Лестница к небу

От летящего навстречу копья Ратис не стал уворачиваться. Резким, коротким ударом он сбил атаку — наконечник нырнул к земле, копейщик едва устоял на ногах... — и, не теряя времени даром, протаранил противника плечом. Тот рухнул на спину, взметнув облако пыли, да так и остался лежать: Ратис приставил к незащищённому горлу клинок, и этого оказалось достаточно. – Ещё раз, – скомандовала мутсэра инструктор, и Ратис, убрав меч в ножны, помог своему противнику подняться на ноги. Бойцы разошлись по разные стороны площадки, коротко поклонились друг другу — и начался пятый круг. Ратис обнажил клинок отточено-молниеносным движением, но атаковать не спешил: выжидал, готовясь драться от обороны. Предыдущий круг он взял за счёт наглости и напора, но придерживаться одной-единственной тактики было не в его правилах. От Ратиса ждали вызова — непростого, но преодолимого, — и он не собирался разочаровывать ни противника, ни инструктора. Этому меру было чем удивлять, и он охотно демонстрировал весь свой арсенал. Копейщик на этот раз решил действовать осторожнее — прошлый круг напомнил ему, что подпускать к себе Ратиса слишком рискованно, — и отлично использовал преимущества своего оружия, стараясь выдерживать безопасную дистанцию. Его техника была неидеальной, но вполне достойной: быстрые, ровные выпады, ловкие и устойчивые передвижения, размеренное дыхание... Ратиса загоняли в угол, вынуждали обороняться и не давали возможностей для контратаки — разумная тактика! Но, как и многие куда более искусные бойцы, его противник попал в ловушку рутинности: атаки, выстроившись в удобную размеренную последовательность, сделались предсказуемыми и оттого – неопасными. И Ратис, отражая сыпавшиеся на него удары, терпеливо ждал, пока ему наконец подарят победу. Корпус — правое бедро — корпус — левое плечо — корпус — левое бедро — корпус… Он метнулся влево, уходя из-под предсказанного удара. Меч Ратиса скользнул в ножны. Руки Ратиса ухватили летящее наискось копьё и резко рванули его к себе. Противник потерял равновесие и, вскрикнув скорее от удивления, чем от боли, рухнул на левый бок. Ратис, выпустив добычу из рук, отступил к стене. Пятый круг подошёл к концу. – Уже не так плохо, мальчик, – подытожила мутсэра инструктор. – На сегодня довольно. Отдыхай. И, коротким кивком попрощавшись с обоими поединщиками, она покинула зал. Тренировочный бой официально подошёл к концу, и Ратис, шагнув вперёд, тут же протянул Клавдию руку. На ноги тот поднялся не без труда — и с гримасой боли, исказившей черты. Впрочем, всегдашнее благодушие недолго отсутствовало на его имперской физиономии: в конце концов, не каждый день госпожа Дарес удостаивает ученика подобных похвал! Есть повод собой гордиться... – Неслабо ты меня приложил, – пожаловался Клавдий, рассеянно потирая поясницу — свободной, левой рукой, потому что копья, несмотря ни на что, он так и не выпустил. В противном случае госпожа Дарес была бы к нему куда менее расположена. Ратис, пробормотав диагностическое заклинание, бегло осмотрел своего недавнего противника, но — предсказуемо — ничего серьёзного не заметил… да и не был бы Клавдий так весел, если бы Ратис не рассчитал силы. – Тебе нужно зелье? – на всякий случай уточнил он; учитывая, что муж госпожи Дарес был целителем и алхимиком, в зале никогда не испытывали недостатка в лекарственных средствах. – Да нет, я в порядке… – Клавдий замялся, отвёл глаза и неуверенно, почти боязливо предложил: – Помочь тебе здесь? Других дел у меня на сегодня нет, а завтра в конторе выходной, так что мне не в тягость. Вдвоём быстрее управимся, а потом… можем и выпить потом, если захочешь! Ратис крепко задумался. Ему уже доводилось знакомить мутсэру Клавдия Цирания со святой Серин, покровительницей пивоваров и винокуров, и имперец зарекомендовал себя неплохим собеседником — и собутыльником. Ратис не мог до конца избавиться от своего недоверия к заполонившим Вивек чужеземцам, но Клавдий выгодно отличался от большинства соплеменников: он был умён и при этом не мог похвастаться чванливым высокомерием, отличающим многих имперцев, живущих в Морровинде. Он не кичился своим невежеством и всегда был рад узнать что-нибудь новое о стране, где уже не первый год жил и работал, но, несмотря на всё своё любопытство, почти не пялился на Ратисов шрам и никогда о нём не расспрашивал... А главное, Клавдий был одним из немногих учеников матери, к кому Ратис мог позволить себе испытывать симпатию: в отличие от большинства своих товарищей, он брал уроки у госпожи Дарес не для того, чтобы успешнее выступать на Арене или сражаться на поле боя, а из удовольствия и ради общего развития. Клавдий Цираний был клерком в имперской торговой компании и оттого рисковал прожить скучную и долгую — по человеческим меркам — жизнь: воевал он только с бумажками. Привязываться к нему можно было со спокойной душой, а учитывая, как Ратису обычно не везло с друзьями, это было немаловажным преимуществом. Впрочем, ответить согласием на предложение Клавдия он всё равно не мог. – Завтра утром я уезжаю, – напомнил Ратис. – Закончу здесь и пойду собираться; работы немного. Вечером буду прощаться с семьёй. Прости, – добавил он, немного подумав, – сегодня – не получится. На этом они и распрощались, и погрустневший Клавдий отправился домой, а Ратис остался готовить к закрытию учебный зал — или додзё, как называла его на акавирский манер матушка. В этом не было ничего необычного. Ратис, образцовый, почтительный сын, с детства привык во всём помогать родителям и чаще всего делал это с немалым удовольствием. Он никогда не чувствовал желания связать жизнь что с целительством, что с тренировкой бойцов, но искренне уважал оба этих ремесла и многому научился за двадцать пять лет жизни бок о бок с азартными, увлечёнными, влюблёнными в своё дело мастерами. Было довольно иронично, что уехать из Вивека Ратис решился именно тогда, когда в последний раз ассистировал отцу в клинике, — о, тот случай воистину потряс их обоих!... — а свой последний день в городе проводил, помогая матери в додзё. Да, это было довольно иронично, но правильно и по-своему символично — и именно поэтому Ратис попросил матушку поручить ему все сегодняшние “бытовые” хлопоты. Он только надеялся, что мама правильно распорядится свободным временем и не возьмётся готовить прощальный ужин, а мудро оставит его на откуп кухарке. АльмСиВи благословили Дайнасу Дарес многими удивительными талантами, но кулинария явно была не из их числа: матушкины блюда порой оказывались куда смертоноснее, чем даже её катана. Дальше события развивались достаточно предсказуемо: Ратис управился с работой, закрыл додзё и вернулся домой. Не сразу, конечно — он не мог отказать себе в удовольствии прогуляться напоследок по родному Вивеку. Да и как тут можно было устоять? Ратис родился и вырос в столице Вварденфелла и, если говорить со всей откровенностью, немало этим гордился: Город-Бог был совершенно особенным местом, рождающим таких же особенных меров... Прощаться с ним было непросто — но совершенно необходимо, ибо Ратис знал, что если задержится здесь ещё хоть на неделю, то никогда не сможет найти исцеления. Глядя, как заходящее солнце окрашивает кантоны кровавым багрянцем, мутсэра Ратис Дарес, старший сын потомственного целителя и коренной вивекец в восьмом поколении, не чувствовал ничего кроме голодной, всепоглощающей пустоты. Вздохнув, он кончиками пальцев коснулся своей изуродованной магическим льдом щеки и устало прикрыл глаза. Ратис провёл в Вивеке все двадцать пять лет жизни, он знал каналы и улочки Города-Бога лучше, чем самого себя, но всё равно чувствовал, что заблудился здесь, что потерялся и потерял направление. Где он? Что он? Зачем он?.. Ратис не мог даже толком понять, чего же он хочет на самом деле, но одно он знал наверняка — так больше продолжаться не может. И если за двадцать пять лет, проведённых в Вивеке, он так и не нашёл желаемого, то, вероятно, стоило поискать за его пределами? Рыжие пятна солнца на строгом сером граните напоминали брызги засохшей крови — такие же, как по локоть пятнают руки, когда ты разбиваешь кому-нибудь голову камнем душ… Ратис рассеянно дёрнул плечом и, бросив последний взгляд на черноводье каналов, направился к дому. Прощальный ужин сумел оправдать все Ратисовы надежды: папа не опоздал, Мавус не ускользнул раньше времени, Лланас и Тарани не подрались, а мама предусмотрительно воздержалась от попыток что-либо приготовить. Вечер прошёл на редкость спокойно, но без холодной, осуждающей тишины или болезненно-вязкого напряжения, в которые было так страшно окунуться — ведь сколько бы Ратис ни убеждал себя в обратном, сколько бы ни взывал к доводам разума, а он всё равно не мог отделаться от ощущения, что предаёт их, самых близких на свете меров. Они привыкли на него полагаться... порой Ратис думал, что в одиночку присматривает за пятёркой вечных детей, — причём родители зачастую были куда как несноснее, чем младшие братья или сестра! — и слабо представлял себе, как они будут жить в его отсутствие. Не то чтобы он сомневался, что они справятся: в конце концов, как говаривал батюшка, меры, скотины эдакие, рано или поздно почти ко всему привыкают! Дом не развалится, если мутсэра Ратис Дарес уедет из Вивека, и Баар Дау не рухнет с небес в его отсутствие… Чего он по-настоящему боялся, так это того, что, несмотря на улыбки и слова поддержки, его будут винить и, может быть, даже немного презирать за позорное бегство. Того, что это позорное бегство не принесёт ему облегчения, и слишком быстро заживёт оставленная его отъездом рана, и когда Ратис вернётся домой, то обнаружит, что перестал быть здесь нужным. Того, что ему некуда будет возвращаться… Однако прощальный ужин сумел оправдать все Ратисовы надежды: страхи и сомнения никуда, конечно, не делись — но отступили, поблекли, утратили остроту. Оцепенение – схлынуло, и когда мама предложила ему взять из оружейной всё, что душе угодно, он не колеблясь выбрал себе бретонскую epée romane*, скованную из орочьей стали: лёгкую, универсальную, превосходно сбалансированную — прекрасную в своей смертоносной простоте. Ратис уезжал из Вивека с лёгким сердцем и с великолепным клинком в тёмных неброских ножнах; на дворе стояло Последнее зерно четыреста пятого года, и будущее сулило мутсэре Даресу множество неожиданностей, приятных и не слишком. Но будь у него возможность повернуть время вспять, он никогда бы не передумал.