежно, почти благоговейно... Лларен и Кериан деликатно делали вид, что ничего не замечают, и, хвала всем богам, данмерским и чужеземным, не оглядывались и не задавали вопросов. В “ламповом” домишке, встретившись с такой же скрипящей от чистоты Шавией, они, по молчаливой договорённости не трогая пока кодовую книгу, окунулись в благословенно животный досуг — поели, поспали, снова поели… Ратис, по достоинству оценивший сей примитивный, но очень приятный цикл, не отказался бы снова поспать — когда в дверь неожиданно постучали. — Мы кого-то ждём? — спросил, подобравшись, Кериан. Шавия покачала головой и, на ходу доставая кинжал, пошла к порогу. Её товарищи, настороженные, потянулись кто за чарами, кто за оружием; сама она, приоткрывая дверь едва ли на пол-ладони, спросила… или, скорее, потребовала ответа: — Что вам здесь нужно? Я не ждала гостей! — Доброго вечера, сэра Лилия, — любезно откликнулся “гость”, ничуть не обескураженный тёплым приёмом. — Я не хотел бы впустую вас беспокоить, но мне необходимо побеседовать с одним из ваших постояльцев. Какое-то время она помолчала — и Ратис поймал вдруг себя на том, что привстал на цыпочки, тщетно пытаясь разглядеть этого чересчур осведомлённого гостя… — и всё же спросила: — Вы видели лампу? — Она освещает путь к свободе. — Хорошо... Тогда не маячьте тут, как фонарный столб. Заходите уже! Шавия приглашающе распахнула дверь, гость шагнул внутрь — а Ратис въяве почувствовал, как что-то в его голове трещит и ломается, сталкиваясь с новой, непоправимо преобразившейся реальностью. На пороге стоял… серджо пациент, чьего имени Ратис не узнавал, не искушая отца выдать чужую тайну, и чью внешность так старательно пытался забыть, что почти преуспел. Отец ординатора Индорил Миваны, подруги родителей Ратиса и первой Ратисовой влюблённости — и мер, как оказалось, бесплодный из-за врождённой патологии. Серджо советник Индри — кто, как не он?.. Рыжие с проседью волосы, хищный профиль, да и в остальном — поразительное внешнее сходство с внучатым племянником... сходство, которое даже слепой не мог не заметить — в скулах, в линии челюсти, в вытянутом костистом лице... Так вот почему Кериан казался ему странно знакомым при первой встрече!.. Так вот почему… Но как… Мысли метались в Ратисовой голове, как пепельные прыгуны. Серджо советник смотрел только на Кериана, Кериан, выпрямившись во весь рост, сверлил его взглядом в ответ, Лларен и Анри с недоумением обозревали немую сцену… А Ратис думал: этот мер не мог не знать, кем был его, Ратиса, отец, раз в Тире подручный-аргонианин назвал “сэру Дареса” по имени. Не узнал в нём тогдашнего — безымянного и безмолвного — ассистента? Длань Трибунала на пол-лица и правда Ратиса изменила... — Что вы здесь делаете? — спросил наконец Кериан, и его голос сочился ядом, словно клыки у кобры. — Как вы нас нашли? — Вы хотели личной встречи, сэра, — советник пожал плечами. — А я хотел извиниться — и оказался находчив по части средств. Госпожа, — обратился он к Шавии до того, как Кериан, побелевший от возмущения, нашёлся с ответом, — меня просили передать вам это. Она приняла у него записку и, прочитав, переменилась в лице — казалось одновременно встревоженной и недоверчиво-радостной и, виновато глянув на Кериана, сказала негромко: — Мне нужно вас оставить — и проведать кое-кого. Я вернусь где-то через час. Услышав это, Анри, так же виновато покосившийся на Ратиса, попросился составить ей компанию, Шавия, посомневавшись, всё-таки согласилась… и они просто взяли и ушли, сбежав и от данмеров, и от пугающе молчаливой данмерской драмы. Ратис не мог их осуждать — он бы тоже, наверное, не отказался сбежать, если б не Кериан. — Извиниться, значит? — переспросил тот, стоило двери захлопнуться. — Что же заставило вас так резко переменить своё мнение, серджо Индри? — Возможно, нам следует обсудить это наедине? — невозмутимо предложил серджо Индри. — От друзей у меня нет секретов. Они останутся. — Воля ваша, — кивнул, соглашаясь, советник. Он чуть заметно поджал губы, но тенью неодобрения всё и ограничилось: заговорив, этот мер не растерял ни капли невозмутимости. — У нашей беседы не может быть лёгкого и приятного начала, поэтому скажу прямо. Я разбирал документы отца и нашёл архив его переписок — в том числе и ваши к нему письма, сэра. Кериан вздрогнул; из горла у него вырвался едкий, надменный смешок. — Благородному мужу не пристало читать чужую переписку, — сказал он плавно, почти нараспев, и с неприкрытой издёвкой в голосе. — Разве не так, сэра? — Мне пришлось поступиться честью, — согласился советник; Ратис и Лларен, молчаливо-настороженные зрители, вставшие по обе стороны от Кериана, его, казалось, ничуть не смущали. — Иногда без этого не обойтись — когда на кону стоит нечто большее, чем личная честь. Да, я читал ваши письма, и их содержание заставило меня по-другому взглянуть на… наши взаимодействия, и после этого... Кериан коротко, хрипло рассмеялся, и советник сбился, умолк, не окончив фразы. Маска невозмутимости на миг соскользнула с его лица, и Ратису показалось, что он углядел там… страх? неуверенность?.. Хотя, возможно, это была всего лишь игра света и тени. — Я ошибся, — попробовал тот снова. — Я виноват перед вами. Но ошибся не я один, и виноват — тоже. — Вы что же, ещё и меня обви… Советник вскинул руку — коротко, властно, обрывая яростную тираду на полуслове, — и Кериан неожиданно, кажется, даже для самого себя замолчал. — Я не перекладываю на вас свою вину, сэра, — сказал ему… мер, который ради этого оставил все дела и рванул аж в Аргонию?.. — Мне горько, что вы обо мне настолько низкого мнения, раз предположили подобное, но и здесь мне не на кого больше сердиться, кроме как на себя. Говоря о чужой вине, я имел в виду другое. Дело в том, что читал я не только ваши письма. Думаю, что и вам нужно кое-что из этого прочесть. Уверяю — оно того стоит. Кериан принял протянутое письмо и, недоверчиво щурясь, спросил: — Чьё оно? — Вашего отца — моему отцу. Чуть желтоватые пластинки слюды пропускали достаточно света, а любопытство было слишком сильным — и Кериан, встав у окна, начал читать; ему не мешали. С каждой прочитанной строчкой он менялся в лице: краснел, серел, вскидывал удивлённо брови, проговаривал что-то — одними губами… А потом его бледные, обескровленные губы вдруг задрожали, и он... заплакал — молча, почти беззвучно, и зрелище это было таким неожиданным и непривычным, что Ратис даже не сразу сообразил отвернуться. Утешало его только то, что и Лларен — замешкался. — Я думаю, мне лучше откланяться, сэры, — обратился к ним серджо советник. — Я вернусь завтра. Он передал Ратису целую пачку писем, перевязанных синей лентой, и, не дожидаясь вымученных прощаний, шагнул за порог. Тяжёлыми были его шаги — словно весь Морровинд лежал у него на плечах и вжимал в чужую аргонскую землю... Что-то щёлкнуло у Ратиса в голове: картинка — пусть и с пробелами, кривенькая и бледная — наконец-то сошлась. — Побудь с ним рядом, — шепнул он, всучивая Лларену письма. Он знал, что ему нужно делать. Серджо советник далеко уйти не успел — Ратис догнал его в паре шагов от дома. Уже знакомая сэра Ирано, одетая нынче не в изысканное дорожное платье, а в доспех из нетчевой кожи, встала на пути и предостерегающе положила руку на ножны. Впрочем, получив отмашку от своего патрона, она с готовностью отступила в сторону — и серджо советник, смерив Ратиса долгим, ничего не выражающим взглядом, спросил: — Вам есть, что сказать мне, сэра Дарес? Ратис подумал и понял, что и у этой беседы не может быть лёгкого и приятного начала, поэтому сказал прямо: — Я знаю: вы хотите его усыновить. Советник вздрогнул — едва заметно, но Ратису и этого хватило, — а через пару мгновений на его лице проступили сначала узнавание, а потом и понимание. — Кене Даресу ассистировал сын. — Никому больше он не мог довериться, — подтвердил Ратис, — и даже мне не назвал вашего имени. — Ваши друзья… в курсе? — Я никому не рассказывал — не имею права. Это не моя тайна. — Ясно. Скажите мне, сэра с большими познаниями… — советник усмехнулся; глаза у него были совсем не похожи на Керовы — светло-алые, а не тёмно-багряные, и совершенно другого разреза, но взгляд… Взгляд его, цепкий, насмешливый взгляд, был точно таким же — и пробирал до костей. — Чего же вы тогда от меня хотите? — Сказать, что вы в нём не ошиблись, и пообещать, что утром он вас выслушает. — Вы, кажется, очень уверены и в нём, и в моём предполагаемом выборе. Почему? — По той же причине, по которой вы вообще за это взялись, — Ратис не поддался на провокацию: он ведь и правда был очень уверен. — Он умён и благороден. Он умеет находить нестандартные решения и добиваться цели. Он рождён для этого, и ему близки ваши взгляды. Разве найдётся кто лучше? — А ещё он умеет заводить весьма и весьма интересных друзей, как я погляжу, — хмыкнул советник — и, глядя в его усталые алые глаза, Ратису вспоминался уже не Кериан, но Мивана. — И это тоже, — согласился он. — Ваш друг меня правда выслушает? — Мы с ним поговорим, — пообещал Ратис, — и я не скажу того, чего не должен. Приходите утром. Он любит нашу страну — и теперь уже не убежит. Ратис был верен своему слову. Они с Ллареном терпеливо ждали и, когда Кериан дочитал, что хотел, кое-как успокоился и мог уже с ними поговорить, были рядом. — Помните, я рассказывал, что мой отец разорился и сбежал от ответственности на Вварденфелл, где и сгинул? — спросил он и, дождавшись кивков, продолжил: — Оказывается, все было немного иначе. На Вварденфелл он отправился, сопровождая сына грандмастера в Паломничество Семи добродетелей, а перед этим, решив позаботиться о семье, отписал жене всё имущество. Дела он держал в порядке... Кажется, даже любил меня — это так странно… И жену свою — любил, но что толку? Мать и её семья врали о нём, прадед — не видел смысла разоблачать их ложь, и только Гарин, который терпеть его не мог, сказал мне правду. — Ты понимаешь, зачем он приехал? — спросил тогда Ратис. Кериан не нашёлся с ответом; кажется, мысленно он всё ещё знакомился со своим давно погибшим отцом и смотрел не в будущее, но в прошлое. — В Эбонхарте трепались, что он разошёлся с женой, — вспомнил вдруг Лларен. — А раз своих детей у него нет... Ратис кивнул, подтверждая, и, чувствуя, что исчерпает сегодня запас речей на четыре года вперёд, сказал ошарашенному Кериану: — Между вами много дурной крови. Он обидел тебя, но ему хватило мужества признать свои ошибки. Он пошёл тебе навстречу — так, как не всякий бы осмелился. Он выбрал тебя. И это не тот шанс, от которого стоит отказываться. Ратис был верен своему слову — и знал, что теперь не позволит Кериану сбежать, пока тот по-настоящему всё не обдумает. Шавия и Анри очень удачно не возвращались, — чем, интересно, советник их так хорошо отвлёк? — и они с Керианом и Ллареном… поговорили: о новых возможностях, которые упускать преступно, и о стране, которую было слишком легко любить — несмотря на все её недуги, — и о необходимости подбирать правильный курс лечения, и, конечно, о том, как тяжело пройти такой путь в одиночку. — Ты от нас так легко не отделаешься, Индорил, — ухмылялся, наигранно потирая ладони, Лларен. — Должен же я получить хоть какое-то возмещение за все те случаи, когда подставлялся, спасая твою тощую задницу? Ратис кивнул, без слов обещая друзьям то же самое. Впервые за много лет он ясно видел свой путь — нелёгкий, но преодолимый — и знал, что Лларен и Кериан будут рядом. Через несколько дней они вместе проводят Старую жизнь — и поприветствуют Новую.