То, что осталось позади

Тяжелые облака немного рассеиваются, когда фургон минует ворота и оставляет окружающую город бетонную стену позади. Сразу за стеной начинается тоннель — теряющаяся в кромешной тьме трехкилометровая зловонная труба под давящей толщей мутных вод Гудзона. Наташа предусмотрительно сбавляет скорость и включает фары; она сама не замечает, что всю дорогу до слабо блещущего вдалеке островка света дышит через раз. Пустошь встречает гостей промозглой слякотной серостью. Дождь понемногу затихает, но дворники все так же неустанно мечутся по лобовому стеклу, сбивая капли в грязноватые ручейки на краях. Наташа не глядя вставляет кассету в паз магнитофона, нажимает на стертую кнопку, и глухую тишину салона прорезает звонкий гитарный риф. Солдат чуть дергает подбородком, но лица от дороги так и не отводит и по-прежнему угрюмо молчит. Наташа почти уверена в том, что голоса его за всю неделю так и не услышит. За окнами простираются каменные руины того, что когда-то было штатом Нью-Джерси. Говорят, что одна из запущенных по Нью-Йорку ядерных ракет по какой-то причине до цели так и не долетела, рухнув недалеко от Юнион-Сити. Ударная волна сравняла с землей почти весь Манхэттен и граничащие с ними города соседнего штата; ГИДРЕ пришлось отстраивать новую столицу практически с нуля. На том месте, куда угодила бомба, до сих пор зияет огромная обугленная воронка. Наташа видела ее однажды: они с командой возвращались с рейда, и Рамлоу, раззадоренный добытой бутылочкой шнапса, решил устроить напарнице небольшую ночную экскурсию к местной достопримечательности. Зрелище было поистине жутким. Круглый зазубренный кратер уходил в землю на несколько десятков футов; внутри него в густых предрассветных сумерках чернел обожженный песчаный грунт, иссохший и бесплодный, а вокруг воронки безобразными пучками пыталась прорасти чахлая серая трава. Наташе даже страшно было подумать, что случилось с людьми, которые в момент взрыва находились в самом эпицентре. Открывшаяся взору картина поразила ее до глубины души, и в тот момент она была очень рада, что в темноте Рамлоу не увидел, как побелело ее лицо и задрожали губы. Чем дальше остается Нью-Йорк, тем яснее становится небо, и вскоре за белесой дымкой облаков начинает проглядывать солнце. Выжженный асфальт уже почти слился с голой высохшей землей Пустоши; лишь на редких уцелевших островках пестрят затейливые узоры трещин и виднеются тени от дорожных знаков, сгоревших когда-то в огненном шторме. Косые надгробия разрушенных зданий подобно маякам указывают путь; кое-где пугливо мелькают силуэты пустошных зверей, но они слишком умны, чтобы подбираться близко к наезженной дороге. Наташа проводит за рулем шесть часов, проезжая почти четыре сотни миль, после чего фургон делает небольшую остановку, и они с Солдатом меняются местами. Романофф успевает перекусить тюбиком с «умным» обедом из выданного пайка и выпивает половину бутылки с водой. «Умную» еду — еще одну научную гордость ГИДРЫ — она не жалует. Это, безусловно, очень практично и в долгих поездках почти незаменимо, однако Наташа больше любит натуральную пищу. Фил зовет ее старомодной, но что поделать, так уж ее воспитали. Еще с детства Нат помнила, как отец каждый месяц приносил полученные на работе талоны, и они всей семьей отправлялись обменивать их на еду. Могли часами прождать в очереди, но всегда возвращались домой с корзинами продуктов. Не каких-то там синтетических, в алюминиевых тюбиках и пакетах, с кучей пищевых добавок и странным привкусом пластмассы, а настоящих, свежих, привезенных с сельскохозяйственных краев или выращенных прямо на фермах Земледельческой Зоны. У «химического пайка», как его любя окрестил Сэм Уилсон, безусловно, были свои неоспоримые плюсы, и жители нынешнего Нью-Йорка и других городов Новой Америки были многим обязаны этому изобретению. Родители рассказывали малышке Нат, что без пробирочной «умной» еды, которую вывела ГИДРА, человечество после катастрофы вряд ли бы выжило. Когда почва еще была отравлена радиацией, а запасы провианта стремительно кончались, пришедшее к власти правительство начало снабжать население волшебными искусственными продуктами. Вкуса у них практически не было — только убойная доза аминокислот, солей, витаминов и нутриентов, чтобы поддерживать нормальную жизнедеятельность организма. С годами «умная» еда только умнела: она все больше начинала походить на настоящую, а вскоре и подавно ее превзошла, превратившись едва ли не в атрибут высшего сословия. По единственному каналу, передаваемому местной телестанцией, уже давно с раздражающей частотой крутят рекламу чудо-пакетиков с порошком или пастой. Помещаешь их в устройство размером с коробку из-под обуви, похожее на то, что в доядерном мире называли микроволновкой, выбираешь нужную программу и путем нехитрых манипуляций получаешь готовые блюда в контейнерах. Принимать эти кулинарные безобразия Наташа наотрез отказывается, предпочитая питаться по старинке, а вот Брок и большинство других рейнджеров к «умной» еде привыкают основательно. — И охота же тебе все это самой готовить? — всячески недоумевал Рамлоу. — Это ж пиздец сколько времени занимает. Наташа на такое всегда лишь пожимала плечами: она не собиралась втолковывать напарнику, что в самом процессе готовки видела нечто чарующе-успокаивающее, что это особый, почти священный ритуал, добрая традиция, которая навсегда осталась в ее памяти как незаменимая часть семейного быта. Даже сейчас, когда никакой семьи у нее уже давным-давно нет. Солдат ничего не ест и продолжает все также сурово молчать. Вытягивая из тюбика пасту, которая судя по этикетке представляет собой стейк из говядины, Наташа задается вопросом, нужно ли киборгам вообще питаться. Спустя несколько минут созерцания мрачных пустошных пейзажей и пару взглядов, брошенных украдкой на своего попутчика, она приходит к выводу, что не нужно. Вряд ли ГИДРА стала бы создавать оружие, которому три раза в день надо исправно подкрепляться говяжьими стейками. Наверняка все киборги работают от какой-то общей сети, расположенной в главной лаборатории или в самом Трискелионе. Наташа с Броком как-то раз спорили на этот счет, и Рамлоу даже попытался разузнать у одного из сопровождающих их тогда легионеров, как тот справляет нужду, но ответа, как и следовало ожидать, не получил. Порой и саму Романофф обуревает жгучее любопытство и шкодливое, совсем не рейнджерское желание пощелкать у киборгов перед носом пальцами или, скажем, подергать их за волосы. Просто так, для разнообразия. Чтобы проверить, как они отреагируют на подобные выходки. Идея, честно говоря, очень в духе любителя идиотских розыгрышей Питера Квилла и поэтому чертовски плохая — если дразнить собаку, рано или поздно она укусит. Собаками киборгов Наташа вовсе не считает, но испытывать судьбу и нарываться на неприятности все же не хочет, поэтому все ее мимолетные инфантильные порывы так и остаются неисполненными. Закатное солнце медленно скользит к горизонту, когда Романофф вытягивает ноги на переднюю панель и, откинув спинку пассажирского кресла, пытается устроиться на заслуженный ночной отдых. Какое-то время она лежит, провожая взглядом бесцветные просторы Пустоши, потом под вкрадчивое шуршание старых покрышек ее начинает клонить в сон. Наташа тянется к магнитофону и крутит регулятор громкости; печальную балладу «Канзаса» теперь едва слышно, она почти сливается с баюкающим рокотом движка и свистом ветра за окнами. Солдат неуловимым движением вновь будто бы смещает подбородок чуть вправо. На какую-то ничтожную четверть дюйма, может, даже меньше — фургон слегка потряхивает на неровной дороге, и Наташа думает, что ей показалось, но все равно зачем-то говорит: — Я собираюсь спать. Могу выключить, если тебе мешает. Солдат, конечно же, не отвечает. Ничего другого, впрочем, от него и не стоило ожидать, и Нат злится на себя на эту глупую, бездумно оброненную реплику. Вести беседу с легионером — все равно, что разговаривать с прикроватной тумбой или мудреной микроволновкой для «умной» еды. Не знай Романофф, что у киборгов встроен рабочий голосовой модуль, она подумала бы, что все они немые и просто не способны говорить. Она вздыхает, кутается в рейнджерскую куртку и отворачивается к окну. На западе огненно-красным пожарищем рдеет угасающий день. Это последнее, что видит Наташа перед тем, как закрыть глаза и тотчас провалиться в сон. На Пустошь опускаются тревожные темно-лиловые сумерки. Под покровом сгущающейся ночи маленький бронированный фургончик упрямо несется вперед по проторенной пустынной дороге, пока в салоне тихо бренчат гитарные аккорды заунывной баллады о любви.

***

— Рейнджер. Сухой механический голос вырывает Наташу из тяжелых дрем; мелкая зябкая дрожь проходит по телу, когда она широко раскрывает глаза, прогоняя остатки беспокойного сна. Мышцы болезненно тянет — даже не до конца проснувшись, Романофф явственно ощущает в воздухе густое, почти осязаемое напряжение. Она потирает веки, убирает с панели затекшие ноги и поворачивается к Солдату, догадавшись, что своим внезапным пробуждением обязана именно ему. — За нами хвост. Голос все тот же, чеканный и чуть глуховатый. Солдат смотрит прямо перед собой, сосредоточенно вглядываясь в ночную пустыню; его ладони в плотных кожаных перчатках крепко сжимают истертую оплетку руля. За окнами фургона все утопает в сплошной непроглядной тьме, и лишь неверный свет фар вырывает из черноты крошечный клочок дороги. Наташа настороженно проверяет зеркало заднего вида, но никакой погони не замечает: видит лишь стенку кузова да взмывающий клубами песок из-под колес. Она хмурится, вопросительно дергает бровью и готовится упрекнуть Солдата в излишней подозрительности, но спустя минуту понимает, что он прав. Далекий рокот двигателей раскатистым эхом проносится по немым пустошным далям. В грязном зеркале уже маячат мутные огоньки зажженных фар, и Романофф сквозь зубы чертыхается: в неровной колонне мощных автомобилей и воинственных кличах преследователей она без труда узнает печально известных пустошных налетчиков. — Вот дерьмо, — сердито шипит Наташа. Рука сама собой тянется к поясной кобуре, пальцы быстро и точно находят рукоятку беретты, но доставать оружие она не спешит. — Сколько их? Она снова бросает беглый взгляд на отражение и тут же получает в ответ отрывистое: — Слышу пять машин. Две справа, две слева, одна сзади. Наташа пропускает мимо ушей странное солдатское «слышу» — ей нужна только цифра, и цифра эта не сулит ничего хорошего. Рев движков становится все ближе, тьму прорезают ослепительно-яркие пучки галогенного света — налетчики стремительно сокращают расстояние и почти нагоняют фургон. Романофф хватает беретту и берется за ручку стеклоподъемника, намереваясь оказать незваным гостям теплый рейнджерский прием, но внезапно Солдат ее останавливает. — Садись за руль, — не приказ и даже не просьба, лишь бесцветная, монотонная, ничего не выражающая, будто прописанная в программном коде фраза. — Я разберусь. Возражений Наташа не находит: она давит педаль и придерживает руль, пока Солдат с виртуозной быстротой открывает дверь и выбирается из салона. Он словно призрак, сотканная из мрака безликая черная тень, скользит на крышу и тотчас растворяется во тьме. Романофф проворно перебирается на водительское кресло, захлопывает дверцу, опускает стекло; в открытое окно тут же влетает колючий дорожный песок. Нат выуживает из-под сиденья сумку с оружием, бросает ее на соседнее кресло и рывком дергает молнию. Как там говорится: надейся на лучшее, но готовься к худшему? Что ж, спасибо ЩИТу. С таким арсеналом не то, что от бандитов отстреливаться, а впору брать штурмом целые поселения. Наташа почти жалеет, что рядом нет Брока — вот уж кто от этой ночной погони точно пришел бы в восторг. Да и самой Романофф было бы куда спокойнее, если бы ее прикрывал напарник, а не киборг-убийца. Однако, надо отдать ему должное: в своем деле Солдат оказывается удивительно хорош. На крышу он взбирается так ловко и незаметно, что Нат даже кажется, что его и вовсе там нет, однако спустя пару секунд эту догадку развенчивает громогласное рявканье автомата и скрип покрышек подбитой машины. — Понеслась, — вслух бормочет Наташа, шумно выдыхает и топит педаль газа. Фургон набирает скорость, взметая колесами пыль с зачерствевшей земли, но налетчики не отстают. Ответные выстрелы обрушиваются на притаившегося за выступом кузова Солдата, и Романофф тянется к оружейной сумке. Она не знает, как скоро у Солдата закончатся патроны, но на всякий случай кладет пару запасных автоматных магазинов у рычага коробки передач. В боковом зеркале хищно сверкают фары и шипованная радиаторная решетка громадного страшилища. Движок фургона надсадно хрипит, стрелка на спидометре опасно приближается ко второй сотне. Наташино сердце впервые сбивается с ритма, когда пули чиркают по кабине прямо над ее головой. Грохочущая очередь сносит зеркало заднего вида, Романофф припадает к рулевому колесу и подается вправо, защищаясь от летящих осколков. Машины налетчиков идут на обгон. Одна — обшитый броневой сталью джип с пулеметом на крыше — выруливает слева. Кто-то нещадно палит по крыльям фургона, и Наташе приходится резко вильнуть в сторону. В кузове грохочет, в воздух сизым облаком взмывает дым и вонь стертой резины. Сверху доносится металлический скрежет, в край крыши с лязгом вгрызаются пальцы в черной перчатке, и Романофф почти вскрикивает от неожиданности, когда в окне на пассажирской дверце видит Солдата. Он висит на одной руке, во второй все еще сжимает вспыхивающий короткими очередями автомат; его волосы яростно мечутся в порывах встречного ветра, пока он методично обстреливает заходящий справа броневик. На такой бешеной скорости машину едва не заносит. Вспотевшие от напряжения ладони скользят по рулевому колесу, но Романофф уверенно выравнивает фургон, чуть сбавляет скорость, а потом снова вжимает педаль до упора. Сзади гремит взрыв. Ударной волной фургон толкает вперед, задние колеса отрываются от дороги. Несколько невыносимо долгих секунд они бешено вращаются в воздухе, а потом тяжело ударяются о землю. Кабину ощутимо встряхивает: Романофф жестко бросает на приборную панель, она едва успевает ухватиться за руль; Солдат чуть не срывается под колеса, ящики груза вместе со вторым легионером швыряет из стороны в сторону по всему кузову. Налетчики ликующе воют. Пулемет на крыше броневика разражается свирепым залпом, борта фургона осыпает шквальным свинцовым градом. «Сейчас только музыки не хватает», — невпопад думает Наташа, с тоской глядя на подскакивающий на ухабах магнитофончик. Она даже не успевает поразиться безрассудству собственных мыслей — хлесткий выстрел в тот же миг вдребезги крошит стекло на пассажирской дверце. Романофф грязно ругается, хватает из сумки обрез и не глядя палит в зияющую в окне дыру. Отдача ощутимо бьет в плечо, простреливая мышцы тягучей болью. Машина налетчиков визжит шинами, врезается в правый борт кузова и на время отстает. Наташа надрывно дышит, сердце колотится у самого горла, точно паровой молот, в ушах вместе с грохотом выстрелов гулко шумит кровь. Руки сотрясает мелкая адреналиновая дрожь; когда воспаленный взгляд выуживает из темноты туманную тень, Нат едва не всаживает заряд дроби в показавшегося в окне Солдата. Тот проскальзывает в салон через пробоину в стекле, бесшумно опускается в кресло и принимается перезаряжать автомат. От него пахнет порохом, пустошной пылью, горьким дымом и металлом. — Они отстают? — Наташа тычет ствол обреза в дурацкий подстаканник у коробки передач; пальцы сводит колючей нервной судорогой, сердце все никак не может угомониться. — Нет, — отрезает Солдат. Меньше секунды у него уходит на то, чтобы вогнать магазин в приемник и передернуть затвор. — Еще четыре машины. Сзади как по команде раздается боевой клич раздразненных неудачей налетчиков. Романофф скрипит зубами. Она краем глаза наблюдает за тем, как Солдат быстро и отточено кладет патроны в патронташ, и ловит себя на странной мысли, что это зрелище отчего-то успокаивает. Вокруг все та же кромешная тьма; разъяренно визжат пули, холодный ночной воздух со свистом врывается в кабину, треплет волосы, швыряет в лицо колючий песок. На Пустоши им не оторваться — кругом один лишь голый солончак да бесконечная дорога. Они будут гнать до тех пор, пока кто-нибудь не выбудет из гонки, и что-то подсказывает Наташе, что против четырех бронированных машин с вооруженными бандитами шансов у их потрепанного фургона, пускай и с двумя киборгами на страже, не так уж и много. Численное превосходство противника и открытая местность — воистину, не самый удачный расклад. Нужен маневр, умелый и грамотный, иначе это задание рискует стать для рейнджера Романофф последним. — Впереди город, — словно вторя ее мыслям, говорит Солдат. Он порывисто высовывается в окно, выдает пару очередей из перезаряженного автомата и ныряет обратно. Наташе кажется, что у него на миг сбивается дыхание, но мысль удивляет своей глупостью даже больше, чем желание включить музыку в самый разгар погони: какое, к черту, дыхание у киборга? Откуда Солдату известно о городе, Романофф решает не выяснять. Она загружает на планшете карту местности и почти усмехается, когда видит в паре миль от дороги серые квадраты городских построек. — Можем оторваться, — продолжает Солдат. Голос у него по-прежнему глухой, статичный и безжизненный, только в этот раз звучит чуть громче и тверже: он пытается перекричать оружейные залпы. Наташа коротко кивает. Втягивает шею, когда пули снова лязгают по стенкам кузова, и в сердцах ругается так, что даже Брок бы поперхнулся; мозг лихорадочно работает, перебирая варианты действий, и через мгновение выдает нечто, смутно похожее на план. Командирский тон рейнджеру Романофф удается просто блестяще; голос, в отличие от рук, не дрожит: — Вы двое, продолжайте их отвлекать и постарайтесь вывести броневики из строя. Остальных я уведу в город, попробую сбросить хвост. Солдат отвечает быстрым кивком; роется в сумке, кладет в карман боевого жилета пару осколочных гранат. Наташа бегло смотрит на дорогу и продолжает чиркать пальцами по экранчику планшета, мысленно взывая ко всем богам в надежде на то, что заброшенный город окажется известным и навигатор построит маршрут в объезд перекрытых завалами дорог. Она зачем-то желает Солдату удачи, но тот ее уже не слышит — пассажирское кресло пустует, а с крыши вновь трещит раскатистой трелью автомат. Боги отчаянным мольбам великодушно внемлют: карта города расползается по экрану цветными смазанными пикселями, и Романофф уверенно сворачивает с дороги в сторону чернеющих руин. В следующие несколько минут события разворачиваются с такой безумной скоростью, что Наташа даже не успевает сообразить, когда именно все летит к чертям. Мигающая линия на карте исправно ведет ее по пустынным улицам безымянного городка. Выстрелы и воинственные вопли налетчиков сливаются в дикую какофонию, от которой в висках бьется тупая распирающая боль. Без бокового зеркала Романофф не видит, насколько близко подбираются бронированные страшилища, но заряженный обрез предусмотрительно кладет на колени. Впрочем, пустить его в ход ей уже не удается. Из темноты выскакивает броневик — погашенные фары позволяют подкрасться почти незаметно — и таранит фургон в левый борт. Его тут же заносит, лихо и стремительно. Романофф выкручивает руль, но фургон не слушается: визжа покрышками, вертится волчком и опасно кренится вправо, а затем на полной скорости влетает передним колесом в поросшие травой развалины. Машину мощно подбрасывает и переворачивает в воздухе, словно сбитую детскую игрушку. Наташу швыряет в сторону, потом вверх, прикладывая макушкой о крышу, потом рывком кидает вперед. Левый бок автомобиля с грохотом впечатывается в землю; от удара остатки стекла на окнах взрываются звенящим дождем. Романофф плечом налетает на дверцу — по руке хлещет жгучая боль, отдаваясь колким эхом в шее и кончиках пальцев. Фургон еще долго выписывает кульбиты, крутится как заведенный, перекатываясь с днища на крышу, пока, наконец, не замирает, врезавшись бампером в корявый бетонный фундамент. Наташа успевает лишь вздохнуть и подумать о том, с какой тягучей медлительностью по ее щеке ползет капля крови. Становится невыносимо жарко. В голове трескуче шумит ровно мгновение, а потом перед глазами расползается густое чернильное пятно.