.
В день рождения настроение у Донхека приподнятое. Еще бы, ему уже целых восемнадцать. Конечно, юридически это ничего не меняет, но Донхек почему-то в один переломный момент начинает чувствовать себя ответственным и взрослым. Способным на серьезные размышления и важные решения. Он мечтает однажды выглядеть и рассуждать так же зрело, как Минхен – кажется, будто у него в жизни нет вообще никаких проблем; и это, в принципе, логично. Только он – кошмарный зануда, и вот это, к сожалению, совсем никуда не девается. – Если ты ожидаешь какого-то особого отношения к себе в этот день, то не стоит, – заранее предупреждает Минхен, когда Донхек с утра выходит из ванной с радостной улыбкой на лице. Он чувствует – что-то хорошее должно произойти сегодня. – Подарка у меня для тебя нет. – И не надо, – фыркает Донхек, со вздохом падая на минхенову кровать. Минхен, в свою очередь, глядит на него неодобрительно и хмуро, попивая свой утренний кофе. – Я сам себе подарок. В этот день Донхек надевает рубашку, подаренную Минхеном на шестнадцатилетие, и опрометчиво забывает завязать ленты на рукавах, из-за чего они без конца цепляются за дверные ручки. Минхен смотрит на все это безобразие и стойко молчит, хотя Донхек видит, как сильно моментами он хочет подойти ближе и исправить ситуацию. Минхен из-за чего-то кошмарно злится уже который месяц – их общение с Донхеком стало непривычно холодным, они даже целовались за все это время, ну, может быть, раз пять, и мысли об этом не дают Донхеку покоя. Он пробует представить свою жизнь без Минхена. Без его холодного взгляда, нравоучительного тона, манящего запаха, прикосновений и поцелуев. Не получается. Кажется, что они уже принадлежали друг другу задолго до встречи тогда, на заднем дворе детского дома. Минхен всегда был у Донхека, а Донхек всегда был у Минхена. И они – единое неразрывное целое. – Я уже взрослый, – серьезно говорит Донхек, глядя Минхену в глаза. – Ага, – бросает тот небрежно, копошась в рабочих бумагах. – Я уже взрослый и имею право знать, почему ты злишься, – развивает свою мысль Донхек. – Это из-за той девушки, которую ты прогнал? – Нет, не из-за нее, – холодно отвечает Минхен. – И если я не шучу постоянно идиотские шутки и не лезу к тебе целоваться днями напролет, это еще не значит, что я злюсь. Донхек приподнимается на кровати и смотрит на него встревоженно. – Выходит, я тебе надоедаю? – тихо спрашивает он. – Да нет же, не надоедаешь, господи! – Минхен, кажется, вот-вот ударит кулаком по столу, да так, что весь стол развалится. Он поднимает взгляд на Донхека и тяжело вздыхает. – Чего ты хочешь от меня? Донхек думает недолго, а после встает с кровати, неторопливо идет к Минхену, обходит письменный стол и присаживается на самый его краешек, нервно хрустя костяшками пальцев. Он вслушивается в неспокойное дыхание Минхена и устремляет на него полный надежды взгляд. – Поцелуй? – Может, перестанешь вести себя так, будто мы любовники? – Минхен безнадежно качает головой. – А кто мы? – не унимается Донхек, мотая над полом ногами в нежно-персиковых гольфах. – Друзья разве целуются так, как мы? Минхен бросает в его сторону неодобрительный взгляд. – Если ты вдруг забыл, то я все еще твой отец, – он как будто ставит перед фактом. Донхек фыркает и усмехается. – Ну если только папочка, – чеканит он и встает со стола, плавно подходя к Минхену, который до белых костяшек сжимает руками спинку своего рабочего кресла. Донхек приподнимается на носочки и невесомо целует аккуратную родинку с левой стороны минхеновой шеи; кожа там пахнет сигаретами и их мятным гелем для душа. – Папочка. Тебе нравится? – Не жди, что я поведусь на подобное, – почти грубо отталкивает его Минхен и тут же лезет в верхнюю тумбочку письменного стола – наверняка за сигаретами. – Исчезни, пожалуйста, мне нужно работать. Донхек, конечно, с происходящим не соглашается и вообще возмущается – «Как это так – у него день рождения, а он не может никем командовать?». Он деловито залазит обратно к Минхену на стол, едва ли не сбросив на пол его ноутбук и тут же виновато потупив взгляд. Минхен закатывает глаза, мол, за что ты мне такой, и закуривает. Отполированное светлое дерево под донхековыми пальцами даже немного сверкает, а он сверлит задумчивым взглядом античную вазу (нежно-голубая керамика и чистое золото) на полу. Напряжение в воздухе не дает Донхеку спокойно дышать; что ни вздох – то искра. Донхек крадется к стоящему возле балкона Минхену со спины и приподнимается на носочки, чтобы положить голову ему на плечо. Он хочет спросить: «Что, действительно нет никакого подарка?» и добавить следом: «Ну и ладно, мне от тебя ничего не нужно». В хорошем ключе, конечно. Ведь вместе со всей этой непрерывной болью Минхен подарил ему столько нежности. А заслуженной ли? Минхен оборачивается (он все еще злится, и это видно) и утыкается носом куда-то Донхеку в висок. Донхек непринужденно складывает ладошки на его плече и правой ногой чешет щиколотку левой, чуть ли не поскальзываясь при этом на натертом до блеска паркете. Он пока не замечает тоненькую стрелочку, рассекающую левый гольфик, но когда заметит, то наверняка очень расстроится. А еще его пижама пахнет Минхеном, и это, в принципе, логично, ведь всю последнюю неделю Донхек спит только в минхеновой кровати (его собственная теперь кажется такой пустой и холодной). Незначительно, но сносит крышу. – Как насчет лениво валяться в кровати весь день? – шепотом спрашивает Донхек, немного пьяно улыбаясь, потому что минхеново дыхание щекочет его висок. – Только если без меня, – Минхен отрицательно качает головой, но в следующее мгновение прижимается губами к его щеке, прокладывая дорожку из невесомых поцелуев куда-то за ухо. – Опять пахнешь миндалем. И он будто хочет добавить еще что-то вроде: «Ты знаешь, я хотел бы поцеловать тебя гораздо ниже, коснуться губами внутренней стороны твоих бедер, снять с тебя все, кроме этих детских гольфов, и дышать каждым участком твоей кожи». Минхен молчит, но Донхек улавливает эти слова, эти желания в его дыхании, пристальном взгляде и немом восхищении. Минхен целует в губы как-то пьяно и с такой ненавистью, что Донхек начинает задыхаться. Он спихивает то, что чувствует в такие моменты, на свое, подростковое, но вот Минхен давно уже не подросток. И как понять, что творится у него в голове? Донхек рядом с ним тает, но при этом самую малость боится отдаваться ему целиком и полностью. Хоть и сейчас у него нет никаких сомнений в том, что Минхену он доверяет всецело и хочет провести с ним не одну ночь (потому что они такие родные и так пылают, господи), совсем как в кино про любовь, но все равно почему-то так страшно, страшно, страшно. Донхек же невинный совсем. Но ему все же интересно – тем девушкам, которые кричали до хрипоты и сорванного голоса в минхеновой постели, действительно было так хорошо? Он на полном серьезе решает проверить это, когда Минхен каждым своим поцелуем в шею будто избивает – кусает и оттягивает кожу, и Донхек в своих порванных гольфах и пижаме с шортиками чувствует себя такой незначительной крупицей мира, податливой и беззащитной. Просто маленькой пылинкой, какие смахивают с книжных полок. Минхен отодвигает ноутбук, всякие бумаги и чашку из-под кофе и осторожно усаживает Донхека на стол – у того слегка задираются пижамные шортики, когда он ногами обвивает минхеновы бедра, не оставляя между их телами даже какого-то ничтожного расстояния. У Минхена рубашка привычно расстегнута на несколько верхних пуговиц, и Донхек аккуратно пробирается ладонью под ткань, поглаживая горячую кожу. – Не злись на меня, пожалуйста, – шепотом просит Донхек, утыкаясь носом ему в щеку и невесомо касаясь кончиком языка уголка минхеновых губ. Минхен снова целует его сам, резко и жадно – так, что во время поцелуя Донхеку даже приходится немного откинуть голову назад. – Не буду, детка, – так же тихо отвечает Минхен, оставляя руки на голых донхековых бедрах; Донхек замечает на его левом запястье часы, виднеющиеся из-под расстегнутого рукава рубашки. Минхен вдруг усмехается. – Если только ты перестанешь обламывать мне секс. Конечно, Донхек догадывался, что дело в этом. Все вполне рационально – Минхен взрослый, и у него есть взрослые потребности. А Донхек капризничает и ревнует – ну, натура у него такая. Он не может не думать днями о том, где Минхен, что делает и, главное, с кем он. Часто Донхек даже витает в облаках на уроках, ничего не записывая и просто бесконечно размышляя. Он влюблен, наверное? Так чувствуется влюбленность? Донхек не хочет казаться ревнивой истеричкой, но он ничего не может с собой поделать. Думать о Минхене постоянно, каждую минуту кажется гораздо более интересным занятием, нежели учиться, усваивать новую информацию и, черт возьми, хоть как-то развиваться. Не зря в дорамах говорят, что от любви тупеют, – вот, похоже, Донхек и переживает это на собственной шкуре. Страшно и сладко одновременно. – Я поработаю, – Минхен ставит Донхека в известность, в который раз отлипая от его губ и на этот раз отстраняясь уже с концами. Донхек непроизвольно тянется к нему, хватаясь пальчиками за манжеты минхеновой рубашки, но вовремя одергивает себя. – Сделаешь мне еще кофе? Он поправляет галстук, поднимает с пола какие-то упавшие папки и документы и садится в кресло. – Сделаю, – отвечает Донхек, подавляя спонтанную улыбку, и спрыгивает наконец со стола..
Донхек хочет отдать Минхену себя, потому что считает это самым большим, что он может сделать. Конечно, они и так есть друг у друга, и их ментальная близость порой становится сильнее физической, но Донхеку (все еще) чертовски мало. Ему хочется ласки и власти одновременно, нежнейшей болезненной жестокости и чужих рук на каждом голом островке его кожи. Кто может дать ему это все, если не человек, которого он еще недавно называл отцом? Донхек знает, как люди занимаются сексом. Более того, он знает, как занимаются сексом люди одного пола. И, конечно, Донхек может в полной мере подготовить себя к этому. Он достаточно взрослый и сможет управиться сам, да вот только страх, сомнения и бесконечные вопросы никак не оставляют его в покое. И самый важный из них: а что, если хочет только Донхек? Что, если он, как подросток, нафантазировал себе вселенную, в которой является для кого-то желанным? И что творится в голове у Минхена? Хочет ли он тоже? Донхеку нужно узнать, господи, Донхеку нужно узнать… Он решает спросить напрямую. Минхен как раз делает перерыв в работе и курит на кухне, пока в очередной раз варит себе кофе. Донхек появляется в дверном проеме почти беззвучно, под тихий шум кофемашины, и нервно перебирает дрожащими пальчиками расстегнутые пуговицы на рубашке. Минхен словно чувствует его присутствие лопатками и оборачивается, вопросительно глядя в глаза. Сигарета маленькой тусклой искрой тлеет между его пальцами; он, правда, курит слишком, непозволительно много. Донхек на негнущихся ногах проходит на кухню и несуразно усаживается на один из обеденных стульев. Он весь дрожит, и плечи его словно опускаются вниз под какой-то невероятной несуществующей тяжестью. Донхек нервно поднимает взгляд (пытливый, как у ребенка) и мимолетно облизывает губы. – Я хочу спросить… – неуверенно начинает он, но тут же замолкает, не зная, как лучше сформулировать. Вся его смелость резко куда-то испаряется. – Спросить, хочешь ли ты… – Хочу ли я что? – подталкивает его Минхен, докуривая и выжидающе складывая руки на груди. – Договаривай. Донхек опять затыкается и опять забывает все свои слова, потому что смотрит на него. У Минхена рубашка сегодня темно-синяя, строго застегнутая до самого воротника, только рукава закатаны до локтей, тем самым будто подталкивая Донхека к разглядыванию бледных, крепких, красивых рук. Кажется, что в таком Минхене совершенно все – даже то, как он хмурится и небольшая вертикальная складочка образовывается над его переносицей. Донхек смотрит ему куда-то чуть выше глаз, затем – чуть ниже губ; он не знает, что должен сказать, как должен спросить. Интересно, существует ли хоть малая вероятность того, что кто-то такой, как Минхен, снизойдет до него? Вдох, выдох – и Донхек медленно поднимается на ноги, робко пряча дрожащие руки за спиной. – Меня, – договаривает он почти шепотом. Выражение лица Минхена остается непоколебимым. – Хочешь ли ты меня? Донхек боится его усмешки – презрительной или небрежной, – но Минхен не усмехается, а только смотрит ему в глаза холодно и колко, будто в саму душу заглянуть пытается. Донхека как тонкой ниточкой тянет вперед – он хочет еще много чего спросить: считает ли его Минхен красивым, желанным; нужна ли ему на самом деле эта близость, в возможность которой он заставляет верить каждым своим прикосновением. Не издевается ли он? Не шутит ли? – Детка, – Минхен подходит ближе и осторожно кладет теплую ладонь Донхеку на щеку, заставляя его установить тот самый непрерывный зрительный контакт. Донхек хочет, чтобы он не говорил больше ни слова и просто поцеловал его прямо сейчас, беспрерывно и глубоко. – Как ты сам думаешь? – Я не понимаю тебя, – честно признается Донхек и сам себя ловит на том, что уже почти тянется к чужим губам. – Ты говоришь одно, а делаешь совсем другое. Минхен смотрит на него какое-то время и молчит, опускаясь ладонью от лица к шее и осторожно поглаживая. Донхек дрожит и тает от нежности его прикосновений – он жаждет чужой власти над собой, но в то же время не хочет, чтобы ему сделали больно. А Минхен однажды пообещал никогда-никогда не причинять ему боль. – Давай я просто скажу, – Донхек вздрагивает от шепота прямо на ухо, – что возьму, только если ты сам мне позволишь. Он не говорит больше ни слова, а Донхек свой ответ решает приберечь на потом.