Лестница к небу

“Все города рождаются из света, – рассказывала Ратису в детстве мама, – из света и тени, которые существуют не слитно, но нераздельно, ибо одно немыслимо без другого. Город лорда Вивека — не исключение. Город-Вивек — это лишь тень Вивека-Бога, омытая его благодатным, священным светом. Сам по себе этот свет слишком ярок для смертных очей, и мы, обычные меры, способны увидеть лишь его отблески — а также рисунок теней, которые божественное отбрасывает на срединный мир... Не стоит печалиться, – добавляла она, когда замечала в глазах не по годам серьёзного сына тоску. – Именно это делает нас живыми — зыбкая двойственность, что существует на рубежах меж отражённым светом и неустойчивыми, колеблющимися тенями. Чем ближе смертные подбираются к абсолютной ясности, тем меньше в них остаётся радости — и подлинной жизни”. В этот тугой тетивой натянутый день — морндас, тридцать первое Начала морозов — Ратис прочувствовал матушкины уроки так полно и глубоко, как никогда раньше: свет, безжалостный истинный свет хлынул в него сквозь дырами изрешетившие небосвод магне-ге; выжег смертные очи, оголяя глазницы и опаляя разум... вывернул наизнанку, разбил и пересобрал — может, мудрее, чем раньше, но точно не радостней. От века рождение — любое подлинное рождение — сопряжено со страданием... Встретившись взглядом со знакомой, с лёту узнанной женщиной — пусть она и сменила прежнюю рыжину на густую смоль, — Ратис понял: он пока не пересёк рубежи своего охранительного круга, но если позволит ей говорить, дороги назад не будет. И, конечно же, Ратис — мер, вероятно, не самый благоразумный, однако упорный — и не подумал останавливаться. Правда имела для него куда большую цену, чем душевное спокойствие. Индри, поправив чуть съехавшую с плеча сумку с фальшивой кодовой книгой, запер дверь — будь здесь стулья, он бы, наверно, ещё и подпёр её для надёжности, — и с явной неохотой отстранился. Лларен, сгрузив на кровать барабан и остальное своё барахло — парочку оплетёных бутылок и несколько свёртков в промасленной бумаге: один, судя по очертаниям, был палкой колбасы, — уселся тут же, не сводя с гостьи тяжёлого, настороженного взгляда. Та, предоставленная сама себе, уверенно прошла вперёд, вглубь комнаты, и замерла напротив Ратиса. Он даже не понял, когда вскочил на ноги — действовал, опережая ленивые, загустевшие мысли, — но… потерялся, не зная, что делать дальше. Они с незнакомкой были примерно одного роста и, стоя почти нос к носу, вид имели, наверное, очень комичный: две отзеркаленные гранитные глыбы, изображающие мужчину и женщину из народа данмери — в одежде с чужого плеча и со свинцовыми, неповоротливыми языками. – Я не желаю зла, – вместо приветствия заявила женщина, первой справившись с оцепенением, – просто поговорить. Меча, что Ратис видел накануне, при ней не было: не спрятать такой на себе, когда из одежды — лёгкое платье да полурасстёгнутый кожушок. Не рыжая и не мечница… Демонстративная безоружность придавала веса её словам, пусть даже Ратис и не подумал принять этот маскарад за чистую монету. Вероятно, прежде всего она нарядилась, чтобы сбить с толку стражу, но вряд ли не думала и о том, что её вид вернее расположит к себе трёх мужчин — внушит доверие, усыпит бдительность, подстегнёт раскрыться… Но Ратис не верил в её беззащитность. То, как эта женщина держалась, как двигалась, как была сложена… Наверняка у неё есть навыки рукопашного боя; если и маг, то вряд ли по-настоящему сильный, раз не почуяла Ревасовой руны-ловушки; скромный, “девичий” кинжал на поясе, — но кто сейчас вообще ходит по улицам без кинжала? — ещё как минимум один в потайных ножнах на бедре... Ратис не удивился бы и другим ножам, и, скажем, метательным иглам — их без труда можно спрятать даже в такой одежде... Но каким бы хорошим бойцом не-рыжая женщина ни была, а перед Ратисом и его товарищами ей не стоило лезть на рожон: их было трое, она — одна, а за стенами дежурила стража, которой можно её, подозрительную особу с опасными связями, выдать — повесив и убийство Лларесы, и ещё пару-тройку преступлений помельче, если вдруг в том возникнет нужда. Комната в “Танцующем хоркере”? Хорошее место для переговоров — и выгодное прежде всего для Ратиса и его соратников; а раз незнакомка добровольно поставила себя в настолько уязвимое положение, значит, и правда хочет докопаться до сути — и готова рискнуть... Все эти мысли пронеслись у Ратиса в голове за пару мгновений; вслух же он проговорил только одно — вопрос, выкристаллизовавшийся как итог его рассуждений: – Как тебя называть? – “Вереск”, – откликнулась женщина; если она и была удивлена таким поворотом, то виду не подала. – Ваши имена мне известны. Ратис нашёл взглядом Индри, и тот откликнулся, отвечая на неизречённый вопрос. – Мы немногое успели обсудить. – “Она сама многое раскопала”. – И, раз предоставилась возможность вовлечь в обсуждение и тебя, от долгих бесед мы решили воздержаться. Ратис кивнул, выражая признательность; Индри, кажется, понял, что имелось в виду, и, слабо улыбнувшись, кивнул в ответ. – Сэра Вереск знает о нашей фальшивке и считает, что мы на одной стороне… или, вернее, сможем быть на одной стороне, когда придём ко взаимопониманию, – пояснил он чуть погодя. – На этом, пожалуй, всё, на чем мы сошлись. И, покончив с обсуждением диспозиции, стороны наконец приступили к переговорам. От предложений присесть на кровать Вереск отказалась — устроилась на полу, поджав по-эшлендерски ноги, и Ратису отчётливо напоминала змею, свернувшуюся в клубок, но в любой момент готовую прыгнуть и впиться в незащищённое горло. Сам он сел напротив, не желая ничем разрывать их странную молчаливую связь; Индри и Тирано оба решили держаться чуть в стороне — ну, или просто предпочли полу кровати. Барабан, как оказалось, был прихвачен не только для маскарада — Лларен почти сразу взялся отстукивать какой-то причудливый ритм. Разговор вёлся негромко, и приходилось напрягаться, чтобы не пропустить ничего важного, но если их попытаются подслушать, то разобрать хоть что-то будет сложно — а значит, на Ратисов взгляд, игра стоила свеч. – ...А ты молодец, – хмыкнул Лларен; не прекращая играть, он искоса посматривал на Вереск и улыбался — холодной, чуть жутковатой улыбкой, какую Ратису у него ещё не доводилось видеть. – Принарядилась, прибарахлилась — всё по высшему разряду. Отличная получилась игра… И смотри же, прокатило! Всяко лучше, чем топором в лицо честным мерам пихать. Ей явно стоило большого труда сдержаться: Вереск зацепенела, дёрнула уголком вульгарно подкрашенного рта и медленно, нарочито бесстрастно проговорила: – Мы действовали поспешно, и ошибка дорого нам обошлась. Мои друзья погибли. Если вы думаете, что после такого я способна легкомысленно отнестись к делу, то заблуждаетесь. Я не могу позволить себе игры. Мои друзья погибли, потому что мы слишком боялись опоздать. Спешить теперь без толку... Вереск замолчала — всё-таки Лларен Тирано пронял её, как бы ей ни хотелось убедить остальных в обратном. – Но теперь вы здесь, мутсэра, – не дал ей опомниться Индри. – Вы сами пришли к нам. Что изменилось? – Бедняки не выбирают, чем набить брюхо. Не подумайте, я вам не доверяю. Никому из троих. Но — здесь и сейчас — у меня нет выбора, – заявила она, обращаясь не к Индри или Тирано, но к Ратису. – Слишком многое стоит на кону, а у меня в этом городе слишком мало возможностей. Единственного мера, которому я верю, я не могу подвергать опасности. А вас мне не жалко — как, впрочем, и вам нет причины меня жалеть. Поэтому у нас ещё есть хоть какие-то шансы... – Ваша честность воистину обезоруживает, мутсэра. Вереск пожала плечами — и, заговорив, снова обратилась к Ратису: – Наша прошлая встреча скверно закончилась. Мне не с руки отпираться: немалая часть вины — на мне и моих погибших товарищах. Но у меня было время, чтобы попробовать разобраться… Понять, что в этом богами проклятом городе всё-таки произошло! И, кажется, кое-что у меня получилось. Я никому из вас не доверяю, но я с трудом, например, могу верить, что кто-то с его родословной… – Вереск мотнула головой в сторону Индри, – в нашей войне принял сторону телваннийских работорговцев. Лларен на мгновение сбился с ритма, но и только; Индри — не изменился в лице и зримо никак не отреагировал, но Ратис словно почувствовал в нём… не удивление даже, а странную смесь стыда и досады. Что это значило? Всплывшие в разговоре “телванни” и “работорговцы” удивляли куда меньше, чем “родословная” — благо, до них Ратис дошёл и своим умом. Но неужели странный рыжий мальчишка, впутавшийся в эту историю по дурости — если верить его же словам, — и правда связан узами крови с индорильским советником Индри, а не просто носит созвучное родовое имя? Или же Вереск имела в виду что-то другое? Ратис Дарес плохо разбирался в политике Домов, с пренебрежением коренного вивекца относился к их дрязгам — и сейчас это вышло боком. Кажется, предыдущий советник не так давно умер, и ему наследовал сын? Но чем ещё известна эта семья, — и известна ли? — Ратис не представлял. –…А у тебя, сэра Дарес, тоже есть прошлое, – делилась меж тем размышлениями странно повеселевшая Вереск. – Правдивое прошлое, насколько я могу судить — ну, или достаточно убедительное. Может быть, и оно, конечно, обман... Но куда вероятнее, что совсем другой мер нас всех одурачил. Ему не впервой… Обаятелен, да? Иначе бы не получилось все свои подвиги провернуть, если бы не умел очаровывать и обманывать. Пояснений — равно как и имён — не требовалось: Ратис сразу понял, что она имеет в виду Реваса. Кого же ещё, в самом деле? Впрочем, и имя-то у него, наверное, было не настоящее... Вереск смотрела на Ратиса с чем-то, похожим на сочувствие: наверное, в общих чертах представляла, что связывало его и с Ревасом, и с Лларесой. Не самая хорошая актриса — или же слишком хорошая… Её слова растравляли сердце, даже когда не несли в себе злонамеренности. – Кто он? – спросил, пересиливая себя, Ратис. – На самом деле? Вереск хмыкнула и, покачав головой, протянула: – Тут в двух словах и не расскажешь… Ты слышал о Лампах? О том, как мы работаем? Теперь пришёл черёд Ратису качать головой. Он понял только, что Вереск имеет в виду не обычные светильники, а что-то особое — но всё остальное тонуло в кромешном мраке. – Бороться с рабством опасно. Незаконно. Слишком мало тех, кто готов рисковать собой, чтобы выжечь заразу… И всё равно Лампы зажигаются по всему Морровинду! Мы разрознены — осознанно, — и без острой нужды никогда не пересекаемся. Даже внутри одной Лампы ячейки почти не взаимодействуют напрямую. Мало контактов друг с другом — и меньше вероятность, что стража или охотники на рабов накроют всю сеть. Впрочем, оно не всегда помогает — а иногда идёт только во вред. Вереск замолчала, протёрла рассеянно переносицу... а Ратис вспомнил вчерашние слова своего любовника — о мерах, которые действовали разобщённо, потому что не видели всей картины. Эти меры имелись в виду?.. Не он один, впрочем, вспомнил — Индри, воспользовавшись заминкой, переспросил: – Мутсэра Ромари была убеждённой аболиционисткой, а этот Ревас… Что же, он, получается, охотник на рабов? – Что-то вроде того, – согласилась Вереск. – Когда огоньки на северо-востоке начали гаснуть, в Нарсисе ничего не заметили… не вовремя заметили. А потом было уже поздно. Предателем оказался бывший раб — если мы не ошиблись, то это волшебник на службе у ученицы Маллама Риона, голоса архимагистра Готрена. Он внедрился в одну из ячеек, быстро заработал влияние — умный, исполнительный, по-своему обаятельный и с убедительной легендой, основанной на правде… Он же помогал своим покровителям координировать операцию. Сработали чисто — Лампа Телванниса погасла за одну ночь, — но неидеально. Были выжившие, и одна из них — Канет — сумела спасти кодовую книгу. И снова уточнения, пояснения и знакомые имена оказались излишними: Ратис узнал в словах Вереск Лларесу — золотую, изящную, полную света и внутренней силы; вспомнил заколку в виде золотого канета, которую она так любила… где та теперь, на складе бодрумской стражи? Лларен же задавался вопросами куда более практичными. – Да что это, блядь, за книга такая, что ради неё через полстраны пришлось драпать и в этой дыре ныкаться? – выплюнул он с колючим недоумением. – Там – информация, – откликнулась невозмутимая Вереск. – Бесценная информация. Досье, что Лампа Телванниса собрала на влиятельных меров и их подручных. Карты и маршруты — рейдов и патрулей, укрытий и перевалочных баз. А ещё имена посредников и просто сочувствующих. Контакты наших координаторов — по всему Морровинду. Системы опознавательных знаков и коды, которые мы используем… Всё зашифровано, конечно, но любой шифр можно взломать — тем более что у предателя может быть ключ. – И как такое богатство вообще оказалось в Бодруме? – скептически поинтересовался Индри. Ратис разделял его недоверчивость: что-то в рассказе Вереск не складывалось, царапало разум острыми краями, но что, понять он был не в состоянии. Слишком много нового выяснил в одночасье — но не знал, можно ли вообще этому верить. Заговоры, предательства, подпольные организации аболиционистов, бесценные кодовые книги... Звучало-то всё пусть и невероятно, но складно, непротиворечиво — слишком уж складно, на Ратисов взгляд. – Среди выживших из другой ячейки были и те, кто знал предателя — может, и не в лицо, но по описаниям, – невпопад ответила Вереск. – С Канет они так и не пересеклись — разминулись, добравшись на материк разными дорогами. Скорее всего, они друг друга и не знали — так же, как Канет не знала предателя, — но наверняка утверждать не могу, и спросить не у кого. Все трое мертвы. Ратис кивнул, побуждая её продолжать: он знал, что в итоге стало с двумя товарищами Лларесы, но запретил себе чувствовать угрызения совести. – Насколько мне известно, они выследили предателя до Бодрума… Точнее, не выследили — но попытались. В Лампе Телванниса было известно, что в Бодруме живёт один из наших координаторов, но немногие знали, кто это. Более осведомлённые не пережили облаву... Джасса и Дирк нашли нужного мера и рассказали всё, что знали о предателе — но погибли, пытаясь того достать. А Канет даже не знала, отчего пала Лампа Телванниса: ей успели передать книгу и приказ направляться в Бодрум, но ничего больше. У неё ушло несколько месяцев, чтобы выйти на связь с нашим координатором. Ратис порывался спросить, кем был этот таинственный координатор (он ли — единственный мер, которому Вереск здесь доверяла?) и почему тот не рассказал Лларесе о Ревасе, но удержался. Вряд ли его новая знакомая захочет подвергнуть своего товарища опасности, а лишние вопросы только возбудят ненужные Ратису подозрения. – Канет была осторожна, даже слишком. Держалась в тени... Не представляю, как предателю удалось на неё выйти, но пока Канет искала связного нашей ячейки, этот говнюк окрутил её и пытался выведать, где спрятана кодовая книга. – Он знал её, – неожиданно для самого себя подал голос Ратис. – Знал ещё по Тель Аруну — ещё когда был рабом. Узнал в ней, скрывающей своё прошлое, но не взгляды, того, кто был ему нужен — и решил действовать. С болезненной чёткостью Ратис вспоминал всё то, что Ревас раскрыл вечером накануне — и правда, что выплавилась из слов и поступков, жгла, словно жидкий металл. Ревас помнил Лларесу по Тель Аруну — недостижимо-прекрасной танцовщицей. Может, был даже в неё влюблён — как знать?.. Когда встретил в Бодруме, наверное, не был уверен, но сблизился, а когда удостоверился — Ллареса не скрывала своих убеждений, — взялся искать кодовую книгу… А потом Ллареса рассказала им с Ратисом о долгожданной встрече — и времени стало в обрез. – Канет убили до того, как передача состоялась. Когда она не явилась на место встречи, мы попытались её найти, но опоздали. То, что успели выяснить, не радовало: оба любовника Канет подходили под описание предателя… Мы поспешили с выводами, когда предположили сговор — а на самом деле ублюдок одурачил нас всех. – Никогда б не подумал на этого Реваса, что в нём такой изворотливый мозгоёб заныкался! – присвистнул Тирано. – Встречал его пару раз, и так-то — обычный мужик, да по виду прямой, как палка. Ещё и молчун к тому же. – Поэтому и задурил столько голов, – ответила, не повернув головы, Вереск. – У тебя бы вот точно не вышло… И вы ведь тоже не знаете, где кодовая книга? – Не имеем ни малейшего представления, – за всех отозвался Индри. – Если она останется ненайденной… Этого нельзя допустить: слишком большой риск, что в итоге найдут её вовсе не те, кому следовало. Кодовая книга поможет нашему делу, но если добыть её и доставить в Нарсис не получится, я предпочту, чтобы она была уничтожена. Всяко лучше, чем если попадёт в руки коричневых. Книга закодирована, но телванни — не дураки. Рано или поздно они найдут ключ. А Ратис свой ключ уже нашёл, и расшифрованное его совсем не радовало. Ревас знал Лларесу, ещё когда был рабом — как танцовщицу Канет или же под каким-то другим именем, — и потому узнал в ней нужную аболиционистку. Но былые чувства не сыграли на руку: когда нашёл её в Бодруме, то, вместо того, чтобы пытать и допрашивать, соблазнил — и сам соблазнился? Увлёкся игрой? Ратис знал: он отошёл бы в сторону, если бы Ревас был против его связи с Лларесой. Но Ревас не был против — и, наверно, не только чтобы угодить Лларесе, он общался с Ратисом, и тренировался с Ратисом, и спал с Ратисом… Его задаче — если найти кодовую книгу и правда было его задачей, — третий, посторонний мер только мешал. Нет, какие бы злость и обида ни раздирали его на части, а Ратис понимал: Ревас не притворялся — вернее, не во всём притворялся. Он действительно испытывал к ним с Лларесой чувства, но от этого каждая подлость, каждое маленькое предательство ранили только больнее. Ревас, быть может, и правда любил их… но выбрал себя и своё положение в доме Телванни — чтобы вознестись над былыми обидчиками, как всегда и мечтал. Что творилось в его голове, когда он узнал, что Ллареса вышла на связь с “друзьями”? Запаниковал — или же изначально действовал не один, и его подстегнули сообщники? Может, Ревас не лично убил Лларесу, и руки другого мера пырнули её ножом и толкнули, разбив ей голову о кованый столбик кровати… Но Ревас — бросивший мёртвую возлюбленную, бросивший Ратиса наедине с приятелем Вереск — был виноват. Не так уж и важно, что связывало его с Телванни и Лампами — он предал их, тех, кто делил с ним постель и сердце. Не было и не могло быть никаких оправданий, которые бы сумели смягчить удар. Картинка — пусть и с пробелами, уродливо-кривоватая — наконец-то сошлась. В это мгновение ослепительно-яркой, кристальной ясности Ратис словно бы вышел за границы собственного тела, вбирая не глазами, но душой и Вереск, пронзительно-острую, как стилет, и Лларена Тирано, умудрявшегося одновременно и отстукивать на барабане какой-то сложный, быстрый мотив, и грызть румяную, зажаристую рисовую лепёшку, и Кериана Индри, чей взгляд беспорядочно блуждал по комнате… И Ратис наконец понял, что его так смущало в облике и повадках товарища. Сын Альвоса Дареса вырос под сенью Арены, рядом с бойцами, которых отец не просто ставил на ноги, но и возвращал — насколько это было возможно — к нормальной жизни. В отцовской клинике большей частью лечили свежие раны или же пытались совладать с застарелыми повреждениями, ограничивающими подвижность тела. Однако Ратис видел и другие травмы — и видел хорошие зачарованные протезы, по первому, по второму и даже по сто двадцать первому взгляду неотличимые от здоровых, зрячих глаз... если не знать, куда смотреть. Индри на вид был не старше Мавуса, но успел не только постранствовать по Скайриму и обзавестись нордским мечом, но и потерять правый глаз — и случилось это не вчера и не на прошлой неделе. Ратис видел меров, недавно расставшихся с бинокулярным зрением: они бились головой о потолочные балки, спотыкались о ступеньки, промахивались с рукопожатиями и регулярно опрокидывали посуду. Но за Индри он ничего такого не замечал — тот явно свыкся с увечьем. Выдавали его только едва заметные мелочи: движения глаз, повадки, излюбленные позы… Если Вереск ничего не путала и не обманывала, и Индри связан родством с индорильским советником, то каким же странным должны были быть его детство и юность, чтобы здесь и сейчас, едва ли разменяв третий десяток, вляпаться в телваннийские дрязги! Индри же, не подозревающий об этих наблюдениях, вдруг смешно дёрнул кончиком длинного носа, точно принюхиваясь, и настороженно огляделся по сторонам. Ратис с холодным, клиническим интересом наблюдал, как протез, практически не запаздывая, зеркалит движения здорового глаза, — воистину превосходная работа! зачаровальщик был редким мастером… — и его почти застало врасплох негромкое, но встревоженное: – Пахнет гарью. – Жрать, может, в кухне готовят, – пожал плечами Лларен, – делов-то. Чего суетишься? Не дерьмом несёт, и порядок… Однако Индри эти слова не успокоили: он соскочил на пол, замер натянутой до предела струной… и рыкнул товарищу: – Собирай ценное! Нужно уходить. И Лларен послушался, не задавая вопросов, завозился под недоумённые взгляды Ратиса с Вереск, сноровисто пропорол кинжалом матрас, доставая оттуда какой-то свёрток… Впрочем, недоумение это длилось совсем недолго — вскоре не только Индри, но и все остальные услышали крики. Ноздри защекотал запах дыма; Вереск длинно, цветисто выругалась, и Ратис был с ней полностью солидарен. “Танцующий хоркер” горел, и вряд ли это могло бы быть совпадением. Ратис и его приятели хотели поймать на живца заветную чудо-рыбу, дарующую ответы, а их самих — словно крыс — выкуривали… Вот только Ратис отказывался признать в себе крысу, и кто бы ни вздумал одеть его в серый пропаленный мех — заплатит. Сполна заплатит.