Уничтоженная клетка

Жизнь в закрытой клетке. Птичка не может из неё выпорхнуть, как бы ни старалась. Она может трепыхаться, биться, молить о помощи, но её песни не будут услышаны. Она взаперти, и её голос на замке. Пока не придёт человек с ключом и не заставит петь свои желания. Этот ключ переходит из рук в руки, как и клетка с певчей пташкой, лишённой собственных слов. Её слезы тают в чужом шёпоте множества голосов, диктующих ей приказы. Жестокие, кровавые, несправедливые. Она говорит чужими губами, но её глаза впитываю всю ненависть вокруг. Они темнеют и слезятся, и тогда рука в кожаной перчатке вытирает влажные дорожки и шепчет на ухо новый поток слов. Они складываются в реку нот из её уст и летят в сознания находящихся вокруг. Яркие крылья поднимают в воздух на пару мгновений, чтобы вновь вернуть на трясущуюся под ногами землю. Годы заточения ради мига свободы. Но цепи тянут вниз всё глубже и глубже, шлем сжимает голову всё сильнее и сильнее, ноты ломаются и нестройным слогом рассыпаются в прах на её коже. Птичка не чувствует лёгкости, полые кости наполнены болью и страданиями, беззвучными рыданиями. Последователи поют ей гимны, которые им пишет она сама. Это тянет на дно всё быстрее и быстрее. Клетка никогда не была золотой, и сейчас она покрыта ржавчиной. Кайрос оборачивает Сирин в богатые одежды, сплетая нитками свои узлы власти. Шёпот – признак непослушания, Бледен Марк рыщет во тьме, живёт в её тени. Ей страшно. Голоса Нерата присматривает, она чувствует его желание добавить голос птички в свою коллекцию. Его безумие проникает во всё вокруг, пташка давится им, оно сжимает изнутри и заставляет безмолвно кричать по ночам. Мысли путаются, ужас душит, небо над головой – красное, а вороны на земле клюют останки. Она здесь единственная яркая птичка, чьи перья заляпаны болью. А голос поёт прекрасные мелодии, составляет замысловатые стихи, передаёт её желания. Так собиралась армия. Так появился культ Сирин. *** Вершитель судеб слыл человеком бескомпромиссным и жёстким, но справедливым. Его рука могла как карать, так и щадить. Он с молчанием выслушивал доводы и аргументы, с пониманием относился к чужим бедам и никогда не прощал предательств. Это человек слова и дела, тот, кто смог поставить на место рассорившихся Архонтов одним своим молчанием и выполнить волю Владыки. Ещё никогда Сирин так не любила тишину, а та следовала за ним повсеместно. Хейн мало говорил и много слушал и отличался способностью всегда быть в нужном месте в нужное время. Годы завоеваний Ярусов стали для Сирин тем самым мигом свободы, когда она дышала полной грудью, цепи не тянули её вниз, а шлем не так уж сильно давил на голову. Она порхала над землей, не чувствовала больше её тряски, и даже когда вокруг неё слетали головы, разорялись земли, гибли сотни людей, ей достаточно было увидеть этого удивительного человека в пылу сражения, и сердце тут же пело в унисон её голосу. Птичка пела для себя, по собственному желанию. И иногда для него. В особые дни, когда Хейн никак не мог уснуть, мучаемый кошмарами и мыслями. Пташка слышала неровный строй печали и впархивала в его палатку, где он зажимался в угол и обхватывал руками голову. Она скрывала его от мира в своих объятиях и пела колыбельные. Не убийственные, как ей приказывал Голоса, а свои собственные, идущие через сердце и выливающиеся в стройную мелодию. Хейн успокаивался и засыпал, а она чувствовала себя как никогда счастливой. О жизни Вершителя никто ничего не знал. Любимчик Кайроса, щенок Адъютикатора, пёс суда – необязательно было даже знать его имя, чтобы бояться. Палач Тунона заработал себе крайне высокую репутацию. А Сирин просто ждала возможности вновь его увидеть. Ей было всё рано, что делал этот человек, в конце концов, они оба сидели в клетках, из которых не было выхода. Разве что он мог сделать себе ключ сам, а ей бы пришлось ждать руку помощи. Если дело шло к казни, он казнил собственноручно, если для решения требовались факты, он сам их искал, если не было иного выбора, кроме как покончить резнёй, он брал на себя всю ответственность. Хейн никогда не жаловался и старался следить за состоянием подчинённых по мере сил и возможностей. Идеальный Вершитель. Сирин мечтала быть рядом с ним. Этим человеком с пепельными волосами, серо-голубыми глазами, на которых плёнкой лежали грехи всех его осуждённых, усталым взглядом, острыми чертами лица, морщинами на лбу от постоянной сосредоточенности и высокой тонкой фигурой. Он всегда прятал тело в несколько слоёв одежды, будто боясь внезапного удара чужого взгляда. Его осанка была поистине королевской, лицо аристократически бледно, пальцы тонки и изящны. По сравнению с ним она считала себя нескладным карликом. У Хейна нет любимчиков, ко всем он относится одинаково и не делает исключений. Разве что порой Сирин ловила на себе отголосок его улыбки и устремлённый в её сторону добрый взгляд. Может, она была ему как дочь, ведь разница в возрасте вполне ощутима, но сердце пташки трепыхается в груди каждый раз. Вокруг него всегда полно людей, и ей едва ли удавалось протиснуться к нему, поэтому он сам уходил в укромное место, где мог слушать её нескончаемую болтовню. Хейн мало говорит. А в эти ночи она рассказывала ему о своём прошлом, о мечтах, надеждах, о ненависти, не боясь никакого Бледена Марка в тени, безумия Голосов Нерата и самого этого мира. Рядом с Хейном она чувствовала полную безмятежность и с благодарностью целовала его в щёку по окончанию своих историй. Когда он пришёл за ней в Распутье Летианы, её радости не было предела. Сирин сидела на грязном полу во главе обожествляющих певчую птичку людей, надеясь ощутить хоть какое-то тепло жизни. Её отправили сюда, когда молва о предательстве Вершителя разнеслась по обоим лагерям. «Мы могли бы использовать тебя в качестве приманки, но ты скорее будешь помехой,» - всё ещё звучал у Сирин в голове громкий голос Нерата. Она не верила, что эти слова были правдой, и скорее всего Хейн встретил по пути не один отряд хористов. Пташка нервно кусала ногти, давно потерявшие прежнюю ухоженную форму, смотрела в пустоту, напевая самой себе молитвы, поддерживающиеся хрипом прислужников. Она вскочила на ноги и бросилась в его объятия, не то что не смущаясь, совершенно даже не замечая стоящих за его спиной людей. Все слова были сказаны ещё давным-давно, и ей оставалось только сжать на протянутой руке свои пальцы. Обхватить своей горячей ладонью его – холодную. Хейн предал Владыку. Сирин была рада. Рада, что хоть кто-то смог выбраться из-под его гнёта и вновь ощутить вкус жизни. Он открыл свою золотую клетку, сломал прутья, уничтожил всю без остатка и приоткрыл для пташки дверцу. Та ещё немного побаивалась выходить на свет из своей тюрьмы, но свет Вершителя судеб заменял ей солнце. Сирин дышала полной грудью, вдыхая разряженный воздух на вершине Шпиля и любуясь облаками. Хейн вёл её за руку по тёмному миру, помогая ступать по дрожащей земле как можно твёрже. У Вершителя теперь было много забот. Как-никак он узурпировал Шпиль и отказался подчиняться Архонтам. Буквально бросил вызов Кайросу. Хейн не был чем-то особо возбуждён или испуган, но в его глазах певчая пташка порой углядывала частицы скорби. И подавленные в них слёзы после прочтения очередного письма, которое он потом сжигал. Особого письма, на синей бумаге. И наверняка с зачарованными чернилами. После таких случаев он приходил к ней, и они говорили до поздней ночи, а то и до утра. Сирин пела ему песни сладким голосом, успокаивала, немного затуманивала разум, чтобы без страха сжимать его руку. Она была влюблена. Она определённо была влюблена. Пташка не боялась этих чувств, но знала, что им не будет ответа. Её не волновало, когда эта безумная сучка Фуга смотрела на неё с неприкрытой насмешкой, а потом брала Хейна под локоть и уводила в укромный уголок. Сердце сжималось, в висках била кровь, и порой ночами снились сны об убийстве этой стервы. Но Сирин знала, что у Хейна нет любимчиков. Кроме неё. Ходячая железная бочка Барик и вовсе её не волновал, Атли казалась безобидной, Смерть-из-Тени омерзительной, а Лантри…что ж, если Вершитель не был против этого иногда пьяного старика, то претензий к нему не было. Однажды певчая птичка позволила себе больше. Когда Голоса Нерата исчезал у неё на глазах, пропадая из этого мира – надеюсь – навсегда. Она обняла Хейна у всех на глазах, а он сжал её руки, обхватившие его со спины. Теперь песня лилась из них обоих, исцеляла мир вокруг. Фуга громко фыркнула, Барик неопределённо звякнул проржавевшим доспехом, Лантри быстро записал что-то у себя на запястье. Сирин почувствовала, как напряжение отпустило тело Вершителя, и тихо-тихо запела для него. А после, в Шпиле Авроры, она долго пела ему о своей любви, пока его голова лежала на её коленях, совершенно свободная ото всех тяжёлых мыслей. Хейн не был против, но и не шёл на попятную. Всё оставалось как и прежде, вот только теперь душа в пятки уходила, стоило прозрачным серо-голубым глазам взглянуть на пташку. Та больше не скрывала румянца, не стеснялась счастливо улыбаться при появлении Вершителя и старалась как можно чаще быть рядом. Она сияла изнутри, ослепляя этим ярким светом от раскрывшихся за спиной крыльев. Казалось, он позволял ей всё, но они разумно не заходили за черту, да этого и не требовалось. Он просто позволял ей показывать свои чувства, только и всего. И никакие усмешки Фуги не омрачали её новую жизнь. Сирин, певчая пташка, теперь была свободна. Ржавчина спала с её крыльев, клетка разбилась, а рука помощи вытащила на свет. Ей наконец-то позволяли чувствовать. Настоящие мысли, истинные эмоции, чувства, что не знали границ, лились из неё рекой вместе с песней. И она рядом с человеком, который в будущем станет новым Владыкой. И она была влюблена. Она определённо была влюблена.