Лестница к небу

По натуре Ратис азартен не был. Он никогда не спорил на деньги и, даже зная всю подноготную Арены, — старые травмы, свежие раны, сильные и слабые стороны знаменитых бойцов… — не делал ставок. Ратису не нужно было доказывать свою правоту, чтобы самоутвердиться, и эта особенность выручала и как помощника инструктора, и как няньку для младших сестры и братьев. Он редко когда позволял себе злосчастное “я же говорил” — и помогал исправлять ошибки, не осуждая; а ещё не загадывал наперёд, не давал зароков, не бился об заклад — даже мысленно, даже наедине с собой… И всё-таки Ратис находил странное успокоение в том, что после случившегося на храмовой площади события развивались примерно так, как он и предсказывал. — Что-что ты, блядь, сделал? — переспросил, вскочив на ноги, Лларен; дрейки, которые он раскладывал в аккуратные столбики, рассыпались по покрывалу. Кериан, чей первый (красочный и подробный) рассказ Лларен слушал, как кобра — дудочку алик’рского заклинателя змей, попробовал снова и перечислил медленно, обстоятельно, словно бы прорисовывая подпункты в воображаемом списке: — На пути к храму нам повстречался мер, избивающий своего раба. Я его остановил. Мы повздорили. Он вызвал меня на дуэль. — Какая нахрен дуэль? Вы там совсем ебанулись? Лларен, как можно было заметить, известиям не обрадовался... Впрочем, его друзья, предвосхищая такой исход, уже приготовили взятку суджаммой. — ...Вас и на полчаса оставить нельзя, чтобы вы, радостно улюлюкая, не занырнули с разбега в какую-нибудь дерьмину, — сокрушался он минут пять спустя, чуть захмелевший и расслабившийся. — Ладно Кер, для него это как бабочек собирать. Коллекция, блядь… Но ты-то… — и Лларенов обвиняющий взгляд остановился на Ратисе. — Ты как это допустил? Ты-то с головой дружишь. Почему его не остановил? В Лларене не было злобы: он беспокоился и выражал это, как умел — и не то чтобы беспокоился без причины. Ситуация складывалась нерадужная, но и, пожалуй, не безнадёжная — а после Бодрума Ратиса было очень непросто пронять. — У тебя это часто получается? — спросил он, чуть усмехнувшись, и уточнил: — Его останавливать? Загнать ураган в бутылку было бы проще. Лларен лишь фыркнул и покачал головой, не став спорить. Но Кериан, почуяв, что обстановка переменилась, решил воспользоваться моментом и реабилитироваться. — Вас послушать, так я в одиночку устроил нам конец кальпы, — протянул он с ленцой, и Ратис видел: играет, прячется, не показывая того, что на душе… — А я вам скажу, что всё сложилось как нельзя лучше. Мы хотели привлечь внимание аболиционистов, разве не так? Теперь о нас точно заговорят… Не думаю, что меры из Лампы кинутся нам на шею: если судить по Вереск, доверчивостью они не отличаются. Но это ведь лучше, чем ничего? Есть с чем работать. Однако по части кероведения Лларен был куда опытнее, чем Ратис, и на это представление он и подавно не купился. Лларен слушал, поцеживая суджамму, кивал в нужных местах, а когда Кериан замолчал, взвился и зашипел — заклинатель змей зря понадеялся, что дудочка его обезопасит: — И как же я сам не додумался, а, Индорил? Схема — отпад, надёжная, блядь, как двемерские часы... Почти как в тот раз, когда мы решили ловить на живца телваннийского полудурка!.. Вот только не затирай, что ты с самого начала всё так и спланировал. Опять ведь вляпался, а теперь делаешь вид, что не в дерьмо нырнул, а в грязевые ванны. — Нет, — Кериан, посерьёзнев, мотнул головой, и Ратису показалось, что в его взгляде мелькнуло облегчение. — Затирать не буду, и делать вид — не буду: о Лампе я и правда подумал не сразу. Но это не значит, что я не прав; не значит, что этим шансом не стоит воспользоваться — или что мой порыв обесценится. Может, я опрометчиво поступил, но я не жалею. Искренность убедила Лларена куда лучше, чем расписная маска, но и расстроила — больше… или, верней, не позволила больше ему самому прятать расстройство за преувеличенной злостью. — Я знаю… — он замолчал, с непривычным старанием подбирая слова, вздохнул и продолжил: — Я знаю, что ты не из тех, кто проходит мимо. И я смеюсь над твоим индорильством, но если бы не оно… Ладно… — Лларен нахмурился, вылил в себя остатки суджаммы и отодвинул щербатую кружку. Они сидели на полу, кружком; бутылка, уже опустевшая, печально поблескивала, вызолоченная усталым вечерним солнцем. — Ладно, ты заступился, я понимаю, как и почему… А ты понимаешь, на ком отыграется твой сэра Обосрани, как только вернётся домой? Тотчас ведь всыпет плетей твоему босмеру — и это при самом удачном раскладе. Что ему стоит пойти вразнос, когда доброхотов-заступников вокруг не останется? — Я понимаю. Не совсем дурак всё-таки… Но лучше бы было, чтобы он там и умер? Так хоть какая-то есть надежда: вдруг, протрезрев, Омани всё-таки не захочет портить имущество? Ты не видел, как оно было. Он мог бы забить его насмерть, и никто бы и слова не сказал. Никто ничего не сказал, понимаешь? Просто… убрали бы беспорядок, вычистили бы площадь! Выкинули, как мусор, то, что осталось, когда Омани утихомирится. Лларен перевёл взгляд на Ратиса, и он кивнул, подтверждая: — Омани был не в ясном рассудке. Мог и убить. Почти наверняка — покалечил бы. На выразительном, подвижном Ллареновом лице промелькнула целая буря чувств, но ярче всего проступили, пожалуй, злость и брезгливость. — Наркотики? — переспросил он; верхняя губа, подрагивая, приобнажала неровные крупные зубы. — Да. Я почти уверен. — Ха… Ладно, надеюсь, что Обосрани немного попустит, и ему будет не до того, чтобы срываться на том бедолаге. Свои, наверное, тоже по головке не погладят, что ввязался в дуэль с каким-то индорильским хмырём... С кем-то, о ком он знает чуть меньше, чем нихуя, — добавил Лларен, смакуя каждое слово, и со значением глянул на Кериана. В ответ тот вздохнул, вскинул руки, признавая своё поражение, но всё-таки ответил — не оправдываясь, но объясняясь: — Я и не говорю, что поступил наилучшим образом. Можно было иначе… — Кериан улыбнулся — колко, чуть кривовато, но на друзей он смотрел решительно, прямо. — Можно было повести себя мудрее, дипломатичнее: польстить и отвлечь, а не искать ссоры. Заморочить. Сослаться на правила приличия. Не унижать, не поддаваться порыву — но мне ведь хотелось его унизить! В этом не было нужды — только жажда… — он провёл указательным пальцем по ободку кружки, склонил голову набок; взгляд чуть смягчился, а голос, наоборот, стал злее: — Я должен жалеть, что не был умнее и сдержаннее. Поступиться гордостью ради благого дела — велика ли жертва? Стоит ли моя гордость дороже, чем чья-то жизнь? Не думаю… — Тебе не к лицу одеяние Рориса-Мученика, — оборвал его Ратис. — Жертвенность сама по себе ничего не исправит. — Но и побед без жертв не бывает. Я бы добился большего, если б задвинул куда подальше свою родовую гордость. Чего мне стоило быть с Омани любезным? Он показался мне мером тщеславным, падким на лесть — могло и сработать... Но это было так приятно — щёлкнуть его по носу, указать на место!.. Я поддался порыву и поступил совершенно не так, как было выгоднее и для меня, и для мера, которому попытался помочь. Сейчас я это понимаю, сейчас я вижу иные варианты. Но тогда я ничего не видел. Может, когда я стану старше и осторожнее, может, когда мне будет что-то терять, кроме своей жизни, я научусь... — Ты разбиваешь мне сердце, — вновь оборвал его Ратис: не повышая голоса и не изменяясь в лице, как умел, — когда говоришь, что кроме жизни тебе больше нечего терять. А как же наша с Ллареном дружба? — Ты не думай, тратиться тебе на похороны я по-прежнему не собираюсь, — подхватил Лларен. — Так что кончай страдать. Сопли наматывать на кулак мы всегда успеем. А сейчас нужно собраться и по-быстрому прикинуть, как разгрести дерьмо, в которое мы угодили. И головомойка плавно перетекла в военный совет — правда, подолгу держаться спокойно и деловито им всё никак не удавалось. — Завтра утром мы должны будем встретиться с Омани и его представителями в магистрате, — напомнил Ратис. — Мы должны подготовиться. — Ты хорошо знаешь дуэльный кодекс? — Да. Пару раз даже был разводящим. — Про то, сколько раз он помогал отцу неудачливых дуэлянтов латать (и сколько раз те умирали, несмотря на все их усилия), Ратис благоразумно умолчал. — Я могу быть твоим посредником. — Спасибо. Это было бы очень кстати. Боюсь, что я смутно знаком с бюрократическими формальностями. — Бюрократическими? — недоумённо переспросил Лларен. — То есть, это не просто “выйти рубиться в назначенный час”? Вы ещё и бумажки какие-то будете подписывать? — Важна степень законности, — кивнул Ратис. — Бывает по-разному, но выбор у нас скудный. Вызов был публичным, втайне уже не удержать. А проблемы с властями не нужны ни нам, ни Омани. Нужно подстраховаться. Регламентировать — при свидетелях. И да, подписать бумажки — без этого никуда. — Данмерский поединок чести — сражение между равными, — хмыкнул Кериан; он не выказывал никакого почтения к благородному дуэльному институту, и в этом конкретном случае Ратис был с ним солидарен. — По крайней мере — по статусу равными, более или менее… Поэтому мне для начала нужно будет доказать, что я тот, за кого себя выдаю, а не присвоил чужое имя. Думаю, гербового кольца будет довольно, но дело может и затянуться, если они упрутся — и тогда дату поединка придётся переносить. Кериан говорил спокойно и рассудительно, но Лларен, слушая его, обеспокоенно подобрался. — Ты как вообще? — спросил, стоило Кериану замолчать. Увидел то, что Ратис упустил?.. — Это единственное, о чём я... не то чтобы “жалею”, нет... Но неуютно мне, что я использовал родовое имя — так, как использовал, ради скандала с Омани. — Твоя кровь. Твоё имя, — пожал плечами Ратис. — Имеешь полное право. — Да, но если этот Омани — родственник советника Омани, то дело получит огласку, и о дуэли в итоге узнает и… советник Индри. Я предпочёл бы не привлекать его внимание без нужды, особенно после того, что случилось в Бодруме — и как я там двоедушничал, чтобы умаслить их городской совет. — Если то, что мы слышали в Эбонхарте, правда, — вклинился Лларен, — о том, что старый хрыч разбежался с женой… Если это правда, то, думаю, ему будет не до тебя. У него найдутся проблемы поважнее, чем ищущий приключений на жопу внучатый племянник. У него и детей вроде нет, так ведь? — Была дочь от первой жены, — кивнул Кериан. — Она умерла несколько лет назад. — Вы, благородные, щепетильны в этих вопросах: что кому после смерти делить… А раз прямых наследников у него нет, то тут или брак по всем правилам расторгать, чтобы жениться заново, или… А кто ему сейчас наследует? Если своих детей не настрогает? — Племянник, старший сын младшего брата. Ещё один нелюбимый родственник... Но титул “самого нелюбимого” остаётся за мной: с ним я расстанусь, только если двоюродный дядюшка Галос сумеет его отобрать на дуэли. Лларен, как стоило ожидать, шутки не оценил — и запустил в Кериана маринованным фиником. Впрочем, после этого все трое окончательно расслабились и наконец взялись обсуждать поединок. — Нам не нужно наживать себе новых врагов, — хмурился Кериан, чуть запоздало припомнив об осторожности. — С Омани всё нужно решить как можно аккуратнее. — До первой крови? — предложил Ратис. — Может, до третьей? И без разводов: мы понятия не имеем, каков из него фехтовальщик. Если захочет закончить всё быстро и откроется, я постараюсь отыграться — даже если первая кровь будет за ним. Формально “мутсэра Омани” был тем, кто бросил вызов — сам того не планировал, но, загнанный в угол, не мог отказаться от своих слов, не потеряв лицо. “Мутсэра Индри”, таким образом, мог установить под себя почти все условия, и в их дуэльном уравнении было слишком много неизвестных, чтобы Ратис позволил Кериану играть в благородство — а Лларен, расчётливый и осторожный, в этом его поддерживал. “Чистая” дуэль чести по облегчённому индорильскому регламенту; ни магии, ни зачарований, ни зелий; конвенционное оружие — полуторные клинки; кожа или хитин, ничего тяжелее; без щитов, до третьей крови и без разводов... Ратис по-прежнему не представлял, какой из Омани фехтовальщик, и двигался осторожно, на ощупь... Но по крайней мере условия, что они с друзьями наметили, были выгодными для Кериана — какой из него фехтовальщик, Ратис успел узнать очень и очень хорошо. Он видел Кериана и в реальном бою, и в тренировочных поединках — дрался с ним, дрался рядом с ним и не стал бы гадать, кто одержит победу, схлестнись они двое не на жизнь, а на смерть. Кериан был очень молодым и ещё не вошедшим в полную силу, но по-настоящему талантливым мечником: изобретательным, стойким и с отличной индорильской школой. Конечно, Ратис переживал за него — и всё же был настроен оптимистично. Он знал, как опасно недооценивать противника, но, видев Омани таким, каким его видел — “поплывшим” из-за наркотиков, устроившим безобразную сцену на площади перед Храмом, — не ждал от такого мера каких-то высот. В иных обстоятельствах Омани мог бы выставить вместо себя другого бойца, но неуживчивый нрав подвёл его куда больше, чем Кериана повела родовая гордость — и куда серьёзнее ограничил пространство для манёвра. Омани и сам это понял — или ему хорошо, доходчиво объяснили, — потому что следующим утром, когда они встретились в магистрате, вёл себя смирно, и его посредник спорил скорее не для того, чтобы что-то оспорить, а чтобы сохранить лицо и не показаться слишком податливым. И Кериана Индри, и Велдена Омани, и их товарищей объединяло одно простое и понятное желание — разрешить эту ситуацию быстро и с наименьшими потерями, — и потому проблем они друг другу не создавали. Тридцатого Заката солнца дуэль — до третьей крови, на конвенционном оружии и без применения магии — должна была состояться. У Кериана были сутки на подготовку, а у Ратиса и Лларена — сутки, чтобы узнать о его противнике всё, что можно о нём узнать. Велден Омани и правда оказался родственником серджо советника Хлаалу Реврана Омани — они с двоюродным дедом не были особо близки, но кровь не вода… Славы хорошего фехтовальщика за “разгульным племянничком” тоже не водилось, но этого было мало, чтобы утихомириться. Стоило попытаться подглядеть за его тренировками, но Лларен, самый вёрткий и незаметный из них троих, мало что понял бы, а Ратис… Ратис был ловок, и внешность у него была неприметная — до того, как набил себе длань Трибунала на пол-лица. Он подозревал, что его теперь просто спутать с другими так же татуированными мерами — подобные “украшения” сильно отвлекают от черт лица, — но немногие были столь же… благочестивы, и затеряться у Ратиса не получилось бы: уж точно не в Нарсисе, чьи жители благочестием не отличались. Впрочем, пробираясь дворами и подворотнями, ведомый слугой, которого отыскал и подкупил Лларен, он всё же смог минут десять посмотреть, как Омани тренируется с инструктором. Какая-никакая выучка у этого мера была, но Ратис не впечатлился — и окончательно успокоился. Сама дуэль, состоявшаяся рано утром на малой городской арене, по сравнению с нервной, полной сомнений и споров подготовкой прошла очень сухо. Бойцы поклонились друг другу, схлестнулись — и победитель определился быстро. Кериан, конечно, пофехтовал с противником для приличия: разница в навыках была заметна, но не бросалась в глаза — вернее, её осознанно "не бросали". Всегда агрессивный, напористый, сейчас Кериан явно — для Ратиса — сдерживался, обмениваясь с Омани осторожными ударами, которые тот с трудом отводил или парировал. Для неискушённого зрителя это выглядело, должно быть, красиво, почти как танец: быстрые молодые бойцы, звенящие от азарта; сверкание стали... Но Кериан, словно бы убедившись, что от Омани не стоит ждать хитрых уловок, собрался и поставил в поединке точку. Ратис наслаждался техничностью исполнения: он видел красивую, как по учебнику, дугу, прочерченную нордским полуторным мечом — и как этот меч в последний момент обернулся плашмя и не вошёл в ладонь, прорубаясь через кожаную перчатку, а выбил клинок из пальцев. Обезоружив противника, Кериан нанёс один за другим три лёгких пореза по не защищённому доспехом предплечью, и всё было кончено — быстро и аккуратно. Поединщики разошлись и поклонились друг другу. Ратис — наконец выдохнул. — Заодно и подзаработали, — доверительно прошептал ему Лларен. — Кер не подвёл: по красоте всё сделал, на это я и рассчитывал. — Ты ставил на него деньги? — А почему бы и нет? Я в нём не сомневался. На победу ставил, а как иначе? На несколько разных побед — я всё-таки не дурак, все яйца в одну корзину совать... Но на сухую победу поставил больше всего — так что деньжат мы подняли будь здоров. Чиновник Хлаалу, наблюдавший за ходом дуэли, объявил о победе Кериана Индри — теперь уже официально, — и в этой истории была поставлена если не точка, то как минимум очень приятные Ратису точка с запятой. Жаль только, что от общения с Велденом Омани и двумя его товарищами было теперь не отвертеться. — Отличный поединок, — Кериан с достоинством принял свою победу и, пожимая противнику руку, был очень учтив. Однако Ратис успел изучить своего друга и видел, как одеревенело его лицо и подёрнулся ледком взгляд. Улыбка у Кериана была сердечная, голос — любезен, а представление — убедительно, но, зная, куда смотреть и как смотреть, обмануться не получалось. — Мы оказали честь нашим предкам, сэра Омани. — Воистину, сэра Индри, — с готовностью откликнулся тот. Сейчас, трезвым и спокойным, он был без скидок хорош собой — молодой, полный жизни мер, высокий, пусть и не в сравнении с Керианом, и широкоплечий. Светлый хитиновый нагрудник красиво оттенял смуглую, без единого изъяна, кожу, и внешность Омани притягивала взгляд: яркие, витальные черты, гордый разлёт бровей, длинные густые ресницы, чувственные губы... Но слишком чётко стояло перед глазами, как этот любезный и благородный, красивый молодой мер лупил ногами беззащитного босмерского паренька — и Ратис не мог изжить в себе отвращение. — Надеюсь, в следующий раз мы встретимся в более благоприятных обстоятельствах: я не горжусь тем, как состоялось наше знакомство. — Думаю, мы оба вынесем из случившегося много полезного… Я, признаться, отличаюсь некоторой щепетильностью в этих вопросах — в том, что касается религиозной почтительности и жестокого обращения с мерами, — но сожалею, что позволил чувствам взять верх над разумом. — Что же, у всех нас свои особенности. Мой кузен Эдрас, державший в детстве ручную никс-гончую, теперь ну никак не может себя заставить есть никсятину — у него тоже нежное, привязчивое сердце… Но я рад, что мы уладили наше разногласие, как надлежит благородным мужам Великих домов. Надеюсь, конфликт исчерпан. — У меня нет к вам никаких претензий, мутсэра, — уверил его Кериан, и крупные, мясистые губы Велдена Омани разъехались в широкой, довольной улыбке. — Радостно слышать, что мы так хорошо понимаем друг друга, сэра Индри. Вы — мощный противник, и я не хотел бы снова схлестнуться с вами в бою. — В следующий раз вы так просто не отделаетесь, мутсэра, — подмигнув, добродушно предостерёг его Кериан. — Будьте осторожны. Ратис был не из пугливых, но от этого Керова добродушия даже у него по спине побежали мурашки. — Как же всё хорошо устроилось! — воскликнул вдруг один из товарищей Омани… кажется, его звали Рилас Одолен? Ратис не был уверен: этот мер представлялся ему один раз, ещё в магистрате... — Вот мы всё и уладили — и можем встретиться на Охоте, верно ведь? — предложил он с улыбкой. — Наладить связи между Домами? Омани, впрочем, радушия своего друга не оценил: тут же напрягся, дёрнул уголком рта и отозвался довольно резко: — Не думаю, что сэру Индри заинтересует Охота, Рилас. Это наша небольшая традиция, — с прежней учтивостью пояснил он, повернувшись к Кериану. — Встреча нескольких близких друзей, шутки, понятные только нам, и наши местечковые забавы… Так, ничего особенного — один из тех ритуалов, что укрепляют давнюю дружбу. — В таком случае я надеюсь, вы хорошо проведёте время, мутсэры. — Не сомневайтесь, сэра Индри, не сомневайтесь! По натуре Ратис азартен не был, но если бы захотел последовать Ллареновому примеру, то мог бы поспорить на все свои невеликие финансы: и об Омани, и о его охоте они с друзьями слышат не в последний раз, и это дело дурно, до тошноты дурно пахнет — даже по меркам Нарсиса, благоухающего, как подхватившая дибеллическую болезнь проститутка. Ратису не нужно было доказывать свою правоту, чтобы самоутвердиться — и потому он не обрадовался, когда узнал, что не ошибся.