***
Поздней ночью Ралдорон сопровождает примарха в его покои. Обычно эту почётную обязанность присваивает себе Азкаэллон или старшие из Сангвинарных гвардейцев, но этой ночью все они заняты отправлением каких-то своих ритуалов в подземельях Крепости Геры. Первый капитан не считает нужным лгать себе, будто бы ему это не нравится. Император Сангвиний выглядит уставшим, вокруг глаз проступают тени, а тёплая улыбка, адресованная Ралдорону, кажется вымученной. Бесконечные аудиенции изматывают его сильнее, чем самый жестокий бой. Ралдорон отдал бы всё, чтобы уберечь отца от этого бесконечного кошмара, но ему слишком хорошо известно, что это невозможно. Максимум, чего ему удаётся добиться — нескольких часов отдыха, после которых Сангвиний вернётся во второй тронный зал и всё повторится снова. Почётный караул у дверей отдаёт честь и замирает золотыми статуями. Первый капитан останавливается, готовый оставить своего повелителя. Он не станет, как Азкаэллон, обнюхивать каждый угол тщательно охраняемых покоев в поисках вражеских агентов и сверлить взглядом верных людей, служащих примарху всю свою жизнь, подозревая их в измене. Отцу нужен покой, а не параноидальное бдение, и Ралдорон ни за что не будет навязываться. Завтра Аз наверняка раскудахчется, узнав о подобной беспечности с его стороны, но ему всё равно. Сангвиний оглядывается на первого капитана, замершего за его плечом. — Ты поужинаешь со мной, Рал? Тот почтительно склоняет голову: — Это честь для меня, милорд. Стоит переступить порог армориума, как их окружают слуги и сервиторы, помогающие воинам снять силовую броню и облачиться в лёгкие и просторные одежды. Ралдорон знает, как тяготит Ангела доспех вне боя, напоминая, что он почти пленник в золотой клетке Империума Секундус. Но Азкаэллон требует, чтобы император принимал просителей исключительно в боевой броне, и, что не удивительно, лорд Жиллиман согласен с ним. Ралдорона не единожды подмывает сказать, что незачем судить других по себе, и что, окажись Сангвиний один на один с десятком Альфа-легионеров в запертом кабинете, те умерли бы раньше, чем хоть раз попали в него. Однако он сдерживается, прекрасно зная, что его доводы никого не убедят. В простой одежде и без тяжёлых украшений на крыльях Сангвиний, кажется, чувствует себя свободнее. По крайней мере, он снова начинает улыбаться искренне. Глядя на его посветлевшее лицо, Ралдорон чувствует, как желание перемолоть в фарш всех просителей, толпящихся в приёмной, постепенно утихает. Покои императора просторны, но огромными их назвать нельзя. Сангвиний сам настоял на этом, отказавшись от роскошных комнат. Днём в небольшой гостиной много воздуха и света, однако ночью за большими окнами лишь рассеянная прожекторами тьма и зарево Гибельного Шторма в небе. Слуги приносят вино и лёгкие закуски, после чего удаляются, оставляя своего повелителя наедине с любимым сыном. Сангвиний устало опускается на мягкий табурет, кончики маховых перьев касаются пола. Он долго трёт виски кончиками пальцев, прежде чем отнимает руки от лица и встречается взглядом с Ралдороном. — Вас что-то тревожит, милорд? — спрашивает тот, обеспокоенный измученным видом своего повелителя. — Слишком многое, — Сангвиний качает головой, крылья виновато вздрагивают. — Прости, Рал, это был очень долгий день. Он протягивает Ралдорону кубок тёмно-красного вина, и тот машинально пригубливает напиток, не чувствуя вкуса. Взгляд его прикован к белоснежным крыльям примарха. Со стороны они кажутся мягкими на ощупь, но Ралдорон знает, что это не так. Ему хорошо знакома их сила, шелковистая упругость кроющих перьев и острая кромка махов. Пальцы зудят от желания протянуть руку и перебирать мелкие пёрышки, осторожно укладывая их, разглаживая, расправляя смявшиеся бородки. Сангвиний понимает его без слов и кивает, приглашающе расправляя крылья. Ралдорон с готовностью вскакивает и запускает пальцы в мягкие пёрышки на спине. Ангел едва заметно вздрагивает и выдыхает, постепенно расслабляясь. При ближайшем рассмотрении крылья выглядят взъерошенными, и это окончательно уверяет Ралдорона в мысли, что в этот день случилось что-то, выходящее за рамки обычной суматохи с просителями. Крылья — куда более надёжный детектор самочувствия Сангвиния, чем любой биосканер. С потускневшими, торчащими в стороны перьями Ралдорон видел примарха лишь однажды — когда тот лежал без сознания на Сигнусе Прайм. Мотнув головой, он отгоняет прочь дурные воспоминания. Пальцы привычно скользят по шелковистому оперению. Всё не так уж плохо, и всё же… Поддаваясь мягкому нажиму, левое крыло раскрывается, и Ралдорон замирает на мгновение. В маховом оперении зияет прореха. Он осторожно раздвигает перья, чтобы понять, как это получилось, но крыло вдруг вздрагивает и вырывается из рук. Сангвиний вскрикивает от боли. — Простите, — поспешно говорит Ралдорон, отдёргивая руку. — Всё в порядке, — возражает Ангел. — Продолжай, пожалуйста. Осторожно, касаясь только кончиками пальцев, Ралдорон ощупывает и поглаживает больное крыло, стараясь успокоить неприятные ощущения. Лишь когда Сангвиний снова расслабляется, он рискует осторожно разобрать слипшиеся от крови перья. Перо не сломано, а вырвано целиком, и на его месте всё ещё зияет рана. — Как? — произносит ошеломлённый Ралдорон, не веря своим глазам. — Что случилось?.. — Несчастный случай, — туманно отвечает Сангвиний. — Просто недоразумение. Но в голову Ралдорона уже закрадываются худшие подозрения. Чтобы вырвать маховое перо таких размеров, нужно колоссальное усилие. Тех, кто мог сделать это, на всём Макрагге можно пересчитать по пальцам одной руки, и ещё останется место. — Это сделал он, ведь так, повелитель? — тихо спрашивает первый капитан, и голос звучит ещё глуше из-за сдерживаемой ярости. — Это случайность, — с нажимом повторяет Ангел. Ралдорон переходит на другую сторону, чтобы заглянуть ему в лицо. В глазах Сангвиния только боль и безмерная усталость. Неожиданно Ралдорон понимает всё. — Он домогался вас, — голос дрожит от ярости, руки сами собой сжимаются в кулаки. — Лев. Как он посмел?! — Тише, Рал, — просит Ангел, успокаивающе касаясь его плеча. — Я знал, что он не отступится так просто, — глухо произносит Ралдорон, глядя в пол. — Он не оставит вас в покое. Нужно что-то предпринять, милорд. Так не может продолжаться дальше. Сангвиний пожимает плечами: — Азкаэллон утверждает, что у него есть идея. Посмотрим, сработает ли она… — он расправляет крылья и складывает их снова. — Спасибо, Рал. Так гораздо лучше. Ралдорон улыбается, довольный собой, но на душе у него неспокойно. Что за идею предложит Азкаэллон для избавления от настойчивых домогательств Эль’Джонсона, плохо понимающего слово «нет», и не связано ли с ней его таинственное исчезновение этой ночью, думает он, смакуя терпкое вино. Ночь течёт дальше своим чередом. Слуги подают лёгкий ужин из хлеба и местных фруктов, большая часть которых Ралдорону незнакома. Вдвоём они, примарх и легионер, развлекаются исследованием необычных плодов, и Сангвиний объясняет, как чистить апельсин, который Ралдорон по незнанию пытается съесть вместе с кожурой. Оба смеются, сдирая шкуру с непокорных фруктов, и на мгновение первому капитану кажется, что все недоразумения позади, и, по крайней мере, до завтрашнего дня не случится ничего плохого. А потом Сангвиний вскрикивает от боли, словно ему в сердце вонзили кинжал. Недочищенный апельсин выпадает из разом ослабших пальцев и катится по столу. Ангел замирает на миг, а потом прячет лицо в ладонях. — Зачем?.. — шепчет он, в голосе звенят слёзы. — Для чего?.. Ралдорон вскакивает и бросается к нему, спрашивая, что случилось и не нужна ли помощь. Сангвиний лишь качает головой, крылья мелко вздрагивают в такт рыданиям, которые рвут его грудь изнутри, но не могут вырваться на свободу. — Отец… — зовёт обескураженный Ралдорон, ещё не понимая, что случилось, но чувствуя, что это стало последней каплей. Когда Ангел отнимает руки от лица, на его щеках кроме вытатуированной чёрной слезы сверкает несколько настоящих. — Что случилось? — спрашивает Ралдорон, вновь с ужасом вспоминая Сигнус. — Кто-то из наших?.. Сангвиний кивает, смахивая слёзы. — Сколько? Повисает тяжёлая пауза. Ангел чувствует смерть каждого, в чьих жилах течёт его кровь. Иногда это очень болезненно, а однажды уже стало катастрофой, но поделать с симпатической связью ничего нельзя. — Только один, — говорит наконец Сангвиний, и Ралдорон с облегчением выдыхает. — Но… Я не уверен, что Азкаэллона посетила хорошая идея. Он отодвигает от себя еду и вино, вставая из-за стола. — Отец, — просит Ралдорон, — я хочу остаться с тобой до утра. Ангел согласно кивает, и первый капитан провожает его в спальню, где усаживается на пол у его постели. Но, хотя Сангвиния мучают дурные сны, никакая смерть больше не нарушает его покой этой ночью.Часть 1
5 декабря 2017 г. в 09:49
— Ты знаешь мой ответ, брат.
В голосе Сангвиния нет ни угрозы, ни сожалений, только бесконечная усталость. Лев смотрит на него с плохо сдерживаемой яростью зверя, у которого отнимают законную добычу, пальцы в латной перчатке стискивают рукоять меча. Он не сомневается, что добыча принадлежит ему по праву. Он готов драться, но Ангел лишает его и этого.
— Твоё решение, — рычит Лев, в его словах звучит неприкрытая угроза, — могло и перемениться.
Ангел качает головой. Ветер, гуляющий над стенами, треплет золотые волосы и ерошит перья.
— Я повторяю в последний раз: нет. Этого не будет. Пожалуйста, прими мой ответ и перестань изводить Азкаэллона. Он думает, что тебя терзает бегство Кёрза, но и он скоро начнёт догадываться.
Лев кривит губы.
— Меня не волнуют его подозрения, — бросает он.
— Они волнуют меня, — возражает Сангвиний. — Прошу тебя, брат, оставь эту затею. Она не приведёт ни к чему хорошему. Вернись к отведённой тебе роли в этом спектакле и не мешай мне играть свою.
— Я не согласен!
Бросок Льва стремителен, он двигается быстрее, чем мог бы уловить человеческий глаз. Однако Сангвиний не менее проворен. Он делает шаг в сторону, и пальцы брата, готовые сомкнуться на крыле, хватают лишь кончик махового пера.
— Ты будешь моим, — шипит Лев, стискивая добычу закованной в керамит рукой. — Ты не можешь мне отказать!
Он с силой тянет перо к себе, принуждая Ангела расправить крыло. Стержень дрожит в пальцах, выдавая напряжение мышц.
— Я уже отказал, — тихо отвечает Сангвиний. Он умело сдерживает свою злость, но Льва не обмануть — тот помнит, что скрывается за личиной ангельского смирения. Там, под маской ослепительной красоты, таится первобытная ярость.
С неожиданной ясностью он понимает, что жаждет увидеть это вновь. Мечтает сорвать с брата маску наносного спокойствия, швырнуть её в грязь, растоптать, чтобы Ангел не спрятался за ней снова. Чтобы открыл, наконец, свою истинную природу, настоящую, страстную и яростную суть — только для того, чтобы он, Лев, мог сразить его. Но не в бою, нет, вернее, не в том бою, где бьются на мечах. Он желает обуздать, оседлать его, как норовистого коня, каждым нервом чувствуя сопротивление мускулистого тела под собой, вдыхая как цветочный аромат ярость могучего существа, которое силится сбросить седока, но не может. Только такая победа будет его достойна, только такая любовь принесёт удовлетворение.
Только так и никак иначе.
Лев усмехается своим желаниям и с силой дёргает захваченное перо.
— Ты изменился, брат. Раньше ты не был таким сдержанным.
Лицо Ангела искажает гримаса боли. Наряжённое крыло дрожит, но не вырывается из стальной хватки.
— Отпусти! — просит Сангвиний, но Лев непреклонен.
Он тянет сильнее, с удовольствием замечая, как на мгновение открывшиеся клыки прикусывают нижнюю губу.
— Брат, — отчётливо, почти по слогам повторяет Ангел. — Отпусти. Мне больно.
— Конечно, — соглашается Лев. — А как думаешь, не больно ли мне?..
Ангел оглядывается по сторонам, словно ожидая, что кто-то придёт ему на помощь. Но по обеим сторонам площадку на стене охраняют лишь воины Первого Легиона, закованные в терминаторскую броню. Отключив внешние звуковые сенсоры, повернувшись к примархам спиной, они стоят глухие и слепые ко всему, что происходит в десятке шагов позади.
Помощь не придёт, бегство невозможно.
Мгновение Лев почти упивается своей властью над Ангелом, пойманным в ловушку, напуганным и растерянным. В светлых глазах боль, обида и непонимание — как так вышло?.. Может быть, в этот самый миг Сангвиний жалеет, что не прихватил с собой пару своих гвардейцев в вычурной золотой броне, хотя это ничего не изменило бы.
Потом мгновение триумфа тает, как снежинка на языке, и мощный рывок выдёргивает Льва из его фантазий, возвращая в реальность. Его толкает в грудь поток смещённого воздуха. Одним слитным движением Ангел вырывается на свободу, оставляя в руке брата лишь окровавленное маховое перо, и взмывает в небо. Меч в его руке со свистом рассекает воздух, и Лев с запозданием чувствует жгучую боль от тонкой царапины на лице, оставленной самым кончиком клинка. Боль не от раны, но от оскорбления, нанесённого ему, лучшему мечнику среди примархов.
Ему кажется, что Ангел смеётся над ним с каждым взмахом белоснежных крыльев, на которых уносится всё выше и выше в небо. «Ты не догонишь меня, — бьются в висках не сказанные, но послышавшиеся в шорохе перьев слова, — не поймаешь, не сможешь обуздать». Сангвиний улетает, не тратя время на дальнейшие разговоры, оставляя Льва кричать в небо от бессильной злобы и разочарования.
Он считал себя хитрецом, но брат провёл его. Снова.
Может быть, думает он, яростно стискивая в кулаке длинное перо, может быть, если бы Сангвиний сдался и уступил его напору, всё уже давно кончилось бы. Он бы перегорел, не встречая сопротивления, азарт охоты не разгорелся бы в сердце, и страсть утихла сама по себе. Но Ангел был слишком упрям.
Он сам во всём виноват.