монреаль

Донхек просыпается, когда еще бледноватое утреннее солнце мягко гладит его волосы, а легкий ветер из приоткрытой форточки обдает прохладой голую кожу. Донхек понимает, что двигаться он может с трудом; тело все ноет, а косточки будто ломаются. Он медленно разлепляет веки, пробует вдохнуть (где-то под ребрами неприятно саднит) и хрипло прокашливается. Сколько он проспал – неизвестно; но сейчас он уже может чувствовать свое тело, и это даже хуже, чем когда он не ощущал ничего. Осторожно переворачиваясь на спину, Донхек приподымается и осматривает комнату, сразу же спотыкаясь взглядом о Минхена, который мирно посапывает на своем письменном столе. Его рабочие очки лежат рядом с кучей бесчисленных, хаотично разбросанных бумаг. Донхек виновато поджимает губы, неотрывно глядя на угольно-черную минхенову макушку, и пробует встать с кровати; с первого раза не получается, со второго – тоже. Когда он все-таки слазит, то пытается быть бесшумным (как-то раз Минхен упомянул, что сон у него очень чуткий, а Донхек крайне внимателен к мелочам), но все летит к черту, когда у самой двери одна из половиц под босыми донхековыми ногами противно скрипит, и Минхен в следующее же мгновение вскидывает голову, растерянно глядя на Донхека. Очевидно, он и не спал – так, всего лишь задремал. Донхек также запоздало осознает, что сейчас уже утро и все увечья на его беззащитном голом теле видны более чем отчетливо. – Никуда отсюда не уйдешь, пока не объяснишь, – холодно чеканит Минхен и встает со своего кресла; Донхек от каждого его движения вздрагивает, будто приговоренный к смертной казни, наблюдающий за палачом. – Вернись в кровать. – Я в порядке. – Будешь со мной спорить? – спокойно уточняет Минхен, останавливаясь запредельно близко к нему и пристально заглядывая в глаза. Донхек вздыхает и только отрицательно качает головой. – Вот и отлично. Донхек не ложится, а садится, обнимая руками колени; он тщательно закутывает бедра в полотенце (чтобы не было видно ни единого лишнего участка кожи) и крайне жалеет о том, что оно слишком маленькое, чтобы спрятать его всего. От Минхена и мира целиком и полностью, желательно. Минхен ненадолго скрывается в коридоре, а потом возвращается вместе с уже знакомой Донхеку аптечкой. Донхек продолжает дрожать, как напуганный ночной грозой ребенок, от каждого его жеста, когда Минхен присаживается рядом с ним на кровать и открывает аптечку. У Донхека нижняя губа подрагивает так, будто он готов вот-вот разрыдаться. – Я уже промывал раны… – почти шепотом произносит он, и это слабое отрицание выходит таким несмелым и жалким, что Донхека буквально ледяной водой окатывает от того, насколько неприветливо и холодно смотрит на него Минхен в следующий момент. А потом тянет вперед одну руку, явно собираясь его коснуться. – Я все сделал, не надо… – Помолчи, вытяни ноги вперед и расправь плечи, – спокойно чеканит Минхен, хмуро осматривая все синяки и ссадины на его теле, которые Донхек так тщетно пытается спрятать, крепко обнимая себя руками. В какой-то момент Минхен смотрит прямо ему в глаза с такой непоколебимой решительностью, что донхеково тело против его собственной воли подчиняется. Минхен еще никогда не смотрел на него так. – Я буду прикасаться, а ты скажешь, где больнее всего. Донхек почти расплакаться готов от того, как ему страшно, но он отпускает колени, послушно вытягивает ноги и откидывается на спинку кровати, все еще боязливо стискивая бедра под полотенцем – его единственной защитой, единственным барьером. Минхен наклоняется над ним так, будто Донхек – маленькая бабочка, крылья которой нужно рассмотреть под микроскопом, и касается пальцами одного из синяков – аккурат под колотящимся безумно сердцем. Донхек дрожит и хочет крепко обнять себя руками (снова) – он, если честно, героическими усилиями заставляет себя не делать этого. Он шипит сквозь стиснутые зубы, не сдерживает тихих стонов, когда Минхен моментами надавливает немного сильнее, и искусывает чуть ли не в кровь свои несчастные губы. – В больницу поедем? – спрашивает Минхен, наконец убирая руку. Создается иллюзия выбора – будто бы Донхек может согласиться или отказать; давно ведь понятно – будет так, как решит Минхен. Донхек смотрит на него несколько загнанно, кусает губы и ничего не говорит, снова обнимая себя руками и надеясь, что от него наконец отстанут. Ну не может он так, ну не может. – Чего ты молчишь? Расскажешь мне, на кого нарвался? – Почему ты так уверен, что виноват я? – Тебя избили просто так? – немедля спрашивает Минхен. Донхек думает несколько секунд, а затем отрицательно качает головой. – Вот это мне и нужно знать, так что выкладывай. – Да какая разница… Донхек только фыркает и собирается слезть с кровати, игнорируя боль, но Минхен останавливает его, схватив рукой за бедро – как раз там, где полотенце немного съехало в сторону и теперь виднеется только голая кожа. Донхек замирает и дышит почти болезненно тяжело – знаете, это то самое дыхание, когда с каждым вдохом и выдохом вы чувствуете, словно внутри вас натягиваются и рвутся какие-то невидимые струны, вызывая неконтролируемое внутреннее кровотечение, а еще желание отключиться, просто чтобы этого всего не чувствовать. Донхеку все еще больно, и он хочет, чтобы его просто оставили в покое. – Никуда не пойдешь, пока не скажешь, – настаивает на своем Минхен, не убирая руку с его бедра и вновь нарушая свое негласное правило для зрительного контакта – смотрит долго и неотрывно; Донхеку сейчас слишком трудно считать секунды. – Мне нужно знать, кто тебя избил и за что. Назови мне имя. – Избили просто так, я под руку попался, – Донхек почти не лжет; он мнет в слегка дрожащей руке одеяло и принимает эту мысленную борьбу – просто смотрит на Минхена в ответ так спокойно, как только может сейчас, надеясь, что минхенова непоколебимость в один миг сломается и он сдастся первым. – Имя? – На кой черт тебе его имя? – Скажи мне, – пальцы сдавливают беззащитную кожу так сильно, что Донхек почти готов вскрикнуть; он до боли закусывает нижнюю губу, чтобы не сделать этого. – Я твой отец, я должен тебя защищать. Донхек почти смеется. – О, так в тебе проснулись отцовские чувства? – Донхеку не очень хочется быть мразью, когда ему пытаются помочь, но иначе сейчас просто не получается. Где было это «я твой отец», когда Донхек по-человечески просил его о простых вещах? Когда он был потерян и ему не с кем было поговорить, а Минхен захлопывал дверь своей комнаты прямо перед его носом и собирался трахнуть очередную девочку-на-ночь. Минхен просто не семейный человек, а «семья» его – лишь хороший пиар-ход; Донхек это давно понял, но если бы он только мог как-то это изменить. Однако он прекрасно знает, что скажет Минхен, если услышит любой укор в свою сторону. «Заткнись». «Просто не подходи ко мне со своими проблемами». «Тебя не должно интересовать, где я и с кем». «Поужинай и ложись спать». «Может, тебе еще сказочку на ночь прочесть?» «Ты же знаешь, я привык засыпать один». – Я догадываюсь, о чем ты думаешь, – вздыхает Минхен, неосознанно (а может, и осознанно) поглаживая Донхека по бедру; жест этот почти успокаивающий, и Донхеку бы даже стало немного легче, если бы он не считал обстановку слегка… интимной. Ему просто на стену лезть хочется от того, насколько противоречивы его чувства. – Ты думаешь, что я ненадежный и абсолютно не умею заботиться. Мы не родные и родными не станем никогда, поэтому мне достаточно трудно испытывать к тебе что-то семейное и теплое, но я очень стараюсь. Минхен вздыхает и (наконец-то) отводит взгляд; опускает голову и задумчиво смотрит куда-то в стену. – Просто хочу, чтобы ты знал, – Донхек напрягается, продолжая вопросительно смотреть на него. – Я уничтожу любого, кто посмеет причинить тебе боль. Донхек кладет свою ладонь поверх минхеновой и не может решить даже – хочет остановить его или попросить не останавливаться. Минхен говорит правду – Донхек видит это по тому, как опускаются его плечи, будто под какой-то тяжестью, как нервно он сглатывает и не знает, за что зацепиться взглядом. Кажется, что они просто издеваются друг над другом. Бесконечные мучения. Донхек задает один-единственный вопрос. – Даже если это будешь ты сам? Минхен думает недолго и вновь смотрит ему в глаза. – Да.

.

Донхеку вся эта затея изначально не нравится. Минхен ухаживает за ним так, будто он при смерти уже – приносит еду в постель, нагло забирает все учебники, говоря, что ему надо быстрее поправиться. Впрочем, продолжается это недолго – уже спустя несколько дней боль значительно ослабевает, и Донхек твердо решает поехать в школу, потому что его мучит совесть почти каждую минуту. Только в тот момент, когда Минхен отпускает Юно и говорит, что сегодня повезет Донхека сам, Донхек впервые чует что-то неладное. Впрочем, оказывается слишком поздно – Минхен открывает для него дверцу и кивком указывает на пассажирское сидение. Донхек послушно садится, даже не раздумывая, и против собственной воли напрягается. Минхен выглядит прекрасно, как и всегда, – он бросает свой пиджак на заднее сидение и остается в одной рубашке, на которой привычно расстегнуты две верхние пуговицы. Его волосы еще немного влажные после душа и слегка растрепаны; пахнет он – снова – потрясающе. Донхек кутается в свою мешковатую толстовку, прячет лицо под капюшоном и молчит, но все равно чувствует, как пристально Минхен на него смотрит. Донхек о многом хочет спросить. Получается только: – Зачем ты со мной едешь? Минхен пристегивается сам, пристегивает Донхека, молча потянувшись к нему, возвращает руки на руль, и через несколько секунд машина осторожно трогается с места. Донхек еще ни разу не видел Минхена водящим, и зрелище это, мягко говоря, впечатляющее; с ним бы рекламу автомобилей снимать или что-то подобное. Он холоден, сосредоточен и просто безобразно красив. Донхек смотрит на него и кусает губы. Непроизвольно. Так получается. – Нужно проучить того урода, который посмел поднять на тебя руку. Смысл услышанного доходит до Донхека не сразу. – Погоди, что? – он вздрагивает, выпрямляясь и глядя на Минхена почти напугано. Минхен не смотрит на него в ответ и продолжает внимательно следить за дорогой. – Ты собираешься… драться? – О, да, именно это я и собираюсь делать, – Минхен согласно кивает. – Я не шутил, когда говорил, что уничтожу любого, кто сделает тебе больно. – Ты представляешь, как это будет выглядеть? – у Донхека голос дрожит, и контролировать он это не может от слова совсем. Ему с Минхеном не тягаться, но Донхек злится, злится ужасно. – Будто я – слабый безвольный ребенок, который не может сам за себя постоять, и теперь папочка приходит, чтобы набить кому-то рожу за меня. Он замолкает и дышит тяжело, смотря пристально на бесстрастный минхенов профиль. Тем временем они уже почти подъезжают к школе, и чем ближе они становятся, тем страшнее Донхеку – он не знает, чего ему ждать. – Зато тебя больше не будут трогать, разве это не плюс? – Минхен говорит так, будто настроен абсолютно решительно; при этом он крайне спокоен, и Донхеку от этого совсем не легчает. Машина останавливается напротив школы, и Минхен переводит на Донхека выжидающий взгляд. И снова этим своим любимым приказным тоном: – Выходи. Донхек еще вчера рассказал Минхену обо всем детально, потому что надеялся, что не сделает хуже – Минхен ведь хотел знать, так что нужно было позволить ему узнать. Донхек еще ни разу в жизни не был столь наивным, но теперь уже поздно что-то менять. Остановить Минхена сейчас – все равно что остановить поезд на полном ходу; абсолютно невозможно. Они находят Ли Джено на заднем дворе – тот стоит в окружении своей компашки и курит, ехидно посмеиваясь над чем-то или над кем-то. Донхек предусмотрительно прячется за минхеновой спиной (его, низенького, становится почти не видно) и покорно молчит, моментами даже не дышит, спрятав руки в карманы толстовки. Минхен идет вперед так решительно, расправив плечи, что Донхеку становится еще страшнее, чем до этого; хотя уже кажется, что страшнее некуда. – Ты еще кто? – презрительным тоном интересуется Джено, стоит им подойти к его компашке. Донхеку в нос ударяет резкий запах сигарет – дешевых и противных, совсем не таких, как те, что курит Минхен. В следующий момент Донхек зажмуривается, потому что Минхен, пренебрегая хоть каким-то ответом, сразу бьет Джено по лицу. Тот сгибается пополам, и в следующее мгновение Донхек видит, как на асфальт капает кровь. – Твою мать… Донхек на несколько секунд приподнимается на носочки, выглядывая из-за чужого плеча, и видит, что несколько друзей Джено хватают его за руки и плечи, помогая выровняться. Очевидно, бьет Минхен очень сильно, не раздумывая; Донхеку просто нужно знать, в какой момент его остановить. Донхек отчаянно старается стать невидимым или просто оказаться где-то в другом месте прямо сейчас; особенно когда Джено падает на асфальт и Минхен начинает бить его ногой в живот. Донхек собирается сказать ему «Хватит» но в то же время почему-то совсем не хочет его останавливать. Но Минхен, очевидно, сам видит черту – он прекращает и просто возвышается над Джено молча, пытаясь выровнять дыхание. – Получил по заслугам, – спокойно чеканит он, и Донхек от его ледяного тона вздрагивает, будто слова эти адресованы ему. – Еще раз поднимешь руку на кого-то без повода – я вернусь и доведу дело до конца. А Джено вовсе не слабак – пока Минхен говорит, он успевает подняться с асфальта; правда, ноги у него дрожат, и шатается он кошмарно. Донхек улавливает только, как кто-то хватает Джено за предплечье, помогая удержать равновесие, а после к Минхену обращается незнакомый Донхеку мужской голос. – Ты кто вообще такой? – Донхек почему-то вздрагивает, съеживается весь и затаивает дыхание. Минхен молчит. – Какого черта ты приперся сюда и бьешь того, кого тебе вздумается? – Не надо… – Джено хрипит и кашляет кошмарно, и отрицание это выходит совсем слабым. Донхеку его даже жалко немного, но теперь они практически квиты. Ох, видел бы это все Ренджун. – Я знаю, зачем он это сделал. – Так пусть объяснит нам. – Джемин, – Джено шумно выдыхает. У Донхека в этот момент внутри что-то обламывается. Как он его назвал? – Просто пошли отсюда, ладно? Дальше – только молчание. Они проходят мимо спустя несколько секунд, и Джемин случайно задевает Донхека плечом, но не останавливается. Донхек не смотрит им вслед – он просто зажмуривается, опустив голову, и надеется, что Джеминов в мире много и это вовсе не тот самый. Когда он открывает глаза, то сразу же натыкается взглядом на пятна крови на асфальте – от этого совсем не легчает. Какая-то часть его ликует, другая же – яро отрицает все происходящее. А Минхен подходит ближе и медленно стаскивает с его головы капюшон. Донхек против собственной воли поднимает лицо. – Ты испугался? – спрашивает Минхен, касаясь пальцами его подбородка. Кажется, он действительно встревожен. Донхек только неотрывно смотрит на его сбитые в кровь костяшки и делает судорожный вдох, собираясь солгать. – Ни капельки.