Go mad

      С Техеном что-то не то. Он сидит на кухне на табуретке, на столе заполненная до краев пепельница, некоторые бычки валяются рядом. С краю стоит поллитровая кружка с черным кофе, порожняя на половину.       Створка окна открыта, а занавески слегка колышутся от смешения холодного воздуха улицы и тепла, поднимающегося от батарей.       На Тэхене шерстяной свитер крупной вязки и… все. Челка свисает мокрыми сосульками со лба, нога закинута на ногу, взгляд обращен в пол. Что в этой голове одному Тэхену известно.       Из соседней комнаты слышится скрип половицы. Дверь отворяется и в коридор выходит молодой человек, застегивая ремень брюк. На нем расстегнутая светло-розовая рубашка, в руках алмазные запонки. — Сегодня холодно.       В ответ молчание. — Что с тобой? — Наваждение, видимо. Ты на машине? — Как обычно — парень присел на стул рядом и заглянул в лицо другого. — Сколько тебе? Я никогда не спрашивал. — Двадцать два. — Так значит, когда мы начали, ты был несовершеннолетним. — Какая теперь разница? — Тэхен поднимает взгляд. Мужчина перед ним — красавец, модель в перспективе, успешный, статный, сияющий, открытый. Однако абсолютно не испорченный, радушный, участливый и добрый. От этой положительности Тэхену плохо.       Пройдет год-два и этот человек встретит прекрасную девушку, открытую, веселую, возможно, с нелегкой судьбой, победившую страх и способную сейчас быть сильной. Она будет мудрой. Не умной, а именно мудрой. Сможет правильно дергать его за ниточки, руководить и избегать конфликтов, на ней построится семья, крепкая и понимающая. Он сможет защищать ее и детей, что появятся лет через пять и будет безмерно любить ее.       Лишь однажды вечером, когда они все вместе уедут к чьим-нибудь родителям на дачу, наступит канун Рождества, дети будут бегать по дому и весело смеяться, а она — помогать матери на кухне, улыбаться, когда мать будет ругать отца за то, что тот никак не может отложить газету. Он будет стоять у окна и смотреть на падающий снег, когда неожиданно распахнется форточка, и в комнате станет холодно. Тогда всплывут обрывками воспоминания: «старая кухня» где это? , «открытое настежь окно», «прозрачные шторы», «кружка кофе», «крупная вязка» что это? «свитер», «красивый парень» кто он?

ТЭХЕН

      В висках заболит, он вспомнит все что тогда было: веселый смех двух молодых парней, развалившихся в старой квартирке с обшарпанными стенами у окна, сидящих, скрестив ноги, пиво, сидя на подоконнике, взаимные подъебы, много мата, ночные клубы, побеги от полиции и два возбужденных тела, прижимающихся друг к другу и к кирпичной стене в безлюдном переулке за мусорными баками. Им было все равно как жить и все равно, когда умирать. Они были счастливы в его 21 и тэхеновы 17.       А потом он обернется. Жена, которую он любит больше жизни, дети, которые теперь его смысл к существованию, это Рождество, которое должно принести счастье и веру в будущее. Он улыбнется, подхватит на руки дочку и закружит. Ее смех будет разливаться чем-то теплым в сердце, жена улыбнется, поцелует его, возьмет на руки сына и посмотрит ему в глаза. Счастье есть. Оно вокруг эфиром расползлось. Но в глазах, глубоко внутри засела тоска.

***

      Как же сильно людям бывает все равно на то, что с нами связано?       Душа. Что-то эфемерное, но прекрасное. Она рвется наружу, желая освободиться от оков тела раньше времени, и желание это настолько сильно, что рука сама тянется за ножом, чтобы вскрыть грудную клетку. Он лежит на полу и думает об уравнении Эйнштейна. Старик утверждал, что если придать любой массе скорость, равную квадрату скорости света, масса станет энергией.       Энергия.       Что-то невидимое, неуловимое, слегка осязаемое, не плотное и не разряженное. Вроде как энергия может перемещаться на огромные расстояния за долю секунд. Что ж, похоже, Роулинг не из воздуха взяла трансгрессию. А вообще, не только она чудила.       Вон Альберт и Никола сбацали Филадельфийский эксперимент. Слухи? Возможно. Но откуда тогда в автобиографии гениального ученого пару строк о том, как он вернулся домой после «отпуска» и сжег все свои труды, повторяя: «Нет, человечество к этому еще не готово». Чонгук бы не отказался сейчас в эксперименте поучаствовать. Тут уж у него три варианта: умереть от страха или облучения, буквально оказаться вваренным в конструкцию корабля или, вопреки всем желаниям, остаться в живых.       В груди такая щемящая пустота. Алкоголем заливать ее уже не хочется. Остается еще две альтернативы: курить и трахаться. Первое он оставит в прерогативе для мелкого ворчливого хёна, у которого вид болезненный настолько, будто тот суицидник со стажем не менее семи лет. А вот от второго он бы не отказался.       К кому бы ломануться?       Девочки ему уже надоели так, что блевать хочется. Все одинаковые, размалеванные очень грамотно, как будто на лице легкий нюд, а на деле толстый слой косметики миллиметра в четыре. С этим их, О ГОСПОДИ, взглядом из стиля «я сексуальная тряпочка, трахни меня так, чтобы у меня сорвался голос». Чонгуку противно даже просто дышать воздухом вместе с такими в одном помещении. И все равно признавать возможную перспективу не хочется.

Но он это делает.

***

      Такое странное чувство. Та же кухня. Те же шторы. Тот же сквозняк и даже пепельница все еще полная, хотя позор, конечно, надо было выбросить все. Тот же кофе в кружке, только человек напротив другой. И все с ним чувствуешь как будто по-новому. С Джинхо вот не так. С ним они уже друг друга и вдоль, и поперек, и вглубь. А с этим сидишь, и не знаешь ни как себя вести, ни что говорить, ни чего ожидать: мало ли, выкинет что-нибудь из ряда вон, он же весь такой из себя замкнутый мачо.       И Тэхен офигел, мягко скажем, когда увидел на пороге своей квартиры это растрепанное темное нечто. Зачем только приперся, Тэхен вообще-то все еще в одном вязаном сером свитере. — На чай впустишь?       Тут бы вопрос задать, хотя бы, откуда ему известен адрес. Про то, что заявился без спроса можно вообще молчать. И этот недвусмысленный намек с «остаться на чай». Раньше бы Тэхен промеж глаз вломил за такую наглость и послал бы еще туда, откуда не возвращаются. А сейчас что?       Он просто молча отошел вбок, пропуская гостя в свою квартиру.