***
«Когда в душе поселился мрак, существует ли избавление?»
Фигуры были сложены в коробку. Щелкнул замок. Взгляд разноцветных глаз устало скользил по окну и, остановившись на отражении пламени свечей, застыл. Ему было холодно во всех смыслах. Погода всю последнюю неделю была ужасна, а слуги будто специально не разводили огня в камине именно сегодня. Но главное, что всю эту неделю он был один. Это заставляло его против воли чувствовать себя оторванным и затерянным. И компания остальных членов Дома почти не могла отвлечь его от этого. Первые два дня он не вмешивался. Потом стал волноваться. Теперь он уже злился. Коробка еще лежала на столе и Винсент, скользнув по гладкой поверхности пальцами, не глядя в низ, начал отбивать ритм. Эту мелодию он слышал мельком, всего два раза. Но она будто сама поселилась в его голове на бессознательном уровне. Мелодия из старых часов, за корпусом которых явно ухаживал хозяин, но вот детали которой стали производить уже не совсем приятный, жестокий металлический тон. Но музыка все равно что-то задевала в нем, пусть и не была связана у него с хорошими воспоминаниями. И сейчас это только подпитывало закипающую злость. Судорожно вздохнув, он почувствовал, как что-то в нем резко дернулось и упало. Злость не исчезла, но поверх нее словно растекся теплый бальзам, смиряя желание устроить незамедлительную и справедливую расправу. Винсент прикрыл глаза и позволил ладони осесть на стол. Он откинулся на спинку стула и молчал. Не то он пытался привыкнуть к резкому появлению якоря, который помогал ему удерживаться на месте в океане реальности, не то от простой обиды, которая действительно покалывала где-то внутри. А Гилберт продолжал стоять в дверном проеме, обдумывая свои действия и слова. — Эта мелодия, — решился он начать, проходя, наконец, внутрь и закрывая за собой дверь, — она ведь… Мастера? «И это все, что ты хочешь сказать мне сейчас? Ты серьезно, брат?!» — мысли пронеслись быстро, беспорядочной грудой ложась одна на другую. Сейчас Винсент очень хотел высказать все, что чувствовал всю эту проклятую неделю. Проклятую больше, чем он сам. Или потому что он сам проклят? Эмоций внутри было много и он начинал путаться в этой паутине. — Тебе виднее, — пока только сказал он сухо, не открывая глаз. Стоит признать, что он боялся посмотреть на брата сейчас. Брюнет пересек комнату и сняв со своей руки перчатку, осторожно, будто чувствуя риск потревожить дикого зверя, коснулся пальцами его щеки. От прикосновения теплых костяшек к своей коже, блондин резко распахнул глаза и поднял вопросительный взгляд на старшего брата. — Ты замерз, да? — в янтарный глазах скользнуло отражение той же ласки. Вздохнув, Гилберт убрал ладонь от лица брата и принялся снимать свой черный плащ, на ткани которого еще искрились несколько капель от прошедшего дождя. Он так и не заметил, как дернулся в коротком порыве ухватить его за руку Винсент, который еще не хочет признавать брату, как сильно скучал. Гилберт протянул плащ блондину, который теперь старался не отрывать взгляда от обуви брата. Такой же черной, как и вся остальная его одежда. — Стоит мне только оставить тебя и заняться делами, так ты сразу…- начал с напускным недовольством лепетать брюнет. — Ты избегал меня, — поправил его Винсент, обрезая все, что только мог сказать ему Гилберт, — Это доставило мне немало неприятных минут. Гилберт встретил серьезный, укоряющий взгляд глаз, наконец, вновь поднятых на него. И в этом взгляде для него укора чувствовалось больше, чем его было на самом деле. Едва усмиренная вина, вселяющая панический ужас, вновь любовно запустила свои когти в его сердце. Он действительно думал пытаться обмануть брата? А ведь в какой-то момент он правда надеялся, что брат вновь не станет спрашивать ни о чем. Но и молчать обо всем тоже было неправильно. И видно, разговора, которого Гилберт настолько сильно боялся, было уже не перенести и не избежать. Откладывать больше нельзя. — Извини меня, — единственные слова, которые он пока мог произнести. И в голосе его было явно больше сожаления, чем должно. Даже Винсент вздрогнул от боли, которую услышал сквозь произнесенные братом слова. Блондин поднялся со стула и взял из рук, наконец, плащ брата. Накинув его на свои плечи, он ощутил приятное тепло, вместе с тем вдыхая въевшиеся в ткань запахи сигаретного дыма и какого-то одеколона с нотами, казалось, бергамота. — Брат, — начал Винсент, приблизившись к нему и тепло улыбнувшись. В голосе его слышалась нежность, смешанная со смятением. Таким голосом обращаются к ребенку, которому собираются рассказать что-то сложное, важное или очень грустное. Но неизбежное, — я знал, что когда он скажет тебе об этом, то тебе будет больно. Гилберт вздрогнул и опустил голову. «Ты все знал. Ты правда все знал», — подумал он. Хотелось ему и сказать, чтобы все сомнения, за которые он так цеплялся в попытках не верить, растаяли окончательно. На напрягшиеся плечи, дрожавшие от тяжелого дыхания, Винсент положил свои ладони. Он мягко притянул брата к себе. Левая рука поднялась выше и он запустил ладонь в черные, спутанные и чуть влажные волосы. Гилберт уткнулся лбом в его плечо, чувствуя кожей шероховатую ткань плаща. — Хрупкий…добрый…мой жестокий брат, — говорит Винсент нежным голосом, поглаживая Гилберта по голове. Второй, наконец, собирается со словами. — Как давно ты знаешь? Винсент вздохнул, и взял паузу на несколько секунд, после чего, медленно, немного неуверенно произнес, — через год после того, как нас приняли сюда. Может, еще на пару месяцев позже. Винсент почувствовал, как руки Гилберта на ощупь проскользнули под распахнутый плащ и сомкнули его в крепких объятиях. Не ожидая, пока брат спросит что-либо, блондин продолжил, — Глен рассказал мне, потому что, по его мнению, было бы бесчестным скрывать это от меня. Он сказал, что пусть я и был ребенком, но все равно был осужден с рождения. Он дал мне шанс ощутить ценность своей жизни. Сглотнув, Гилберт спросил: — Но почему я узнаю об этом только сейчас? — в голове резко раздалась боль — отголоски чужих мыслей возмущенно вопили в такт его собственным. «Тогда я бы еще мог что-то сделать! », — думал он наперекор чужим, пусть еще глухим, голосам, что теснились в его подсознании. — Гил, — ласково позвал брата юноша, аккуратно отодвигая того от себя. Гилберт нехотя, но выпустил его из кольца собственных рук. Винсент с грустной улыбкой смотрел на него, — Это я попросил его молчать. Гилберт удивленно смотрел на него, не до конца понимая. — Ты бы сломался тогда. Или попытался сбежать. Но ты слишком привязался к Глену, будто…— Винсент пытался подобрать нужное слово с полминуты, а затем тихо озвучил, — заколдованный. — Винс…- голос брюнета дрогнул, а пальцы с силой вцепились в плечи брата. — Гилберт, я всегда был проклятьем прежде всего для тебя. Если бы… — Ты понимаешь, что вообще несешь?! — выкрикнул Гилберт, тряся его за плечи, — я уже раньше тебе говорил, что ты для меня… — Гилберт! — попытался остановить, вышедшего из себя, юношу Винсент. — Замолчи! Ты достаточно сказал! Ты… — А ты достаточно молчал, прячась от меня? — резко сказал блондин, заставляя брата дернутся и отойти назад. Возможно, это было несправедливо с его стороны, но он был зол не меньше Гилберта и считал, что имеет на то право. Руки брюнета тряслись от нервов, злости и стыда. И ему очень сильно захотелось курить. Оба сверлили друг друга взглядом. Спокойная и холодная злость и гневная, жгучая обида. — Я не считаю, что ты приносишь несчастья, — наконец заговорил старший из них, поднимая руку, чтобы пресечь все, что на это мог бы сказать Винсент и продолжил, — я никогда не жалел, что являюсь твоим братом. Я никогда, — он запнулся и сжал руки, — не желал тебе смерти. Никогда не желал убить тебя. Он сам удивился, как спокойно звучал его голос. Возможно, на него повлияла последняя неделя и общее напряжение, которое он испытал сейчас. — Ничего уже нельзя изменить, — замечает с усмешкой Винсент, в примирительном жесте разводя руки. Он не желал уже ничего оспаривать. Он понимал, что они оба устали и оба не изменят своего мнения. А ссорится сейчас и заканчивать все этим считал глупым, — так что давай просто используем, оставшееся до конца лета, время с удовольствием? Гилберт отвернулся и отошел от брата. Он сел в свободное кресло, даже не обращая внимание на лежавший в нем томик какой-то поэмы. — Винс, — вяло позвал он, не смотря на брата, но протягивая ему свою руку, — в правом кармане, пожалуйста. Винсент пару мгновений пытался понять, а потом засунул в карман плаща руку, доставая из нее пачку сигарет. «Даже не вымокла», — усмехнулся он, вложив ее в раскрытую ладонь брата.