Лестница к небу

Ратис не привык поддаваться сиюминутным порывам и, прежде чем принять какое-то решение, предпочитал взвесить различные варианты. Все его импульсивные поступки вели к… не обязательно скверным или трагичным результатам — хотя спонтанное желание проследить за случайно замеченным в переулках Святой Серин наставником однажды и правда чуть его не убило, — но жизнь меняли резко, непредсказуемо и чаще всего необратимо. Необратимость, невозможность вернуться к прежнему состоянию Ратиса настораживала, отчасти пугала — даже когда все изменения были к лучшему. Он не жалел, что, распалённый поединком, решился поцеловать Реваса; не жалел и о том, что этот отчаянный поцелуй вымостил дорогу к их с Ревасом и Лларесой тройственной связи… Не жалел, но позже не раз задумывался: что было бы, если бы он никогда не дал воли чувствам? Если бы удержал всю нежность, всю страсть, что рвались из его растревоженной этой осенней любовью души? Осталась бы Ллареса жива? Впрочем, ответственность за чужие грехи и чужие ошибки Ратис брать на себя не собирался, а вот докопаться до правды и отомстить был не прочь. Он не мог позволить себе довериться Тирано и Индри, но воспользоваться их помощью — какие бы мотивы ни стояли за этим очень удобным для Ратиса альтруизмом — зазорным для себя всё-таки не посчитал. Бедняки не выбирают, чем набить брюхо — а сэра Дарес нынче был бедным, очень бедным мером, и воздаяние за Лларесу стоило, безусловно, его порядком потрёпанной гордости. Ратис был рад, что Тирано вызвался помочь разговорить живущих на западном берегу нищих. Ему самому допросы и поиски давались очень непросто: даже мастера-татуировщика, набившего во всю его пьяную морду Длань Трибунала, найти так и не получилось. Тирано же, пусть и болтал без умолку, ругался, как пьяный гондольер и вид имел до крайности плутоватый, умел расположить к себе собеседника. Такой наверняка с куда большей вероятностью сможет разговорить недоверчивых жителей нищих бодрумских окраин, чем сумрачный, неулыбчивый Ратис Дарес. Полагаться на чужие способности — на способности чужого мера, который не связан с тобой ни дружбой, ни родством, и совершенно ничем тебе не обязан, — было непривычно и неуютно, но совершенно необходимо. Кто знает: может, у них получится выяснить что-то такое, что ускользнуло даже от бдительного капитана Ратриона? Как это часто случалось, в том, что касалось общего направления, расчёты Ратиса полностью оправдались, а вот масштабы последствий он по своему обыкновению недооценил... Сумерки обволакивали усталые улицы газовой серой вуалью: день, чудовищно длинный день, разрубленный смертью Лларесы на “до” и “после”, медленно догорал вместе с месяцем Начала морозов. Пересекая Бодрум почти что насквозь, оставляя за спиной и благополучные прихрамовые кварталы, и их куда более скромных кузенов, и кабаки, и ночлежки, и начавшие подрёмывать рынки, Ратис не мог отделаться от ощущения, что этому городу не к лицу и не по росту пришлись перемены, которые потянула борьба за звание родины святого Фелмса. Бодрум не привык к амбициям, не привык к гуляющему народу, в разных пропорциях намешанному из работяг, уставших после тяжёлого трудового дня, дельцов, желающих нажиться на городском строительстве, преступников, стремящихся поживиться за счёт и вторых, и первых… бродяг, проституток, искателей лёгкого счастья и лёгких денег — потерянных душ, одиноких и бесприютных. Когда-то Бодрум, наверное, был небольшим, по-своему уютным городом, но теперь он напоминал прежде скромный и аккуратный дом, в котором всё перевернули вверх дном беспутные гости — не по злобе, но из равнодушной нечуткости. Чувство неправильности, несоразмерности, какой-то неравновесности было густым и липким, словно болотная грязь, и заползало под кожу, затекало в глаза и уши… Хотя, возможно, все эти гадкие ощущения проистекали лишь оттого, что сегодня Ратис отдал на попечение смерти возлюбленную и потерял — в самом прямом и самом нелепом смысле — возлюбленного, и ни Бодрум, ни его жители или гости были здесь абсолютно ни при чём. Так или иначе, но Ратис позволил Тирано себя вести и двигался чётко, размеренно и безучастно, точно двемерский автоматон. Опомнился он только тогда, когда его спутник, бестрепетно занырнув в очередной тёмный переулок, вцепился с расспросами в первого подвернувшегося под руку мера. Тот раскуривал на редкость вонючую самокрутку из листьев креша и выглядел довольно потрёпанным жизнью — и не особо довольным тем, что к нему пристают незнакомцы. – Сэра, – завёл свою песню Тирано, – мы с тобой можем помочь друг другу, я это жопой чую! Ты выглядишь как мер, который знает, как тут всё устроено. А нам как раз не помешает тычок в нужную сторону. Подскажешь, как найти то, что мы ищем, и, АльмСиВи клянусь, мы тебя не обидим! Курильщик отслонился от стены, смерил Тирано пустым, ничего не выражающим взглядом и, вынув изо рта самокрутку, смачно харкнул коричневой вязкой слюной ему под ноги. Энтузиазма на нестаром, но щедро усыпанном пигментными пятнами лице не было ни на медяк, и его владелец явно собирался послать приставучих меров в далёкое пешее паломничество — но Тирано знал, как это исправить, и не скупился на средства. Позвенел кошелёк, поменяли владельца несколько тускло блеснувших серебряных монет, и прозвучали не особо ценные, но всё же небесполезные сведения: стража оживилась и зачастила в эти края; стража ищет мужчину, по описанию похожего на Реваса, стража расспрашивает о Лларесе Ромари... Ратис без лишних слов понял, что от него требуется: стоял у Тирано за спиной, положив ладонь на рукоять меча, и всем своим видом отбивал желание их ограбить. Получалось у него, по всей видимости, неплохо — и с курильщиком, и с пятёркой других отловленных Тирано меров, которые за щедро струящееся серебро с готовностью продавали и свежие новости, и залежалые слухи. Ничего принципиально нового они не узнали: то, что стража не станет бездельничать, можно было предугадать, и пять минут пообщавшись с доблестным капитаном Ратрионом. А когда Тирано пытался выспросить о чудаке, закутанном в цветные тряпки, которого они вчера видели неподалёку от “Императора квамы”, то натыкался то на недоумение, то на… Ратис не знал, как правильно обозвать это чувство, напоминавшее что-то среднее между пугливым узнаванием и враждебной настороженностью, но понимал, что это означает: о пёстром здесь были наслышаны и отчего-то его побаивались. И когда ночь окончательно вошла в свои права, а Ратис порядком разочаровался во всей этой затее с вечерними поисками-расспросами, настойчивость Тирано наконец принесла плоды — горькие, но полезные. Плоды поначалу приняли облик двух крепких, угрюмых меров, одетых в лохмотья, но щедро увешанных побрякушками. Шла эта парочка медленно, не скрываясь, не пряча факелов; лепестки холодного пламени, танцевавшие у Ратиса на кончиках пальцев, высветили их ещё на другом конце переулка. – Хэй, залётные! – воскликнул один, ненавязчиво опустив руку к висящей на поясе дубине. – Вас хочет видеть хан. – Что, правда? – с ухмылкой отозвался Тирано. – С чего нам такая честь? – А ты у нас попиздеть любитель, да, сэра? Больно много вопросов задаёшь, вот и допизделся. Но не боись, хан у нас добрый! Не будешь залупаться, и зубы в мешочек тебе потом собирать не придётся. По-хорошему стоило бы уйти, отделаться от этих зазывал, тем более что от двоих Ратис скорее всего отбился бы без труда… но Тирано к доводам разума не прислушался. – Хэй, Дарес, – проговорил он вполголоса. – Мы тут уже почти сорок восемь минут только и делаем, что ходим кругами да хуи пинаем — и нихуя притом не узнали. Мне эта муть и самому не особо нравится, но я вот на встречу с ханом не прочь поставить. Вдруг что путное выйдет? В этот момент Лларен Тирано отчётливо напомнил Мавуса: братец отличался такими же отчаянно-самоубийственными затеями и всякий раз рассчитывал, что из них обязательно выйдет что-нибудь путное… Но Мавусом этот мер всё-таки не был, а Ратис слишком сильно хотел докопаться до правды и слишком дёшево ценил свою жизнь, чтобы играть рядом с ним привычную до оскомины роль гласа рассудка. Поэтому он без лишних словес кивнул — и жребий был брошен. Снаружи жилище загадочного хана напоминало заброшенный склад, а изнутри… Изнутри оно выглядело, словно заброшенный склад, который облюбовали бродяги и нищие — так оно, скорее всего, и было. Здешние обитатели натаскали сюда свои пожитки, обосновались среди груд тряпья, сломанной мебели и прочего хлама. Тут же спали и, судя по въевшимся в стены запахам, днём готовили; пристраивались у стен, отгораживаясь от соседей сваленными в кучу сокровищами, тогда как в сердце этого помещения высился импровизированный трон — хорошее краснодеревное кресло с чуть облупившимся на подлокотниках лаком. А на троне восседал хан — знакомая сгорбленная фигура, по уши закутанная в бесформенное многослойное одеяние, сшитое из разномастных цветных лоскутов. – Ну здравствуй, твоё величество! – приветствовал хана, чуть поклонившись, Лларен Тирано. — Расшаркиваться, прости, не обучен... но зато у меня есть для тебя подарок. – Разумный гость знает, как расположить к себе хозяина. Ну, показывай, что принёс! Худая сухая рука вынырнула из складок цветастого одеяния, и когда хан припустил закрывавший лицо пёстрый шарф, Ратис понял, зачем нужны были все эти тряпки: даже ему, многое повидавшему на Арене и в отцовской лечебнице, было не по себе глядеть на шрамы, испещрившие лицо самопровозглашённого короля бодрумских нищих. Да и лица-то было всего ничего — губы, посечённые рубцами, нос, давненько лишившийся кончика, чистая половина щеки и один здоровый глаз, а всё остальное… Таких шрамов не получают в честном поединке, и даже под пытками — не получают; только издеваясь и причиняя боль ради боли, можно так разнообразно и основательно изуродовать мера. Ратис был как никогда благодарен, что его собственное лицо не отличалось особой выразительностью; Тирано справлялся похуже: он побледнел, нервно сглотнул, но быстро взял себя в руки — снял с пальца кольцо и, шагнув вперёд, протянул его хану. – И правда разумный гость! – довольно цокнул тот языком, выхватив у Тирано из рук добычу. – Не так ли, мутсэры? Подданные, облеплявшие стены склада, отозвались нестройным, но одобрительным гулом — хотя одобряли скорей своего короля, чем гостей: Ратис не чувствовал в их тяжёлых, пристальных взглядах ни капельки дружелюбия. – Зачем ты искал меня, трепач? – поинтересовался хан; голос у него был хриплый, но звучный. – Мы виделись, разве не помнишь? Только вчера было дело — недалеко от “Императора квама”. – Это там, где девицу сегодня прирезали? Слышал, слышал... Паскудное дело. – Куда это ты в тот день так торопился, твоё величество? – спросил между тем Лларен; Ратис же едва удержался от того, чтобы не кинуться объяснять, как умерла Ллареса и почему нельзя говорить, что её прирезали. – По делам торопился, – насмешливо отозвался хан. – Да мало ли сколько может найтись причин у занятого мера спешить по своим делам! Это всё, что ты хочешь узнать, трепач? – А про девицу что-то тут было слышно? Может, искал её кто? Расспрашивал? Хан хмыкнул, сощурил единственный глаз и на пару мгновений задумался, прежде чем ответить: – А если даже и искал, то что мне с того будет, если я тебе всё расскажу? – Гордость за свой альтуризм? – не особо уверенно предположил Тирано, и хану этот ответ почему-то понравился. – А ты забавный! – воскликнул он одобрительно. – Да, было дело. Спрашивали у моих ребяток сегодня про девку-полукровку с жёлтыми волосами. Не только стража, но ближе к полудню — и левые меры. Трое их было: обычный мужик, худой и чернявый, который у них за главного, рыжая девка с мечом, да босмер какой-то хвостом за ними ходил и глазищами зыркал. Поганые у их народа глазищи, верно, ребята? Тёмные, словно дёготь — не видно за ними души. “Ребята” хана с готовностью ему поддакнули, а у Ратиса от этих слов голова пошла кругом. Ведь если странная троица искала Лларесу днём, уже после её смерти, то они не могли быть её убийцами... А друзьями — могли ли? Теми таинственными друзьями, встречи с которыми Ллареса так сильно ждала… Но почему друзья искали её среди нищих? Неужели не знали, где её можно найти? – А вот тебя, краплёный, искали куда усердней, – заявил вдруг хан, широко улыбнувшись, и Ратис не сдержался: вздрогнул всем телом и едва поборол порыв отшатнуться. – Правда вот, о клейме умолчали — или оно недавнее? А может, ты краской его намалевал, чтобы ищеек со следа сбить? – Искали? – Лларен подобрался, как гончая, взявшая след. – Кто его искал? Когда? – А тебе палец в рот не клади — руку по локоть откусишь, а следом добавки попросишь! – хан покачал головой; понять что-то по его изуродованному лицу было почти невозможно, а вот голос, яркий и выразительный, мог бы принадлежать какому-нибудь артисту — и сейчас в нём явственно проступало веселье. – С месяц назад началось, когда на поклон сюда заявились двое: живчик из наших, весь в амулетах обвешанный, и кошак ручной. Мужик, говорят, от них бегает — молодой да мутный. Расписали краплёного как на портрете: рожу и патлы, рост там и всё остальное. Были как ты, воспитанные, с подарками — но наши ничем им помочь не смогли. А вот на тушки их, как говорят, стража потом наткнулась за городом. Что, нашли они тебя, краплёный? Да только вот сами тому оказались не рады. У Тирано по лицу было видно: он не представляет, что делать с этой информацией. А вот Ратиса точно плетью хлестнули: он сразу понял, о ком идёт речь — о парочке “глупых и жадных разбойников”, которые подкараулили его неподалёку от города. Видимо, не найдя нужного мера в Бодруме, они решили встретить его на полпути... Но зачем они вообще искали Ратиса… или всё-таки Реваса? Такого же невысокого, крепкого и пепловолосого, но притом совершенно не умеющего фехтовать. Ратис дал этой парочке отпор, какого они не ожидали — отпор, на который Ревас, не державший толком в руках меча, был попросту неспособен. Но кому было нужно его убивать? В том, что те двое хотели именно убить своего противника, Ратис почти не сомневался: он прыгнул выше головы, пытаясь с ними договориться, а “разбойники” не подумали сделать даже крохотного шажочка навстречу. Могло ли быть так, что эти двое всё же не ошиблись и нашли того мера, которого искали? Но сэра Дарес был не такого полёта птицей, чтобы обзавестись врагами, отчаянно желающими его смерти — да ещё и втайне от самого себя. А вот побывавший рабом в Тель Аруне Ревас… Телванни мстительны, неразборчивы в средствах — и делают лучшие в Морровинде зачарования. Может, и амулеты убитого данмера, о которых обмолвился хан, сделаны телваннийскими мастерами, что озаботились хорошо снарядить наёмных охотников за головами?.. Ратис никогда не был особенно разговорчив и часто подолгу подыскивал правильные слова. Однако соображал он быстро, очень быстро, и, привыкший жонглировать многочисленными делами, заботами и обязанностями, умел одновременно и анализировать ситуацию, и чутко воспринимать всё то, что творилось вокруг — способность, которая делала его отличным бойцом и такой же отличной нянькой. Поэтому Ратис не упустил ничего из ханских речей, и каждое слово вбивалось в мозг, словно блестящий двемерский гвоздь. – А сегодня и стража тебя искала, краплёный… Хотя, как посмотрю, всё-таки не тебя, если наш главный легаш не растерял вконец хватку. Надо совсем не дружить с головой, чтобы молчать о таком приметном клейме. А оно явно не сегодня набитое — да и не похоже на краску... Знаешь, я дам тебе добрый совет: “из чистого альтуризма”, как бы сказал твой приятель, – хан усмехнулся, подался вперёд; из-под складок цветастого одеяния мелькнула его по-птичьи сухая ладонь, скользнувшая по лакированной древесине. – Поосторожнее постарайся себя вести, когда у тебя настолько паскудный двойник. Кто знает, в какое дерьмо он сможет снова втравить такого вот простофилю?.. Кроме этого непрошенного совета больше они с Тирано ничего из хана не вытянули: он отпустил — или, скорее, выставил — надоевших гостей, но, к счастью, не расщедрился на провожатых. Какое-то время Ратис и его спутник шли в неуютном молчании, но когда странный недозаброшенный склад окончательно скрылся из виду, Тирано с шумом выдохнул — так тяжело, словно бы час крепился — и вдруг выпалил: – Блять, ну и кошмарная у него была рожа! Я чуть не сблеванул, когда хорошо её разглядел. Ратис не выдержал: прежде чем смог себя окоротить или хоть закусить кулак, расхохотался в голос — отчаянно, с ноткой истерики. Чужие увечья были не тем, над чем стоило бы смеяться сыну Альвоса и Дайнасы Дарес, и стыдом его обожгло почти сразу — но и стальные обручи, стискивающие грудь, немного ослабли. Они с Тирано выбрались оттуда живыми, здоровыми, пусть и немного обедневшими, — хотя обеднел по сути один Тирано: их собеседников он подмазывал из своего кармана, а ради хана даже с собственной побрякушкой расстался… — да и выяснили немало. Не самый плохой исход! Словно вторя невысказанным Ратисовым мыслям, Тирано снова решил подать голос. – Слуш, Дарес… – несмело проговорил он, глотая звуки. – Я не тупой, я вижу, что для тебя ханский трёп был намного нажористей, чем для меня. И я понимаю, что это вроде как не моё дело… Но мы за тебя вписались, мы на тебя потратились и вроде как тоже во всё это вляпались. Может, и не на все ваши тайны мы с Кером имеем право, но хоть какие-нибудь ответы получить было бы славно. Ратис напрягся: он признавал справедливость этих слов — равно как и то, что, принимая чужую помощь, берёшь на себя определённые обязательства, — но не был готов сейчас откровенничать и выбирать, какими тайнами расплатиться, а какие оставить на чёрный день. Впрочем, Тирано заметил его смятение и, нервно всплеснув руками, протараторил в спешке: – Сейчас я вытягивать из тебя ничего не стану, не кипеши! Встретимся с Кером сначала, лады? А там и поделишься тем, чем захочешь. Смысл тебе по два раза всё пересказывать? И с этим планом Ратис, подумав, всё-таки согласился: кивнул, и остаток пути они с Тирано преодолели в молчании. Ночной Бодрум, освещаемый призванным пламенем, вид имел до крайности мрачный — недружелюбно скалился запертыми дверьми и молчаливо следил темнеющими провалами окон, — но в голове у Ратиса было ещё неуютнее, чем на почти опустевших улицах. Во что же на самом деле втравил его Ревас — ещё до того, как они вообще познакомились? Кем были те несчастные, которых Ратис без лишней мысли прирезал — и бросил тела у дороги?.. Как ни странно — хотя это, пожалуй, была приятная странность, — Тирано привёл их не к “Императору квама”... но туда, наверное, Ратис и не смог бы вернуться. – Мы с Кером пока переехали, – коротко пояснил Тирано, махнув рукой на аляповатую вывеску со странным клыкастым уродцем. – В “Танцующий хоркер”: здесь, говорят, неплохо... Судя по тому, что ноги чудного зверя венчали вывернутые под странным углом копыта, как выглядит настоящий хоркер, художник, малевавший вывеску, представлял себе очень и очень смутно... Однако Ратис с радостью готов был променять на него проклятого квама в короне. – Заходи, – сказал он, махнув головой в сторону дверей. – Я сейчас. Воздухом подышу. Спорить Тирано не стал: покосился на него недоверчиво, но кивнул и переступил порог постоялого двора. Ратис же носом втянул заледенелую тишину, сделал десяток шагов и завернул в первый попавшийся переулок. Облокотившись локтями о стену, он прижался к ней лбом и крепко зажмурился: хотелось то ли расплакаться, то ли завыть, и что-то горячее и невыразимо-горькое рвало его изнутри, не находя выхода. Впрочем, Ратиса быстро отпустило: он вздохнул, выпрямился и поднял голову, россыпь мгновений полюбовавшись на яркое ночное небо. Сверху глумливо подмигивал Массер, и Ратис в ответ оскалился — резко и зло. Он отчего-то даже не удивился, когда ощутил у горла холодный, неласково-невесомый поцелуй ножа.