Иллюзорность восприятия

- Что ты там читаешь, Эд? - спросила Сьюзен. - Да так... Не для девчонок тема. - Ну-ка, ну-ка... Господи Боже мой... "Исследования современного метросексуализма методом включённого наблюдения"... Мама не горюй... Хорошо хоть, что не гомосексуализм методом научного тыка... - Очень смешно, Сью, очень смешно... - Вот почему ты у Питера одёжки тыришь... На самом деле все его вычурные прикидоны тебе совершенно не идут. Ты и так прекрасен в своей естественности. - Ну куда деваться... Ради науки на всё пойду. - Вообще всегда задавался вопросом о роли и месте того, что Жорж Санд назвала "блеском, изысканностью и изощрённостью". Так ли уж это отличается от соразмерности? - Не знаю, не знаю... По-моему, вычурность, неестественность и фальшивость, которую ты так наивно культивировал как основу преобладания духовности за счёт внешней рафинированности, в современном обществе совершенно ни к чему... У нас общество вообще сейчас феминизировано... До предела. Вот метросексуализм и входит в моду. - По-моему, это типичное явление общества потребления... В здоровом обществе не только потребляют, но и создают... - Ну так-то оно так... Всё это, конечно, очень мило... Весь этот внешний блеск и постылой жизни мишура... - Да уж, тебе ли упрекать меня в неестественности, дорогуша, ты всегда предпочитала общаться с авторитетами в обстановке почти торжественной пышности... Тебе бы жить во времена Наполеона... Обложить бы себя венками... Из лавров, которыми, по меткому выражению поэта, этот великий вождь обвил цепи едва вздохнувших свободно несчастных галлов... - Вот почему я не люблю городскую культуру, которая так изнежевает, утончает и развращает... И утончает... Была бы моя воля, всё нахер бы бросила и уехала жить на какую-нибудь Аляску... Там нравы попроще и люди... Сильнее, что ли... Духом. Есть там один чувак, в одном сериале про Аляску... Ему всего двадцать... Я в эти годы предалась развращающему влиянию света, его мертвящего сияния... А он дом построил в одиночку, да не абы какой... Здоровый такой... Не знаю, есть в этом что-то дико романтичное... В преодолении трудностей... Помнится, Миранда Пристли сказала не без гордости: "Никому не под силу делать то, что я делаю... Эта задача оказалась бы невозможной для любого другого, и журнал понёс бы урон". - Как по мне, так эту диву заела гордыня. - Да, типичный удел трудоголиков, доводящих своё ремесло до виртуозности, до степени высокого искусства. Как правило, удел совершенства - одиночество... Чем более гениален человек, тем более он одинок. - Ох, не смеши меня, Эд... Гениальность - это выдумка людей, и светлые гении линяют. Сколько раз я уже в этом убеждалась, награждая героев нечеловеческим блеском и собирая эти сомнительные лавры самой... Как сказал, кажется, Андзолетто из того же романа Жорж Санд: "Он [Порпора] собрал за жизнь достаточно лавров, чтобы его кудри могли спокойно седеть под их сенью". Даже не "собрал" употребил слово, а "сорвал". Или "насобирал", как-то уничижительно, потом посмотрю в первоисточнике. - Вот-вот... И "глупец тот, кто не судит по внешности... Подлинная тайна жизни заключена в зримом, а не в сокровенном". Как всегда, очень оригинальный (не буду употреблять слово "гениальный" из осторожности) парадокс Оскара Уайльда... Наша ханжеская мораль забывает о том, что внешнее - это выражение внутреннего, и вряд ли можно догадаться о вашем богатом душевном мире, если вы одеты чёрт знает как. - Да, кстати, другая авторитетная фигура, ради которой я живу, сказала, что найти точку равновесия, гармонию между внешней и внутренней красотой - задача из задач... Возможно, я бы поместила статую человека, сумевшего это провернуть, в тот коридор в Хогвартсе, в котором собраны статуи великих учёных прошлого, предпринявших многие попытки, однообразные и безрезультатные, чтобы обогатить хотя бы частицей знания мировую науку... То, что превыше всего, mon cher, даже превыше страстей... Говорят, что ими движим мир... Страстью могучего естественного влечения... Той самой страстью, о которой сказала одна чудесная поэтесса-Скорпион, "твои мечты - такая сила, что приведёт в движенье свет...". Но люди склоняют голову перед мощью Знания... Это как в эру Реформации: знания лежат под ногами, нужна перфокарта, чтобы их прочесть... - Ты преувеличиваешь значение разума, Сью... Скажи про это Питеру, потерявшему его от любви. - Он достаточно умён, чтобы не клевать на эту глупую удочку снова... Хотя в этом есть романтика - потерять голову от любви, но, думаю, нет изрядной доли здравого смысла, который всем нам так необходим. - Хех... Только вот обратная сторона этого соединения... Если ты говоришь о соединении Меркурия с Венерой... В любовных отношениях может быть столько расчёта и здравомыслия, что естественному переживанию не останется места. - Вот почему Джадис всегда бесило отсутствие спонтанности в Питере... - Ну он хотя бы не был рабом своей грубой чувственности... - Все мы рабы... Вещей, страстей и своих собственных предрассудков... Я даже счастлива отчасти тому, что мне выпала миссия Девы - постигать синтез и мистику через работу с самыми грубыми, плотными и неблагодарными формами... В этом есть своя доля очарования - видеть в самых низких формах божественное начало... Люблю этот отрывок: "Споры о музыке продолжались и во дворце Дзустиньяни, куда вся компания вернулась к полуночи и где гостям был предложен шоколад и шербеты. От техники искусства перешли к стилю, к идеям, к старинным и современным музыкальным формам, наконец – коснулись способов выражения и тут, естественно, заговорили об артистах и о различной манере чувствовать и выражать музыку. Порпора с восторгом вспоминал своего учителя Скарлатти, впервые придавшего духовной музыке патетический характер. Но дальше этого профессор не шел: он был против того, чтобы духовная музыка вторгалась в область музыки светской и разрешала себе ее украшения, пассажи и рулады. – Значит ли это, что вы, маэстро, отвергаете трудные пассажи и фиоритуры, которые, однако, создали успех и известность вашему знаменитому ученику Фаринелли? – спросил его Андзолетто. – Я отвергаю их в церкви, – ответил маэстро, – а в театре приветствую их. Но и здесь я хочу, чтобы они были на месте, и главное – чтобы ими не злоупотребляли; я требую соблюдения строгого вкуса, изобретательности, изящества, требую, чтобы модуляции соответствовали не только данному сюжету, но и герою пьесы, чувствам, которые он выражает, и положению, в котором он находится. Пусть нимфы и пастушки щебечут, как пташки, и своим лепетом подражают журчанию фонтанов и ручейков, но Медея или Дидона может только рыдать или рычать, как раненая львица. Кокетка, например, может перегружать капризными и изысканными фиоритурами свои легкомысленные каватины. Корилла превосходна в этом жанре, но попробуй она выразить глубокие чувства и бурные страсти, это ей не удастся. И напрасно будет она метаться, напрягать свой голос и легкие: неуместный пассаж, нелепая рулада в один миг превратят в смешную пародию то великое, к чему она стремилась. Вы все слышали Фаустину Бордони, ныне синьору Гассе. Так вот, в некоторых ролях, соответствующих ее блестящим данным, она не имела себе равных. Но явилась Куццони, передававшая с присущей ей чистой, глубокой проникновенностью скорбь, мольбу, нежность, – и слезы, которые она вызывала у вас, мгновенно изгоняли из вашего сердца воспоминание о всех чудесах, которые расточала перед вами Фаустина. Ибо существует талант, так сказать, материальный, и существует гений души. Есть то, что забавляет, и то, что трогает… Есть то, что удивляет, и то, что восхищает… Я прекрасно знаю, что вокальные фокусы теперь в моде, но если я и показывал их своим ученикам как полезные аксессуары, то почти готов в этом раскаяться, когда слышу, как большинство моих учеников ими злоупотребляет, жертвуя необходимым ради излишнего и длительным умилением публики ради мимолетных возгласов удивления и лихорадочного восторга. Никто не стал оспаривать это мнение, неизменно правильное по отношению ко всем видам искусства и применимое ко всем проявлениям таланта истинно артистических натур. Один лишь граф, сгорая желанием узнать, как исполняет Консуэло светскую музыку, стал для вида противоречить чересчур суровым взглядам Порпоры. Но видя, что скромная ученица не только не опровергает ереси своего старого учителя, а напротив, не сводит с него глаз, как бы побуждая его выйти победителем из этого спора, граф решил обратиться к ней самой с вопросом, сможет ли она петь на сцене с тем же умением и чистотой, с какими пела в церкви. – Сомневаюсь, – ответила она с искренним смирением, – чтобы мне удалось найти такое же вдохновение на сцене; боюсь, что там я много потеряю. – Этот скромный и умный ответ успокаивает меня, – сказал граф. – Я уверен, что публика, страстная, увлекающаяся, правда немного капризная, вдохновит вас и вы снизойдете изучить те трудные, но полные блеска арии, которых публика с каждым днем жаждет все больше и больше. – Изучить! – с ударением проговорил Порпора, саркастически улыбаясь. – Изучить! – воскликнул Андзолетто с гордым презрением. – Да, да, конечно, изучить, – согласилась с обычной своей кротостью Консуэло. – Хоть я немного и упражнялась в этом жанре, но не думаю, чтобы уже теперь была в состоянии соперничать со знаменитыми певицами, выступавшими на нашей сцене… – Ты лжешь! – с горячностью вскричал Андзолетто. – Синьор граф, она лжет. Заставьте ее спеть самые трудные колоратурные арии вашего репертуара, и вы увидите, на что она способна! – Если б только я не боялся, что она устала… – нерешительно проговорил граф, а глаза его уже зажглись нетерпеливым ожиданием. Консуэло по-детски вопросительно взглянула на Порпору, как бы ожидая его приказаний. – Ну что ж, – сказал профессор, – она не так легко устает, и раз здесь собрался столь тесный и приятный кружок, давайте проэкзаменуем ее по всем статьям. Не угодно ли вам, высокочтимый граф, выбрать арию и самому проаккомпанировать ей на клавесине? – Боюсь, что ее пение и ее присутствие так взволнуют меня, что я буду брать фальшивые ноты, – ответил Дзустиньяни. – Почему бы вам, маэстро, самому не аккомпанировать ей? – Я хочу видеть ее поющей, – ответил Порпора. – Сказать по правде, слушая ее, я ни разу не подумал на нее взглянуть. А мне надо знать, как она держится, что проделывает со своим ртом и глазами. Иди же, дочь моя, в числе твоих экзаменаторов буду и я. – В таком случае я сам буду аккомпанировать ей, – заявил Андзолетто, усаживаясь за клавесин. – Вы будете слишком смущать меня, маэстро, – обратилась Консуэло к Порпоре. – Смущение – признак глупости, – ответил учитель, – тот, кто по-настоящему любит искусство, ничего не боится. Если ты трусишь, значит, ты тщеславна. Если будешь не на высоте, значит, способности твои дутые, и я первый заявлю: «Консуэло никуда не годится!». И, нисколько не заботясь о том, как губительно может подействовать столь нежное подбадривание, профессор надел очки, уселся против своей ученицы и стал отбивать такт, чтобы дать правильный темп ритурнели. Выбор пал на блестящую, причудливую и трудную арию из комической оперы Галуппи «Diavolessa»; граф пожелал сразу перейти на жанр, диаметрально противоположный тому, в котором Консуэло произвела такой фурор в это утро. Благодаря огромному дарованию, девушка, почти не упражняясь, самостоятельно добилась умения проделывать своим гибким и сильным голосом все известные в то время вокальные фигуры. Правда, Порпора сам советовал ей делать эти упражнения и изредка прослушивал ее, желая убедиться, что она не совсем их забросила, но, в общем, уделял этому жанру так мало времени и внимания, что даже не подозревал, на что способна в нем его удивительная ученица. Чтобы отомстить учителю за его жестокость и подшутить над ним, Консуэло решилась уснастить причудливую арию из «Diavolessa» множеством фиоритур и пассажей, дотоле считавшихся невыполнимыми. При этом она импровизировала так просто, словно читала их по нотам и старательно разучивала прежде. В ее импровизациях было столько искусных модуляций, столько выразительности и поистине дьявольской энергии, а сквозь эту бурную веселость внезапно прорывалось такое мрачное отчаяние, что слушатели переходили от восхищения к ужасу, и Порпора, вскочив с места, громко воскликнул: – Да ты сама воплощенный дьявол! Консуэло закончила арию сильным крещендо, вызвавшим неистовые крики восторга, и со смехом опустилась на стул. – Ах ты скверная девчонка! – сказал ей Порпора. – Тебя мало повесить! Ну и подшутила же ты надо мной! Утаила от меня половину своих знаний, половину возможностей! Давно мне нечему было тебя учить, а ты лицемерно продолжала брать у меня уроки, – быть может, для того, чтобы похитить все мои тайны композиции и преподавания, превзойти меня во всем, а потом выставить старым педантом. – Маэстро, – возразила Консуэло, – я только повторила то, что вы сами проделали с императором Карлом. Помните, вы мне рассказывали об этом эпизоде? Император не выносил трелей и запретил вам вводить их в вашу ораторию, и вот вы, послушно выполнив его волю почти до конца, приготовили ему в последней фуге хорошенький дивертисмент: начали фугу четырьмя восходящими трелями, а потом стали без конца повторять их в ускоренном темпе всеми голосами. Вы только что осуждали злоупотребление вокальными фокусами, а потом сами приказали мне исполнить их. Вот почему я преподнесла их вам в таком количестве – хотела доказать, что и я способна на излишества. А теперь прошу простить меня".