монреаль

Донхек на плывущих перед глазами строках сосредоточиться никак не может; все эти чертовы формулы, уравнения и символы начинают просто размываться перед ним, стоит Минхену пододвинуть ближе еще один стул и усесться рядом – так близко, что они с Донхеком буквально соприкасаются предплечьями. Донхек ни разу не смотрит на него, выписывая в тетрадь условие очередной задачи, но не может не думать о привычном минхеновом запахе – насколько Донхек знает, у него нет какого-то специального дорогого парфюма или геля для душа, он просто пахнет так всегда. Рука, держащая ручку, без конца дрожит, так что буквы у Донхека получаются кривыми и плывут как-то по горизонтали. Минхен наклоняется чуть ниже над столом, поправляет свои очки и внимательно вчитывается в условие. – Так, ну смотри… – и он принимается объяснять, водя указательным пальцем по строчкам. Примерно на середине Донхек вообще перестает слушать – просто пялится на его движущиеся губы и хочет о многом спросить. Например: «Тебе точно уже целых тридцать лет? Выглядишь как обаятельный студент и звезда факультета». Донхек мотает испуганно головой и с трудом отрывает от Минхена взгляд, принимаясь слушать снова; ну, по крайней мере, пытаться слушать. Минхен заканчивает и смотрит на него с немым вопросом в глазах. – А, да, – Донхек хаотично кивает и переводит взгляд на тетрадь. На самом деле, он не услышал ни слова. – Я тогда… попробую решить. – Давай, – соглашается Минхен и принимается наблюдать за каждым его движением. Донхек зачем-то зарывается пальцами во взъерошенные волосы, вновь поднимает ручку уже менее дрожащей ладонью и начинает выводить первые строки решения. Почти сразу же Минхен прерывает его. – Нет, не так. Их пальцы соприкасаются, и Донхек испуганно роняет ручку на пол. Минхен смотрит на него почти осуждающе, пока Донхек медленно опускает взгляд и думает о том, как бы ему лучше наклониться, чтобы поднять. Пока он думает, Минхен решает сделать это сам – он кладет одну ладонь на донхеково бедро, придерживаясь, и не убирает ее, даже когда поднимает ручку и протягивает ее обратно. Донхек забирает ее и бормочет тихое потерянное: «Спасибо». – Вот здесь нужно сократить, а здесь – подставить нужные значения, – вздыхает Минхен, снова водя пальцем по тетради. Донхек улавливает почти сразу и пишет все правильно, хоть и не особо задумывается. Минхен согласно кивает и продолжает наблюдать, пока Донхек выписывает условие следующей задачи. – Так, а тут уже слегка усложнили… Донхек правда старается слушать, но не может толком, потому что рука Минхена до сих пор на его бедре, и упирается он только сильнее, явно не обращая на это никакого внимания; в какой-то момент он непроизвольно сжимает пальцы, и Донхек не выдерживает, резко вскакивая со стула. Минхен прерывается и вопросительно смотрит на него снизу вверх. – Мне нужно в туалет, – говорит Донхек, стараясь выровнять дыхание. – Хорошо, – кивает Минхен. – Иди, я тут подожду. – Ага. Донхек буквально вылетает из комнаты, едва ли не споткнувшись на пороге. Когда за ним закрывается дверь ванной, он упирается в нее лопатками и медленно выдыхает, прикрывая глаза. Ему пятнадцать, он подросток, а потому самую малость нестабилен; знаете ведь, что это тот самый возраст, когда встает даже от дуновения ветерка. И не то чтобы у Донхека все так и происходит, но… Окей, у него стояк. В самый, мать его, неподходящий момент. Дрочить сейчас как-то вообще нет настроя, так что Донхек просто умывается ледяной водой и старается направить мысли в другое русло. Он правда очень старается, но все тщетно – место, к которому прикасалась минхенова ладонь, как огнем горит, и Донхек понимает, что так быть не должно. Но почему-то это происходит. И дело не в Минхене, совсем нет. Просто у Донхека такой возраст. Да, точно. Просто возраст. Когда он возвращается, ситуация не становится лучше. Минхен сосредоточенно листает его учебник по химии и только украдкой отрывает взгляд, когда Донхек снова садится рядом. – Все в порядке? – уточняет он. Донхек спешит кивнуть и наклоняется над тетрадью. – Тогда продолжим. Донхек искренне надеется, что мысли об учебе хоть немного отвлекут его, но этого не происходит. Как бы он ни старался забить себе мозг химией и только ею, сидящий рядом Минхен продолжает усугублять положение. Донхеку чертовски нравится его запах; он никогда бы и подумать не смог, что у него встанет просто от того, как приятно кто-то пахнет. – Думаю, я сам дальше справлюсь, – тихо произносит Донхек после того, как одну из задач полностью решает самостоятельно. – Спасибо за помощь. – Ладно, – кивает Минхен, поднимаясь со стула и забирая свою чашку из-под кофе. – Если накосячишь, зови, я буду у себя. Донхек бегло кивает и снова смотрит в тетрадь. Ему сейчас совсем не до химии, но деваться некуда. Напоследок Минхен хлопает его по спине. – Удачи, детка. Дальше становится только хуже – этот момент постоянно и хаотично вертится в донхековой голове. Детка? Что, черт возьми, это должно значить? Услышанное пульсирует в висках почти болезненно, Донхек чешет затылок, стонет измученно и в итоге просто падает лицом в открытую тетрадь; у него не получается, он не может сосредоточиться. В мыслях – адская каша и шум громче любых других звуков, хотя сейчас слышно только шелест ветра за приоткрытым окном. Медленно садится солнце, и май за прозрачными стеклами становится каким-то особенно теплым. Донхек вздыхает, подпирает подбородок ладонью и утыкается взглядом в окно. Становится так спокойно, что в какой-то момент он совсем выпадает из реальности, а когда приходит в себя, то замечает в отражении Минхена, который стоит неподвижно в дверном проеме и смотрит неотрывно Донхеку в глаза. Донхек выпрямляется, подбирает со стола давно брошенную ручку и виновато опускает взгляд, словно провинившийся ребенок; но потом все же поглядывает исподлобья в отражение – размытое и нечеткое совсем. – Справился? – бесстрастно спрашивает Минхен, не сдвигаясь с места. Донхеку немного неловко, потому что, на самом деле, он так ничего и не сделал. А может, к черту вообще эту химию? Ничего ведь не случится, если из множества хорошо написанных контрольных он завалит всего лишь одну. Это поздняя весна виновата. И лень как последствие. Или как симптом. Или все вместе. – Нет, – Донхек отвечает напрямую, потому что его всегда учили честности. Он отчего-то почти улыбается, как будто точно знает, что ругать его Минхен не будет; тот в свою очередь вопросительно вскидывает бровь, складывая руки на груди, и Донхек только безнадежно пожимает плечами. – Мои проблемы, я справлюсь. Минхен смотрит на него удивленно, словно так и хочет сказать: «Вау, ты не совсем безнадежный», а потом только кивает и снова скрывается в коридоре. В какой-то момент Донхека даже тянет окликнуть его – просто так, ни от чего, – но он подавляет в себе этот странный порыв и продолжает упорно всматриваться в строчки, которые, и без того неясные, так и плывут перед его глазами. Донхеку надо больше спать, потому что уставший он делает очень глупые ошибки. Как в химии, так и в жизни. Примерно после пятнадцати минут его тщетных попыток сосредоточиться в комнату тихо стучится Суен. Она легко, немного устало улыбается и заглядывает внутрь, рассматривает помещение пристально и внимательно – так и хочет найти какой-то беспорядок, ну хоть к чему-нибудь придраться. Потом в донхеково поле зрения попадают его любимые сырные чипсы, и в этот момент он понимает, что химия для него на сегодня закончена. Он захлопывает учебник и тетрадь, соскальзывает со своего высокого стула и почти бегом направляется за Суен, которая спускается в гостиную. – Где ты была? – мимолетно спрашивает Донхек, когда они валяются на диване и бездумно переключают каналы по телевизору. В итоге натыкаются на какое-то забавное кулинарное шоу и решают оставить чисто для фона. – Минхен сказал, что ты уходила. – Поверишь, если скажу, что на свидании? – Суен почти готова рассмеяться, не переставая хрустеть чипсами и отпивая из банки немного своего арбузного лимонада. А Донхек вот уже смеется – беззвучно, правда, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Нет, Суен, конечно, довольно симпатичная, но вряд ли у нее сейчас на уме есть что-то, кроме карьеры. – Ну вот. На работу устроилась я. Начинаю со следующей недели. Донхек хмурится, надувая губы. – То есть… – Прости, солнце, – Суен тянется вперед, чтобы потрепать его по волосам. Донхек опускает взгляд и роняет чипсину обратно в пакет. – Не думаю, что от меня здесь еще есть какая-то польза. Чуть позже они включают какой-то фильм с флешки. Донхек не знает, что должен сказать и должен ли вообще. Он шмыгает носом, кусает нервно губы, а в голове без конца вертится только одно: «Нуна, без тебя здесь не будет так тепло». Суен снова увлекается фильмом, шуршит пакетом со своими чипсами, мнет в ладони пустую банку из-под лимонада и искренне смеется над каждой тупой шуткой главного героя. «У нас еще есть немного времени». – Ну что ты смотришь так, как будто я в другую галактику улетаю? – вздыхает Суен, замечая его пристальный взгляд, и ставит фильм на паузу. – Приходить буду по несколько раз в неделю, утаскивать тебя гулять. Она улыбается, поджимает губы и еще раз треплет Донхека по волосам. И еще раз. И периодически кладет ему руку на плечо до самых титров. К концу дня Донхек так и не решается спросить, что так сильно гложет ее все это время.

.

Минхен никогда не сохраняет зрительный контакт дольше тридцати секунд (Донхек специально считает) – потом отворачивается, смотрит в сторону как-то слишком серьёзно, немного даже зло. Донхек сглатывает нервно и не знает, должен ли что-то сказать. У него почему-то постоянно дрожат чертовы колени; как будто он провинился, но не знает, в чем. И он, чёрт возьми, просто ненавидит это. Кажется, что со временем привычки Минхена становятся и его привычками тоже. Донхек точно так же, как и он, оставляет на дне чашек кофейную гущу, причём оставляет до победного, до сухого угольного порошка; точно так же он разбрасывает по комнате свою одежду, полагаясь только на прислугу, даже точно так же прикрывает кулаком нос, а не рот, когда зевает. Донхек так часто замечает в себе явные минхеновы черты, что его это попросту пугает. – Как школа? – привычный вопрос, от которого Донхека уже не на шутку тошнит. – У меня каникулы, – бросает в ответ он, тихо прокашливаясь. – Уже три дня как. Я в старшую перешел. В гостиной горит приглушенный свет; Донхек возится с беспорядком на журнальном столике, пытаясь аккуратно сложить разбросанные книги. Прекрасно понимая, что они принадлежат Минхену, Донхек почему-то так хочет заглянуть в каждую из них: полистать тонкие страницы, провести кончиками пальцев по строкам, гибким, оживающим. Он задумчиво смотрит на очередной том безымянного романа и со вздохом откладывает его в сторону, на общую стопку, корешок к корешку – Донхек с детства жуткий перфекционист. – Что ты делаешь? – после недолгого молчания за его спиной раздаётся строгий голос. Донхек оборачивается и, не роняя ни единого слова, смотрит через плечо на Минхена, который курит над стеклянной пепельницей на своих коленях. – Я тебя просил? – Бардак же, – Донхек тихо шмыгает носом и отворачивается, но резко вздрагивает, роняя одну из книг, когда Минхен совершенно внезапно возникает прямо у него за спиной. Заглядывает через плечо, зажимая сигарету в губах (Донхеку в лицо валит дым, и он как будто в самом центре большого пожара) и одной рукой разбирая всю аккуратно сложенную Донхеком стопку. Как будто назло. – Что такого в том, что я захотел немного убраться здесь? – Ты не прислуга, – пальцы Минхена сжимают донхеково плечо так сильно, что Донхек почти вскрикивает. Минхен одним движением разворачивает его лицом к себе и пристально смотрит в глаза. – Не трогай мои вещи больше. Донхек хочет потрясенно развести руками – «Ох, правда?» – а еще (совсем немного) плюнуть ему в лицо. Но он сдерживается, делая шаг в сторону и обходя Минхена с осторожностью солдата, ступающего по минному полю. Пожимает плечами, мол, как скажешь, и уходит в сторону кухни. Там он наливает себе стакан холодной воды и жадно выпивает практически залпом. Вытирает губы тыльной стороной ладони, упирается рукой в столешницу и пытается отдышаться. С ним явно что-то не то. Как-то странно бросает в жар, и злиться не получается, и ноги ватные совсем и подкашиваются, и в голове странный гул. В такой немой неразберихе проходит около двух минут прежде, чем Донхек хоть немного успокаивается. Поднявшись к себе в комнату, он застает там Минхена – тот невозмутимо роется в его шкафу, разбрасывается прежде аккуратно сложенными футболками, толстовками, джинсами и не обращает внимания ни на что вокруг; Донхек замирает в дверном проеме, зажмуривается и резко распахивает глаза – хочет убедиться, что действительно видит то, что видит. От Минхена тянется тонкий шлейф запаха его дорогих сигарет, по которому можно без труда определять его местонахождение даже в таком огромном доме. Он курит буквально постоянно. – Что ты делаешь? – негромко спрашивает Донхек, не делая ни шагу вперед и просто наблюдая за тем, как все больше его одежды просто летит на пол. – Здесь бардак, мне не нравится, – невозмутимо отвечает Минхен и, кажется, увлекается процессом только сильнее. Опустошив полки, он добирается до выдвижных ящиков, в первом же из которых разложено донхеково нижнее белье. Донхек делает глубокий шумный вздох, закусывает губу и мысленно считает до десяти и обратно, чтобы хоть немного себя успокоить. – Нужно сложить по-другому. «Господи, ему тридцать лет, а ведет себя как обиженный ребенок». Донхек молчаливо и гордо наблюдает за тем, как все его стратегически важные предметы одежды летят на пол, мнутся и мешаются в кучи тряпок; не то чтобы его все происходящее устраивает, но Минхену по силе он явно уступает, так что придется просто гордо подождать, пока тот перебесится. И все проходит относительно спокойно, пока под стопкой донхековых любимых белых гольфов не обнаруживается пачка презервативов. «Черт». Минхен достает ее молча, тихо усмехаясь – «Даже так?», – и с крайне вопросительным видом переводит взгляд на Донхека. Тот в свою очередь продолжает стоять на месте, закусив губу, и зачем-то прячет руки за спину. – Сам купил? – бесстрастно спрашивает Минхен, вертя пачку в руках. Донхек отрицательно качает головой. Он не чувствует себя виноватым или что-то в таком роде, но вот смущенным… ох, черт возьми, ему действительно крайне неловко сейчас. И он не может объяснить, почему, ведь пачка новенькая абсолютно – он с нее даже защитную пленку не снял. Повода не было. – Суен принесла. Минхен недоверчиво вскидывает бровь. – Серьезно? – Донхек вздыхает и снова качает головой. – Так-то лучше. Говори мне правду. – Сам, – сдается Донхек, глядя на него исподлобья. – Мне стало интересно, вот я и… – У тебя есть девушка? – Что? Нет, я… – под пристальным вопросительным взглядом Минхена Донхек буквально плавится, раздосадовано вздыхает и не знает, как лучше увильнуть от ответа или перевести разговор в другое русло. Все же Донхеку пятнадцать – это как раз-таки тот возраст, когда ты еще не до конца вырос из мультиков по телевизору и сказок перед сном, но уже начинаешь интересоваться взрослыми вещами. Например, алкоголем – Донхек попробовал немного соджу с одноклассниками в безлюдном дворе недалеко от школы еще год назад, и ему не очень понравилось. Примерно в то же время он нагуглил огромное количество статей про секс, и сейчас его знаниям наверняка позавидует любая среднестатистическая энциклопедия а-ля «О первом разе для самых маленьких». – Я просто так купил. Минхен размышляет над чем-то несколько секунд, а затем пожимает плечами. – Ну они ведь не будут вечность там лежать «просто так». Донхек глядит на него недоверчиво и поджимает губы, пытаясь понять, на что он намекает и что имеет в виду. Минхен только вздыхает, мол, забей, и прячет презервативы обратно в тумбочку, напоследок одарив пачку долгим пронзительным взглядом. Он переступает через кучи разбросанной на полу мятой одежды и подходит к Донхеку почти в упор, безмолвно приказывая пропустить его. Донхек медленно поднимает на него взгляд и старается не дышать слишком глубоко, потому что минхенов запах творит с ним что-то неясное. Ему не дает покоя одна вещь. – Даже если бы у меня и была девушка, что в этом плохого? – напрямую спрашивает он и сразу же замечает какую-то странную искру, мелькнувшую в темных минхеновых глазах. – Ты же мой отец. Разве ты бы не обрадовался? Снова установленный зрительный контакт – Минхен обрывает его, когда счет в донхековой голове останавливается на двадцати девяти, и бесстрастно отпихивает его в сторону; Донхек против своей воли поддается и пропускает его. У него сбивается дыхание, и он просто смотрит Минхену вслед до последнего, пока он, мимолетно обернувшись напоследок, не скрывается за дверью своей комнаты. У Донхека необъяснимо трепещет сердце, и он хочет сделать что-то сумасшедшее прямо сейчас. К примеру, найти, с кем использовать эти чертовы презервативы. Ну и что, что он до сих пор смущается, даже когда в дорамах кто-то целуется, – острое желание доказать что-то самому себе и кому-то еще явно берет верх. Но затем Донхек успокаивается, медленно переводит дыхание и мысленно дает самому себе пощечину. Просто не думать об этом. Просто, черт возьми, не думать об этом. Это не так сложно, как кажется. «Детка». Этот чертов тайфун где-то там, у него за ребрами, просыпается снова, рушит все хрупкие немноголюдные городки, затапливает цветущие сады и робкие зеленые ростки в трещинах асфальта. Единственный способ не утонуть в шторм – не идти в море, ведь так? Гиблое дело. Донхек уже по пояс в воде, и безудержный ветер толкает его в спину. И он шагает вперед.