***
Ярко-оранжевое, янтарное солнце, запутавшись на минуту в нижних ветках дуба, ныряет вниз и прячется за зубьями далёких Расчёсок. За окном сгущается темнота. Габи спустилась на стул, полирует ногти и молчит. Чёрный сидит, склонившись над книгой. В полной тишине, оттеняемой еле заметным гулом в коридорах, отчётливо разносится голодное урчание живота Чёрного. Ужин в столовой закончился, наверное, часа два назад. Длинная, томно потянувшись, откладывает пилочку и тянется к банке. Щелчок открываемой крышки, Габи смачно откусывает кусок хрустящего огурца, отрывает большущий ломоть мягкого хлеба, и по библиотеке начинают разноситься благоуханные ароматы еды. Чёрный сглатывает слюну и утыкается в книгу. Слышно, как входную дверь дёргают снаружи и стучат, но никто из заключённых не трогается с места.***
Ещё через час они оба сидят за столом, напротив друг друга, и молча жуют. Чёрный — остатки хлеба с огурцами. Габи — печенье. Каждый отхлёбывает из своей бутылки. Габи не выдерживает. — Ну что, так и будем молчать? — Да! Не хватало мне только выслушивать бабские бредни!***
Безоблачная, душная ночь. Два окна открыты настежь. Тюлевые занавески едва колышутся. Звёзды сегодня необычайно крупные и яркие. Перемигиваются, рассыпая вокруг себя красноватые и зеленоватые искорки. Со двора слышится мелодия. Кто-то играет на гитаре, ей вторит флейта, за ней вступает губная гармошка. Чёрный сидит за тем же столом, упёршись кулаками в подбородок, его взгляд расфокусирован, веки полуприкрыты. Очки забыты на краю стола. Бутылки вина обе пустые, стоят внизу у ножек стульев. Габи бубнит себе под нос, отвернувшись от Чёрного. В одной руке она держит зеркальце, другой смывает с лица косметику мокрой салфеткой. — Они бывают капроновые или нейлоновые. Классно ещё, когда в состав добавляют эластан или лайкру, тогда чулки ещё лучше тянутся и облегают. И рвутся реже…***
Две струйки дыма поднимаются вверх, клубятся спиралями под потолком и пропадают в хищно распахнутых пастях отслоившейся штукатурки. Чёрный чуть дрожащей рукой держит дымящую сигарету, другой ногтями нервно скребёт голый череп. — Вы все ненормальные… Все. Ничего не видите дальше своего носа. — Но ты же всё равно нас любишь? — Габи встаёт и цокает неровной походкой в сторону стеллажей. — Я тут в прошлый раз заметила краем глаза один прикол, — она ввинчивается в стопки книг, на этот раз присев на корточки, правда трусики из-под юбки снова весело моргают Чёрному ярко-малиновыми кружевами. Длинная возвращается с подозрительно знакомой бутылкой с мутной тёмно-коричневой жидкостью внутри. Чёрный склоняется ближе к стеклу: на стенках зеленоватой бутыли толстый слой пыли частично смазанный пальцами Габи. Внутри мерно оседают чёрные клочки и веточки какой-то взвеси. Снаружи на боку клейкие следы с остатками бумаги от оторванной самодельной этикетки. — Это же Шакалиное пойло! Хочешь отравиться? Пожалуйста… Я пас. Габи пожимает плечами, отворачивает крышку и принюхивается. — Ну, не знаю, мне запах нравится, — она присасывается к горлышку и делает несколько смачных глотков. — Эх, чего я в своей жизни только не пила. Вот один раз помню, мы одеколон пили, «Гвоздика» называется…***
Чёрный грудью распластался по столу, положив голову на согнутую в локте руку. Свободная ладонь сжимает пустую бутылку Табаки. Голос Чёрного звучит уверенно, не смотря на то, что язык немного заплетается в длинных словах. — Они же все психи, понимаешь? Не лучше Толстого. Верят во всю эту грёбаную мистику. Типа: ничего кроме Дома не существует! Наружность — пустота. Да ладно, после выпуска всех без исключения разберут по домам предки. И что тогда? Они же с катушек окончательно слетят, сойдут с ума все до единого, прозябая в родительских квартирках. Им всем дорога в дурдом. А я жить хочу, понимаешь? Хочу радоваться солнцу, свободе от стен этих. Сам себе хозяин, понимаешь? — Чёрный приподнялся, обернувшись к Габи, и застыл с раскрытым ртом. Длинная пропала, на него смотрит незнакомая девушка, некрасивая, но милая в своей искренности. Отсутствие боевой раскраски сделало Габи беззащитной девчонкой лет пятнадцати. — А я верю в мистику. Хочешь печеньку? — Длинная Габи обезоруживающе улыбнулась.***
Слепой сидит за столом прикрыв глаза. Тарелка почти пуста, рядом остывает чашка кофе. На плечи Бледному приземляется всклокоченная гиена, мельтеша в воздухе прозрачными крыльями, с них густо сыпется пыльца. Слепой чихает, гиена трясёт головой, и быстро перебирая лапами и цепляясь когтями за одежду, ползёт по спине вожака вниз. Затем прыгает на соседний стул. Табаки распрямляет человеческую спину и тут же начинает изучать содержимое тарелки. Со вздохом бросает её и придвигает к себе чашку. — Привет-привет! Какие новости? — В Багдаде всё спокойно, — Слепой выдыхает отрешенно и незаинтересовано, а его ладонь тем временем плавно и извилисто подкрадывается к кружке, которую Шакал цепко держит своими лапками. По левую руку Слепого на стене, на полке, расположилась коллекция старинной кухонной утвари: винтажная кофемолка, чайник из меди, жестяные баночки специй. Рядом висит портрет какого-то мерзко ухмыляющегося деда. И чучело большущей щуки. За соседними столиками расположилась компания завсегдатаев: седые мужики с бородами по грудь, хохоча во всё горло, разливают пиво в огромные стеклянные кружки. — Чего сидишь тут один, грустишь? — Табаки, не смущаясь, вылизывает остатки еды с тарелки, держа её навесу. Слепой выпивает кофе из оставленной без присмотра чашки и поворачивает к Шакалу беспристрастное лицо. В стылых, серебристо-серого цвета глазах загорается зелёным огонёк зрачка. — А ты, я смотрю, наоборот, веселишься и от одиночества не страдаешь? — Как всегда угадал, бинго! У меня сейчас такое романтическое настроение, — Табаки сложил ладошки вместе и мечтательно закатил глаза вверх. — Хочется, чтобы все вокруг были счастливы. Любили друг друга… — Шакал приподнялся на стуле, поднял руки вверх и закричал. — И чтобы мир был во всём мире! Посетители забегаловки обернулись на ор, но увидев виновника крика и рядом с ним Слепого, тут же уткнулись обратно в свои тарелки и сделали вид, будто ничего не слышали. Шакал же спокойно сел обратно, затем прищурился, вглядываясь в дальние от них ряды столиков. — Гляди, там вроде Конан сидит, а рядом с ним Мэрилин Монро… А, нет, показалось…***
Чёрный смотрел на Габи. Та глядела на него в упор и молчала. Уголки пухлых губ дёрнулись в смущённой улыбке. Ветер играл с прядкой чёлки Длинной Габи. Он то поднимал её вверх, то закручивал в спираль, двигаясь в такт мелодии флейты за окном. Чёрный смотрел и думал о том, как меняет людей Дом. Габриэлла, молчаливая семилетняя девочка превратилась со временем в Длинную Габи. Кем она станет за пределами Серых стен? Увезти, увезти всех подальше. На автобусе. И её увезти… Габи открывает рот и медленно выводит: — А с рисунком чулки редко у нас делают. Вот в журналах иногда такие красивые попадаются: с розочками или в полоску. Так ведь не достать! Мир Чёрного взорвался. Дом из всех своих жителей делает монстров. В каждом сидит своё собственное, оригинальное животное. Сейчас его сердце наполнилось ненавистью. Но разве бывает, чтобы одновременно с таким яростным чувством в душе зарождалась нежность? Чёрный перепрыгнул через столешницу и одним движением поднял Габи и усадил на край стола. Рывком раздвинул ей ноги. — А вот хрен тебе, сучка глупая, а не чулки! Ты без них красивей будешь! Чёрный рывком сдирает с себя майку и расстёгивает ширинку. Габи старательно изображает на своём лице смущение и испуг, а сама крепко прижимается к нему бёдрами, пальцы заняты распаковкой презерватива. — Вау, ничегосе у тебя грудак! И пресс с квадратиками… Чёрный уже ничего не слышит. В его ушах диким гонгом пульсирует кровь. Столько разных чувств пытаются вырваться на свободу. Ненависть, ярость и презрение. Дикая тоска, такая что хочется выть. Неистовая сексуальная страсть. Жалость и желание оберегать и защищать. Разъярённые толчки и жёсткие насаживания сопровождаются мельтешением образов: …Прямые ноги Габи взлетают вверх. …Балетный класс, Длинная тянет ножкой в пуанте, встаёт в третью позицию. Деревянный пол покрыт бледно-голубой полуистёршейся краской. …Чёрный прижимает ноги Габи к себе, сгибая в коленях. …Чулки в бело-голубую полоску. Рюшечки и ажурные кружева. …Белая плиссированная юбка взлетает вверх. Выставка картин. Вспышки фотоаппаратов. …Чёрный крепко хватается за лодыжки Габи. Разводит ноги как можно шире и тянет их на себя. — Ненавижу всех баб! Дуры! …Ворох чулок. В цветочек, клеточку, в горошек. Туфли с высоченными стальными шпильками угрожающе повисают в воздухе над головой. И начинают вращаться вокруг своей оси с бешеной скоростью, превратившись в размытые сферы от сюрикэнов. ...Розовый резиновый заяц, ведомый длинными, заляпанными в грязи пальцами, пискнул: — Я Конан-Варвар! — А я заколдованная принцесса. Спаси меня! - пупс с торчащими пружинками тёмных волос и в ярко-розовых вязаных штанишках ковыляет к зайцу. Габриэлла смеётся и скромно закрывает ладонью щербатый рот. Четырех молочных зубов не хватает. …Он трахал её на барной стойке. Вниз падали фужеры и бокалы, они рассыпались ледяными осколками и хрустели под ногами. Дерево столешницы еле сдерживало натиск. Со всех сторон на них смотрели звериные глаза. Недобрые синие, с кошачьим зрачком. Испепеляющие ревностью, светящиеся зелёным огнём. Умильно и восхищенно моргающие, круглые карие шары. Драконьи стылые с вертикальными зрачками. — Я… ТЕБЯ… НАУЧУ… ЖИТЬ… ПО… ЧЕ-… ЛО-… ВЕ-… ЧЕС-… КИ,… потаскушка!! Габи пылко охает, одной рукой она нащупывает в сумочке плеер и нажимает кнопку диктофона. Спор действительно имел место быть. И его причиной на самом деле был Чёрный. Вот только условия победы-поражения были полностью противоположные. «Да сто пудов ты его не уломаешь! Он же такой принципиальный весь, правильный. Может у него на девок вообще не стоит?» Сотрясаясь от неистовых ударов, Габи закрывает глаза. Что же ей нравится сейчас больше? Сладкое ощущение победы? Предвкушение обладания чудесными чулками? Наслаждение от вида накаченного торса Чёрного, что поблёскивает в свете потолочных ламп от выступивших капелек пота? Или горячее чувство наполненности себя, там, внутри? Да, одно другому не мешает. Габи принимает ещё одну накатывающую волну и томно постанывает, растворяясь в блаженной истоме.