Иллюзорность восприятия

Приближался Хэллоуин, и дом профессора был разукрашен к этому торжеству с большой пышностью – на радость Эдмунду и Люси, которых субкультура обязывала любить всё таинственное и необычное, мистическое и загадочное, короче говоря – всю ту чертовщину, которая периодически вызывала у Юстэса Вреда желание перекреститься и плюнуть через левое плечо. Однако очарование праздника задело за живое даже Юстэса, хотя он отчаянно упирался, когда Люси пыталась его вытащить на своё обожаемое кладбище в разгар осеннего ливня, или когда Эд хотел пристрастить его к своему новому увлечению – к спиритическим сеансам, которые, по его заверениям, в этом старинном, полном неприкаянных душ доме проходили без каких-либо особых проволочек и очень успешно – совсем не так, как в их лондонской квартире. Как-то утром, перебирая свои личные вещи, Юстэс наткнулся на средних размеров пухлый блокнот в унылой серой обложке и узнал в этом артефакте свой старый дневник, в котором сохранились сведения о Нарнии – те самые, которые он заносил туда, плывя на борту «Покорителя Зари». По сути дела, это было единственным вещественным доказательством существования волшебной страны, однако, покажи он такое своим педантичным, рациональным родителям, они подумали бы, что у их сына разыгралось воображение и отобрали бы дневник, а, что ещё хуже и вполне вероятно – отправили бы его в тот же сумасшедший дом, где находился сейчас его двоюродный брат Питер Пэвенси: в соседнюю палату с каким-нибудь до ужаса гадским диагнозом. От них вполне можно было такое ожидать. Вред положил блокнот под подушку – чтобы не дай Бог кто из Пэвенси прочёл его: помимо нарнийских хроник там были весьма нелицеприятные сведения, дающие полное представление о моральном облике Юстэса тогда, когда он учился в среднем звене элитной лондонской школы. Юстэс хорошо помнил себя прежним – вредным, ершистым, заносчивым и до ужаса противным, таким, что и вспомнить стыдно. «Вечером почитаю, когда все спать пойдут», - решил он. Однако приступить к чтению дневника пришлось не раньше двух ночи: Юстэс и Эд засиделись за шахматами, в итоге Вред, который явно уступал своему противнику а мастерстве (последний поднаторел в этой игре, когда был ещё Справедливым), взбунтовался и отправился спать. Горел ночник, отражаясь бликами в старательно начищенных экономкой рыцарских латах, через каждые полчаса за дверью слышались шаги МакКриди, проверяющей по своей старой привычке, не барагозят ли детишки, разгуливая ночью по коридорам... Вскоре и она успокоилась. А Юстэс всё это время читал свои мемуары. Когда после пятидесятой по счёту страницы, исписанной ровным, аккуратным почерком, он поднял глаза на часы, было уже четыре ночи. «Эд и Люси сейчас наверняка вызывают духов», - подумалось Вреду. Разумеется, такие как Пэвенси не теряли бы даром времени в самую мистическую ночь в году. Перевернув очередную страницу, содержащую сведения о последних разработках в сфере гигиены, Юстэс с удивлением обнаружил то, о чём уже и думать забыл. Волей-неволей его губы растянулись в наверное, самую добродушную и самую глупую, по его мнению, улыбку из тех, которыми он когда-либо улыбался. С этой страницы начинались описания его школьных будней, которые он угробил на соперничество с двумя ненавистными ему людьми – Эрни Макнейром из старшего звена, отвратительного гада, который при всяком удобном случае портил ему жизнь своими каверзными проделками и ехидными замечаниями, и Селеной Браун, не менее противной девчонки, которую он когда-то любил, но успел возненавидеть так, что опускался до регулярной ей мести (злопамятство было, надо сказать, отличительной чертой прежнего Юстэса, да, что и говорить, - оно осталось с ним в качестве его неизменной вдохновляющей музы: даже Нарния не может в корне преобразить человеческую природу). Однако, предвкушая былое наслаждение, с которым он когда-то вспоминал свои победы над этими мерзейшими уродцами, Юстэс вскоре оказался более чем разочарованным. Листая страницу за страницей, парень всё больше проникался неприязнью по отношению к себе самому, и в который раз подумал, что, если бы не записки, составленные на борту корабля Каспиана, этот дневник давно бы уже полетел в топку. Вреду и сейчас захотелось отправить эту книгу в камин напротив кресла-качалки, в которой он сидел. Увы и ах! – рукописи-то, может, и горят, однако то, что хранит в себе трепет истории, морально неуничтожимо и оттого больнее бьёт по притихшей совести. На десятой странице перечисления тех гадостей, которые Юстэс учинил своим конкурентам за звание самого большого пакостника и лизоблюда школы, парень захлопнул блокнот и устало закрыл глаза. Вред и не заметил, как уснул. Следующий день был похож на предыдущий: он был таким же мрачным, дождливым и туманным. Эдмунд и Люси, как и ожидалось, не спустились к завтраку после бессонной ночи, и профессор Керк посетовал на то, что они не отведают «дивной вкуснятины – яичницы нашей прелестной Лиззи». Лиззи он называл МакКриди, которая на этих словах растаяла и подложила своему хозяину ещё одну большую порцию своего кулинарного шедевра. Что и говорить: эта строгая пожилая леди была влюблена в профессора Керка ещё с юности. Конечно, для неё её патрон был воплощением странности, однако можно ли было винить её в природной сдержанности и отсутствии воображения, и – что самое главное – в том, что она никогда и не слышала ни о какой Нарнии? Во время чая профессор Керк читал какое-то письмо. По мере чтения его вид становился всё более растерянным, а после на лице читалось одно только неприкрытое возмущение. Вопреки обыкновению, он раскурил трубку (профессор всегда проводил этот ритуал только после завтрака) и раздражённо попыхивал ею до тех пор, пока не дочитал письмо до конца. - Чему только учат в нынешних школах!.. – сказал он грустным голосом. Сьюзен резко повернулась к профессору: до боли знакомая фраза напомнила ей один очень важный личный разговор. - А что такое? – осторожно спросил Юстэс, видя, какой эффект произвело письмо на профессора, а на Сьюзен – сказанное стариком. - Да вот, старый приятель, с которым мы учились, пишет о том, что ученики его частной школы совсем отбились от рук. Один молодой человек – не будем называть его имени, - выудил змею из школьного террариума и подложил её в портфель своей одноклассницы, а объяснил своё поведение тем, что ему захотелось изучить психологические механизмы отторжения… Дескать, хотел на практике проверить то, чему их обучали в кабинете психолога. - Вообще не вижу логики в том, чтобы держать в школе серпентариум, - заметила Сьюзен. - Ты права, моя юная леди, - заметил профессор. – Однако, судя по тому, что на следующий день в портфеле другой девочки обнаружилась жаба из того же террариума, руководство школы не предприняло никаких действий во избежание подобных неприятностей. Вред покрылся краской стыда. Последним своим «подвигом», о котором он прочитал вчера в дневнике, был похожий случай: Юстэс помнил, как визжала тогда Селена, которая терпеть не могла болотную живность и вообще всех хладнокровных. - Искусство прощения, - сказал профессор, пыхнув трубкой и убедившись, что МакКриди нет в столовой, - великое искусство. Сегодня это часто звучит нелогично, как и возможное существование волшебной страны в платяном шкафу, однако счастлив тот, кто просияет этой добродетелью. Естественный феномен прощения, свойственного любому, чистому сердцем, кажется чудом для того, кто не познал ни любви, ни сострадания. Юстэсу показалось, что на этих словах профессор Керк выразительно посмотрел на него через пелену табачного дыма. Пристыженный Юстэс вернулся в комнату и до самого вечера не выходил из неё. Те страницы, на которых с до ужаса педантичной тщательностью были выписаны подробные отчёты об актах возмездия школьным неприятелям, были безжалостно вырваны и сожжены. Те же листы, на которых были посвящены воспоминаниям о его внутренних терзаниях и в итоге – о душевном преображении, были внимательным образом перечитаны и подвергнуты тщательному анализу. Оторвала его от этого занятия Сьюзен. - Тебе не скучно тут? – спросила она. - Да нет, - отозвался Юстэс. – Мне-то как раз не скучно. - А вот нам скучно. Не с кем играть. Пойдём с нами, мы тут решили возобновить старую традицию. Думаю, тебе не будет равных в знании латыни. - Ну разве что ты составишь мне конкуренцию, - улыбнулся Вред. - Ну же, Эд… - нетерпеливо поторапливала брата Сьюзен. – Гастропускулярный!.. - Что-то мне это напоминает… - ворчливо отозвался Эдмунд. – Не это ли слово попалось Питеру в прошлый раз, когда мы не знали, чем заняться и в итоге решили играть в слова? - А, ну да, точно, - рассеянно ответила Сьюзен. – Ты тогда сказал, что это - «самая скучная игра в мире». - А что, нет так? – Эд хмуро посмотрел в окно. – В прятки-то теперь не поиграешь. Гастро… гастро… - Гастропускулярный! – рассмеялся Юстэс. – Это же просто. - Да, для вас, - буркнул Эдмунд. – А я даже не знаю, что это значит. Терпеть не могу языки, особенно мёртвые!.. - А мне нравится, - Люси стянула с полки «Науку любви» Овидия и принялась медленно, но довольно правильно читать вслух его чеканные фразы. – Некоторые наречия Нарнии было гораздо сложнее учить, вы так не думаете?.. Но чего не сделаешь ради дипломатии и мира в государстве!.. - Жаль, что это не всегда понимают те, кто стоит у руля, - сказала Сьюзен.