Oikawa Tooru's axiom

      Ойкава и Иваизуми часто ссорятся, несмотря на то, что жить без друг друга не могут. Перепалки стали обычным делом. Настолько обычным, что Ойкава привык, что Хаджиме вечно злится, а тот привык, что Тоору уходит из дома на несколько часов после каждой из ссоры. Он больше не обращал внимания на это внимания, потому что парень знал, что он вернётся. Потому что он всегда возвращался. Знаете, это стало одной из тех закономерностей, в которых никогда не сомневаешься. Своего рода аксиома. Если Ойкава Тоору уходит из дома посреди ночи без единой купюры в кармане и рюкзака за плечами, он обязательно вернется к утру.              После очередной ссоры Тоору вылетел из квартиры, ничего не сказав, а Иваизуми даже не попытался догнать его. Он не писал ему, не звонил. Парень выключил телефон, понимая, что он все равно ему не понадобится. Сходил в душ, смывая с себя остатки злости и раздражения, выпил зеленого чаю, чтобы окончательно успокоиться и лёг спать с полной уверенностью, что проснётся от привычного «Прости меня, Ива-чан».              Вот только этого не произошло.              Утро началось с громкого и мерзкого звона будильника, стоявшего на тумбочке. Иваизуми ненавидел его и намеревался выкинуть этот ужас на ножках каждое утро, но Ойкава слишком сильно любил такие уютные мелочи, так что приходилось терпеть. Другая половина кровати пустовала, из-за чего Хаджиме начал беспокоиться. Ойкава никогда не пропадал больше, чем на одну ночь, но вот уже прошли целые сутки, а он никак не проявлял себя. Может, он остался у Ханамаки? Кажется, он недавно переехал к ним в комплекс. Взяв в руки телефон, парень хотел было позвонить их общему знакомому, но вместо этого он увидел одно единственное сообщение.              «Я устал от этого. Прости, что прощаюсь вот так. У меня не хватило мужества сделать это лично. Я люблю тебя, Ива-чан, но эти отношения разрушают нас обоих. И будут разрушать, даже если мы расстанемся. Наши чувства уже не те, что раньше, и я не уверен, остались ли они у тебя вообще. Наверное, это больше всего ломает меня. Я слаб, чертовски слаб, я это знаю. Ты всегда был сильнее, и я благодарен тебе за это. Благодарен за все то время, что ты посвятил мне. Но оно вышло. Срок годности истёк. Я понимаю, что веду себя невероятно эгоистично, но я просто не вижу другого выхода. Помни, что я люблю тебя, хорошо? Не плачь на моих похоронах, тебе это не идёт. Прости.»              Телефон упал на пол с громким стуком, заставляя Иваизуми вздрогнуть. Он молниеносно поднял его, не веря происходящему. Остатки сна моментально исчезли, заменяя себя паникой и абсолютной беспомощностью. Хаджиме попытался звонить Тоору, но никто не брал трубку. Сломя голову он выбежал на улицу, убеждая себя, что все это лишь шутка, и что Ойкава никогда бы так не поступил. Не мог. Не имел права.              Он не плакал на похоронах, как Тоору и просил. Хаджиме был слишком разбит для этого. У него не было ничего, кроме пустоты внутри. Ему было настолько паршиво, что он не выдержал и ушел посреди церемонии, выбегая на улицу для того, чтобы успокоиться. От осознания происходящего его тошнило, и он был не удивлен, когда обнаружил себя склонившимся над мусорным баком. От злости он пнул его, отчаянно вскрикивая, и опустился на холодную землю, закрывая лицо руками.              Ты. Не имел. Права.              Иваизуми перестал выходить из дома, потому что все вокруг напоминало ему об Ойкаве. Да и в квартире каждая мелочь буквально орала «Тоору», отчего становилось только хуже. И самым ужасным было то, что Хаджиме просто не мог избавиться от всего этого. Потому что это единственное, что осталось от Ойкавы. И даже тот гребанный желтый будильник, который так бесил Иваизуми, стал чем-то особенным.              Казалось, он даже иногда слышал знакомый смех в соседней комнате, но, когда он с надеждой бежал туда, он не обнаруживал ничего, кроме задёрнутых штор и приторного запаха алкоголя. Он бесился, каждый раз напоминая себе, что это лишь воображение, но все равно каждый раз верил в лучшее.              Спустя неделю он отчётливо стал слышать своё имя. Хаджиме понимал, что начинает сходить с ума, но у него не было сил сопротивляться.              Спустя месяц он ответил знакомому голосу.              Его состояние ухудшалось. Он больше не мог отличить реальность от вымысла. Ойкава снова был рядом, он смеялся, говорил глупости и почти никогда не кричал, и этого было достаточно. У Иваизуми начались галлюцинации, которые стали для него наркотиком. Он снова видел родную улыбку, и она была единственным светлым пятном в бездне отчаяния, окружавшей его. Хаджиме жил в своем маленьких вымышленном мире, где Тоору был все ещё жив, здоров и все так же выводил парня из себя своей назойливостью.              «Я хочу встретиться с тобой, Ива-чан»              ― Ты же понимаешь, что это невозможно?              «Но я так хочу быть с тобой… Ты ведь любишь меня, Хаджиме?»              ― Люблю. Почему ты спрашиваешь?              «Ты ведь тоже хочешь снова вернуться ко мне?»              ― Ты прекрасно знаешь, что да. К чему ты клонишь, Дуракава?              «В верхнем ящике стола остались мои лезвия»              Иваизуми замолчал и перевёл взгляд туда, куда указывала тонкая рука его вымысла. Словно в трансе, он поднялся с дивана и выдвинул ящик, разглядывая поблёскивающие металлические пластины, лежавшие на дне.              «Я так соскучился, Ива-чан»              Тонкие дрожащие пальцы потянулись к лезвию. Сердце пропустило удар, в глазах начинало темнеть.              «Пожалуйста, вернись ко мне»              Иваизуми медленно провёл остриём вдоль по руке и взвыл, чувствуя обжигающую боль.              «Ещё немного, Ива-чан. Сделай это ради меня»              Ещё один порез. Ещё один стон. Третий, четвёртый, десятый. Хаджиме больше не чувствовал боли. Его собственные крики заглушал успокаивающийся голос Тоору, звучавший в его голове.              «Ещё чуть-чуть и все будет хорошо. Доверься мне»       Хаджиме нашли спустя пару дней. Руки были изрезаны до костей, вокруг валялись пустые бутылки из-под виски и использованные шприцы, вся комната была покрыта толстым слоем пыли, будто бы здесь никто не жил на протяжении нескольких месяцев. На столе лежала записка, где корявым почерком были выведены последние слова Иваизуми:              «Я искупил свою вину перед ним. Никто не сможет разлучить нас. Теперь мы вместе. Навсегда.»