Танец с невестой

Народу было много. Нельзя сказать, чтобы поместье ломилось от гостей разной степени желанности, нельзя сказать, чтобы эта пьянка по величине своей была сравнима со свадьбой живой легенды Наруто Узумаки, но в пределы тихого и уютного семейного застолья она уже не вмещалась. И не была даже близко похожей на суховатые, тревожные и загадочные обряды Сунагакуре, какими Канкуро их помнил. Коноха пропитала, прогрызла свадьбу его сестры насквозь, и струящемуся от жары и солнца воздуху родной Суны на ней не было места. Темари отнимали у песка, а песок отнимали у Темари, красно-золотого пустынного цветка, закутанного в шелк и кисею. Гаара смотрел, как танцует ведомая чужими руками невеста, с невозмутимостью, достойной Казекаге Скрытого Песка — на каждый из шелковых переливов новой складки, собирающейся с новым размеренным, неторопливым шагом, и вместе с тем словно бы в никуда. Гаара провожал свою старшую сестру с достоинством, а Канкуро завидовал ему острой и резкой завистью, потому что не мог. Или потому что зависть, как и хороший сакэ, как прикушенные изнутри до боли губы, хоть немного, но отвлекала от совсем других мыслей, совсем других терзаний, тяжелых и дурных. До последней крупинки дурных, как безудержно облекающая красота невесты, как довольный Нара, которому она теперь принадлежит. Как жена принадлежит мужу и как никогда и ни за что сестра не могла бы принадлежать брату. Темари, такая отвратительно радостная и безмятежная, пылающая таким теплым румянцем, что у Канкуро под ложечкой не просто засосало — вгрызлось, вырывая куски, будто и не хотела смотреть ни на что вокруг, кроме своего дрянного драгоценного жениха. — Порадуйся за нее, — сказал удивительно чуткий Гаара, не поворачивая к брату лица, и какая-то горячая, хрусткая грусть просквозила в его тихом голосе. — Смотри, она теперь счастлива, как никогда раньше. Мы не смогли бы дать ей такого счастья. Канкуро натужно и кисло улыбнулся перед тем, как одним крупным глотком осушить свой бокал, глупо надеясь утопить желание если не врезать Гааре, то высказать ему все, что он думает об этих словах. Он смог бы дать. Даже если ценой этому счастью стала бы его собственная жизнь, искореженная, растрескавшаяся и безнадежно истертая об имя их старшей сестры, давимое на тяжелом выдохе, застывающее в горле и песочным рокотом скрипящее на губах, подрагивающих под лиловой краской. Взяв руку жены в свои две, Шикамару поцеловал тонкие пальцы и незаметные почти костяшки, а после приник губами к губам Темари — совсем коротко, совсем невинно в сравнении даже с поцелуем перед алтарем. Темари, прищурившись, непривычно, неестественно широко улыбнулась. Танец закончился. Объятые чужой радостью, заразительной и яркой, гости разразились овациями. Гаара хлопал совсем мелко, нечасто, больше для приличия, уже не обращая внимания на то, как нехорошо вытянулось под пластами грима лицо брата и как побелели подушечки несдвинувшихся пальцев, сжимающих пустой бокал. Жадный и почти озлобленный взгляд, намертво вцепившийся в Темари, словно сам по себе заглушал любые порывы его оторвать, и улыбка сестры, и чужая рука, доверительно сжимающая ее собственную, чужие губы — все это врезáлось во вскрытую грудь горящими кольями, сушило, выжигало осознанием потери, таким четким и безжалостным, как никогда раньше. Хотя бы самой крохотной искорке радости, к которой призывал Гаара, здесь просто не было места. Безмолвный крик пылью, газом, куда более ядовитым, чем начинка любой из его марионеток, оседал в глотке и на языке, распаляя их и сжимая, иссушивая, заставляя каменеть. Ища запоздалой поддержки, ища тех, с кем можно было бы разделить то, что будоражило ее до сих пор, вытесняя настоящую и родную Темари, невеста растерянно, пытаясь удержать дрожащую улыбку, оглядывала небольшой совсем зал. Взгляд Канкуро острым лезвием отсёк ее собственный, как только они пересеклись. Темари подошла к ним почти сразу, взволнованная, и ничто не выдавало в ней лихую и твердую девицу, шутя затыкающую за пояс лучших из джонинов Суны. Это не была даже та по-матерински мягкая Темари, которой Канкуро касался совсем нечасто и только самыми кончиками пальцев. Чужая, непонятная пелена покрывала ее, как шелковый убор невесты ее голову. Она крепко обняла Гаару, почти сразу отстраняясь и обхватывая одной рукой еще и не в пример крепкое плечо второго своего брата — опираясь на обоих. Канкуро, удивительно остро чувствуя, как потряхивает ее узкую ладонь, уложил свою, тяжелую и непослушную, на заметно проступающую сквозь подвенечное платье лопатку. — Ну… как? — негромко спросила Темари. В хрупком, как отслоившаяся штукатурка, голосе слышалась заразительная тревога, которую никак нельзя было списать на счастливый мандраж. Невесте было страшно, и природу этого страха по-настоящему могли понять только те, кто знал ее со своей собственной колыбели. Она черт знает почему хотела находиться здесь еще меньше, чем Канкуро. — Видно, что отдаем первую девушку Сунагакуре в надежные руки, — так же тихо ответил Гаара, со сдержанной лаской проводя рукой по спине сестры. — Ты не пропадешь. Не волнуйся. Гаара хотел бы сказать больше, сказать достаточно для того, чтобы успокоить ее, чтобы дать ей какую-никакую уверенность, но слова упорно не хотели складываться во что-то осмысленное, а то, во что они складывались, просто не могло передать все тепло, которое желал донести пятый Казекаге. — Мы тебя не оставим, — добавил он, совсем стушевавшись. И одним смазанным ударом пустил трещину по стеклянной и жестокой слепоте Канкуро, который буквально вырвал невесту из братних рук, обхватив, насколько позволяли его собственные, прижав ее к своему телу и скудно, совсем не так, как он желал бы, обласкавшись головой о покров. — Эй, — он с пугающей резкостью отстранил ее от себя, крепко сжав ее плечи и настойчиво заглядывая в лицо, — эй, ты восхитительна! Как всегда, как… Темари, — сбивчиво бормотал он сквозь отчаянную улыбку, — ты лучшая невеста на свете! Этому засранцу, — безнадежный его взгляд меньше чем на секунду метнулся в сторону Шикамару, — повезло крупнее некуда, и я… мы с Гаарой тебя ему в обиду не дадим! Пусть даже не надеется! Слова эти пропитало дикое, безумное и испуганное желание помочь ей, прикрыть ее страхи хотя бы на несколько часов — и ей этого хватило для того, чтобы так знакомо, по-родному, так понятно полуехидно усмехнуться, чуть прищурив болотного цвета глаза. — Эй ты, защитник, — Темари шутливо толкнула брата в грудь, — ты не забыл, что твой танец — следующий? Канкуро забыл. Даже несмотря на то, что под конец каждой многочасовых репетиций он из головы выкинуть не мог, куда и на какое расстояние ступать, когда отпускать невесту, чтобы дать ей возможность ловко крутануться и буквально упасть в объятия брата до следующего такта. В этом танце Канкуро, как старший из родственников Темари, должен был заменить отца. — Тебе тоже волноваться не надо, — хмыкнул Гаара, неохотно подливая будто пришибленному брату, — а то двух шагов не свяжешь. — Да ну тебя, — Канкуро пропустил неспокойный смешок, зачем-то упорно вглядываясь в тоненькую белобрысую девчонку, что-то бойко повизгивающую в адрес Шикамару и усердно всучивающую ему огромный пестрый букет. — Ты даже песочную самбу не вытянул. Гаара сдавленно засмеялся. Мягкая терпкая жидкость, бьющая в голову и греющая кровь, очень постепенно, но растворяла в себе мучительную ненависть Канкуро к этому месту, к жениху и к самому себе. Когда настал его черед и заиграла музыка, он был не пьянее других и вполне сносно стоял на ногах. Темари крепко сжала протянутую ладонь и резво шагнула навстречу брату — почти подскочила, чуть захмелевшая, легкая и теплая. Капельку подайся вперед — и коснешься губами едва подернутой пустынным загаром щеки. Совсем чуть-чуть, как должно брату, отцу или хорошему, испитому беспощадным временем другу. Не более, чем на мгновение Канкуро зажмурился, пытаясь стряхнуть то ли свой дурацкий порыв, то ли покалывающий пьяный жар, чтобы тот не размазывал движений почем зря и не жег плечо и руку длинными пальцами Темари. И, выдохнув в ребяческом каком-то полусмешке, уверенно повел. Черт знает, в какой момент вся долгая, кропотливая подготовка накренилась, ухнула и с грохотом покатилась в пропасть, открывая за собой что-то новое, неизведанное, стомленное долгим ожиданием, долгим-долгим. У Канкуро захватывало дух от скорости, от близости, от цепко сжавшихся на его плечах пальцев, а у невесты — будто бы и не Нара вовсе — в глазах все дробилось, звенело, хохотало. Канкуро смотрел прямо в это лицо и смеялся в ответ хитрым, задорным огонькам, неосторожно наступая на ножку Темари и сразу получая в отместку тем же. Смеялась и Темари — заливисто, захлёбчиво, сильнее сжимая пальцы. Он отпускал ее так, будто был готов позволить ей упасть, и хватал в последний момент, но упоенной Темари не было страшно. Сейчас, в этих руках, знакомых ей каждой своей заусеницей, каждым въевшимся пятном шарнирного масла, она не боялась ничего — словно смешалось все вокруг, расплавилось, потекло тягучими и мягкими мазками, оставаясь абсолютно позади Канкуро. От гостей и свадебного убранства до новоявленного мужа. Шалые и беззаветно утонувшие друг в друге, они существовали только ради секунды этой и следующей, в которой в объятиях Канкуро почти хаотично метался золотистый шелковый вихрь, всецело отданный ему и всецело поглотивший его же. Уже не жглись сестрины пальцы — слились ожоги, впились друг в друга, вытолкнули из груди брата безмерно пожирающее его неописуемое чувство, которое затопило все вокруг… Темари не устояла, когда вывернулась и неловко подогнулась непослушная нога, и в падении увлекла за собой Канкуро, повиснув на нем. Тот успел выставить перед собой руки, чем уберег и себя, и невесту от неслабого удара; это рассмешило ее еще сильнее, пусть у них уже не хватало воздуха открыто и бесстыдно хохотать. В этот момент они совершенно точно были самозабвенно счастливы, как никогда раньше. Шикамару с каким-то резким ревнивым недовольством хмыкнул, потирая виски, и звук этот потонул в пересмеянном гуле вновь зараженных гостей.