Нарисуй мне шарик

      Патрик бежал так быстро, как только мог, совершенно не думая о направлении.       Ему казалось, он все еще слышит отчаянные всхлипы Натали, и даже свистящий в ушах ветер не мог заглушить их.       Сердце бешено колотилось, будто хотело выскочить через горло, кровь пульсировала в висках, легкие жгло, но Патрик все равно не останавливался. Не хотел этого и не собирался себе позволять. Он отчаянно желал, чтобы этот бег вытеснил все, чтобы ничего больше не существовало в мире. Чтобы боль, тоска и сожаления остались далеко позади и уже не смогли бы его догнать.       Только вперед. Не останавливаться. Не замедляться.       Нога зацепилась за неаккуратно лежащий около самого края тротуара камень, и мир вокруг вдруг завертелся с огромной скоростью, заставив Патрика пронзительно вскрикнуть и отчаянно взмахнуть руками в запоздалой попытке удержать равновесие. А в следующую секунду он кубарем вылетел прямо на проезжую часть, и удар об асфальт вышиб весь воздух из его легких.       Некоторое время Патрик просто неподвижно лежал, пытаясь вспомнить, как же все-таки правильно дышать. Сознание мутилось, в ушах оглушительно звенело и невозможно было ничего различить перед собой кроме ярких цветных вспышек.       Когда у него, наконец, получилось сделать несколько неглубоких вдохов, сознание, уже было начавшее гаснуть, прояснилось. Патрик почувствовал противный привкус крови во рту, медленно пульсирующую во всем теле боль, постепенно стихающую и концентрирующуюся в районе лодыжки и ребер слева, а также плеча и головы справа, и жар раскалившегося на солнце дорожного покрытия.       Именно это последнее ощущение заставило его судорожно дернуться всем телом, перекатиться на бок и распахнуть глаза, несмотря на усилившуюся в ту же секунду боль.       Дорога! Он валяется на середине дороги, а водители в Дерри никогда не отличались особой внимательностью.       Застонав сквозь стиснутые зубы, Патрик заставил себя двигаться — перевернулся на живот и устремился к тротуару, из последних сил отталкиваясь локтями и коленями. Ему было глубоко плевать насколько глупо и нелепо он сейчас смотрится, лишь одно имело значение — как можно скорее очутиться вне проезжей части.       В безопасности.       Только оказавшись за пределами дороги Патрик позволил себе расслабиться и распластаться на тротуаре, обессилено закрыв глаза. Он понимал, что сейчас привлекает к себе излишнее внимание, но отчего-то это его ни капли не волновало. Более того, где-то внутри зрела твердая уверенность — сегодня ни одна живая душа в Дерри не обратит на него внимания.       Когда сердцебиение перестало ощущаться болезненной пульсацией в груди и горле, а вдыхаемый воздух уже не казался таким обжигающим, Патрик попробовал сесть. Медленно и осторожно.       Со второй попытки ему это удалось, что было, как ему подумалось, очень даже неплохо после такого падения. Мышцы сводило из-за долгого бега, а по телу разлилась противная слабость.       Тщательно осмотрев себя, Патрик пришел к выводу, что еще легко отделался. У него была рассечена правая бровь — не очень сильно, кровь уже почти остановилась — и прокушена нижняя губа. Локти и колени саднили, ныли ребра с левой стороны и правое плечо, на которое пришелся основной удар, но, похоже, ни перелома, ни вывиха не было.       Все также медленно и осторожно Патрик поднялся на ноги. Левая лодыжка тут же отозвалась вспышкой боли, впрочем, вполне терпимой. Слегка поморщившись, он при помощи футболки привел лицо в относительный порядок, а потом, прихрамывая и изредка бормоча под нос ругательства, побрел прочь.       Но не прошло и минуты, как Патрик замер, ощутив холод, обдавший спину и низ живота — прямо за поворотом на дороге стоял потрепанный синий пикап с открытым капотом. Судя по громкой, злостной ругани водителя, тот заглох буквально только что.       Если бы эта машина не сломалась, то она вылетела бы на дорогу как раз в тот момент, когда…       Патрик вздрогнул всем телом. Перед глазами возникла очень яркая картина: синий пикап на приличной скорости, но не превышая разрешенную в черте города, конечно же, выныривает из-за поворота, и в ту же секунду ему под колеса буквально из ниоткуда вылетает светловолосый паренек, слишком быстро бежавший и совсем-совсем не смотревший под ноги.       Водитель резко обернулся, и Патрик поспешно отвел взгляд и поковылял прочь.       Но ощущение какой-то тупой обреченности никак не оставляло его. Патрик был абсолютно уверен — именно так и должно было произойти. Разве не подозревал он с самого начала, что примерно так все и закончится для него?       Или, быть может, только начнется.       Убегая из дома, он прекрасно осознавал — больше он уже не вернется. И не напрасно ведь ему даже мысли не пришло в голову взять с собой хоть какие-то вещи.       Потому что они ему уже не понадобятся.       Синий пикап очень вовремя сломался, но в мире так много машин. И не только. Патрик чуть ускорил шаг, так как нога уже не болела так сильно, и свернул прочь от оживленных улиц. Он точно знал, куда следует идти.       Его не спасли — просто дали отсрочку. И Патрик даже не сомневался чьих это рук дело.       Ограда кладбища показалась вдали. Он не так часто бывал тут, но точно знал нужную дорогу. Этот путь Патрик мог бы проделать и с закрытыми глазами, настолько прочно он врезался в память.       Окруженный невысокой золотистой оградкой участок земли, принадлежащий Робинсонам, семье его матери, располагался в глубине, прямо между разлапистых елей. Их тени дарили некое облегчение в столь жаркий день и впервые в жизни Патрик ощутил мимолетную радость, оказавшись в этом месте.       Он замер около надгробного камня, под которым покоилась его мать, а потом опустился прямо на землю рядом с ним, подтянув колени к груди и положив голову на скрещенные руки. Он смотрел на фотографию Сони и вспоминал при каких обстоятельствах она была сделана. Они все вместе гуляли по Бэсси-парку, и в какой-то момент Элен сфотографировала Соню на фоне только зазеленевшего кустарника — счастливую, полную жизни и надежд на будущее. Кто же мог предположить, что эта фотография в итоге окажется в таком месте?       Тяжело вздохнув, Патрик перевел взгляд на распустившиеся около памятника цветы.       Теперь, когда боль, потрясение и оглушенность немного отступили, тяжелые мысли напали с новой силой.       Ему было жаль, так жаль Натали, и нестерпимо, до дрожи во всем теле хотелось вернуться. Обнять ее, успокоить, приободрить. Дать понять — несмотря ни на что он остается все тем же Патриком, которому она может верить и который никогда и ни при каких обстоятельствах не причинит ей вреда.       И в то же время он понимал — это невозможно. Натали не примет его таким, какой он есть. Будет бояться и одновременно с этим ненавидеть саму себя за этот постыдный с ее точки зрения страх. Чем дальше — тем больше будет тяготиться его обществом и страдать от этого.       Нет, лучше Нат забыть его, перетерпеть эту боль и жить дальше.       Слабо, очень слабо Патрик позволил себе понадеяться, что Натали все же будет счастлива со временем.       А он сам?       Патрик горько усмехнулся. У него есть предначертанная Судьба, та самая проклятая Великая Цель, которую он должен выполнить во что бы то ни стало, и которую ему навязали с самого рождения, а то и раньше. Ка вела его, и ничто не могло помешать ее воле.       Так разве имеют его собственные чувства хоть какое-то значение? Никого не должно волновать, что чувствует инструмент, больно ли ему, хочет ли он быть этим самым инструментом в конце концов. Ну а если вдруг это все-таки кого-то волнует — те все равно ничего не смогут поделать.       Шагов он не услышал, зато различил негромкое шуршание, которое издавал серебристый подол платья при соприкосновении с высокой травой, буйно разросшейся вокруг ограды.       — Как вижу, малыш Патрик снова создает себе проблемы, не так ли? — голос Роберты был на удивление тих и полон спокойствия, лишенный привычных жестких или насмешливых интонаций.       — Видимо, по-другому я уже не умею, — Патрик не пошевелился, все также не отрывая взгляда от едва заметно колыхающихся цветов.       Роберта не попыталась привлечь его внимания и уселась на землю рядом, легонько касаясь его плеча своим. Патрик слышал ее тихое, ровное дыхание и знал, что Оно могло и не дышать, принимая какой-либо облик, если бы захотело, но рядом с ним всегда старалось быть как можно человечнее. Потому что он этого хотел? Пожирательница делала это для него или все получалось неосознанно?       — Ты думаешь о каких-то странных вещах, мелюзга.       — Да, быть может, — Патрик едва заметно улыбнулся, даже сейчас разговор с Робертой действовал на него умиротворяюще. Прокушенную губу дергало неприятной болью при малейшем движении, но он изо всех сил старался не обращать на это внимания. — Я сегодня просто сам не свой, Бобби.       — Или ты как раз становишься самим собой. Такое вполне может быть, знаешь ли. Сомнения, тревоги, неуверенность, сожаления и принятие решений вне зависимости от собственных чувств. Кажется, вы это называете — взросление.       — Если так, то лучше бы этого не происходило. Но ведь желания — это только желания. Они ничего не значат. Мои желания никогда ничего не значили. Даже для меня самого.       — Ну вот, малыш Патрик продолжает говорить о странном и ненужном, — Роберта склонила голову, удобно устроив ее на плече Патрика и замерла, перестав даже дышать. И Патрик мог спорить на что угодно — это было сделано специально. — Хотя он мог бы задать по-настоящему правильные вопросы, ай-яй-яй. У тебя на самом деле не так много времени, как кажется. Наша связь слабеет с каждой секундой. Ка уносит тебя, и мне придется отдать тебя ей рано или поздно.       Патрик едва слышно вздохнул, а потом запрокинул голову, щекой ощущая мягкость волос Роберты, и закрыл глаза. Он и сам понимал, что время его истекает. Но как же мучительно трудно было подобрать нужные слова. Они с Пожирательницей часто разговаривали, но именно теперь этого казалось недостаточно. Хотелось спрашивать сущие глупости, говорить, говорить и говорить обо всем на свете, пока язык не устанет.       — Башня зовет меня. Но я не понимаю, что требуется сделать, как ступить на этот путь. Точнее, догадываюсь, но не могу связать одно с другим.       — Есть много миров, кроме этого, малыш Патрик. И туда ведет множество путей. Червоточины, двери, ритуалы. Есть и проводники. Но кроме этого есть и еще один способ, пожалуй, самый действенный из всех. Он или направит тебя по нужному пути, или для тебя все окончательно закончится.       — Оба варианта звучат не так уж и плохо, — Патрик попытался снова улыбнуться, но вышло у него откровенно говоря паршиво. — Но останусь ли я собой, Бобби?       Роберта некоторое время молчала, а потом негромко раздосадованно вздохнула, словно бы примиряясь чем-то. Она заговорила, но если ее что-то и тяготило, голос не выдавал этого:       — Без понятия, мелюзга. Ты можешь продолжать помнить все, а можешь совершенно забыть себя. Неизвестно, как сильно переход повлияет на тебя. Но знаю одно — прежним ты точно не будешь, сколько бы воспоминаний не сохранил. Но где бы ты ни оказался, моя метка останется с тобой. Не уверена, что это так сильно тебе поможет, хотя кто знает, как много препятствий, в том числе и живых, встанет на твоем пути. Я точно знаю, как бы ни боялись Алого Ублюдка его прихлебатели — старушку Бобби они боятся не меньше, если не больше. Потому что в отличие от него меня ничто не сдерживает.       — Назад я уже не вернусь, — Патрику даже не требовалось спрашивать об этом, ответ он и без того знал с ужасающей четкостью.       — Кто знает, кто знает… Пути ка бывают очень извилисты. И все же, скорее всего, ты прав.       — Ты поможешь мне, Бобби? Я бы хотел, чтобы это была именно ты. Пожалуйста?       — Ну, раз ты так просишь… Хорошо, малыш Патрик. Я тебе помогу.       Впрочем, сказано это было с явной неохотой. Патрик чуть повернул голову и впервые взглянул в лицо Роберты. В первую секунду оно казалось идеальным, таким, каким он помнил его с самого начала, но уже в следующее мгновение глаза мимолетно кольнуло, словно порывом сухого ветра, и ее лицо потеряло былое совершенство. Левую часть его пересек широкий, грубый шрам, словно от ожога, и пустая глазница зазияла там, где только что был глаз.       Патрик знал, отчего так происходит — и происходило всякий раз, когда он видел Роберту — ведь именно она прочно ассоциировалась у него с Пожирательницей Миров, даже Пеннивайз казался куда менее значимой личиной, хотя на самом деле все обстояло ровно наоборот.       Патрик видел истинный облик Оно, видел все раны и шрамы до последнего — и теперь Пожирательница уже не могла скрывать их наличие в том облике, который он прочно связал в своем сознании с ее настоящей физической формой.       Не сказать, что Оно испытывало восторг по этому поводу, но раздражение и досада были легкими и едва заметными, связанные больше с самим фактом необходимости мириться с обстоятельствами. На то, насколько Патрику теперь было приятно или же неприятно видеть Роберту, Пожирательнице, судя по всему, было глубоко плевать.       Более того, ее даже забавляло то и дело проверять его на прочность. Вот и сейчас Роберта сидела абсолютно неподвижно и не дышала, глядя прямо перед собой единственным остекленевшим глазом. Словно была мертвой.       Впрочем, даже теперь Патрику не было противно. Немного жутко, слегка не по себе — но не более того. Он уже успел привыкнуть к играм Оно — жестоким, грубым и порой болезненным— и они, в каком-то смысле, даже начали ему нравиться.       Минуты через три Роберте надоело изображать из себя труп, к тому же Патрик перестал глазеть на нее, и теперь снова отрешенно разглядывал цветы.       — Ты задал еще не все вопросы, мелюзга.       — На самом деле всего лишь один. Но, пожалуй, самый важный. Почему все говорят, что мне суждено стать убийцей Алого Короля, когда моя Судьба — спасти две жизни, а не оборвать одну?       Некоторое время Роберта хранила молчание, и Патрик уже подумал, что его вопрос так и останется без ответа, когда раздался ее привычно насмешливый голос:       — Тебе может быть и уготовано спасти двоих. Да только вот Алый Король погибнет из-за тебя. Ты — причина его смерти, и это определено для него точно так же, как и твоя Судьба для тебя.       — Значит, что бы я ни сделал для спасения этих неизвестных, это в любом случае приведет к гибели Алого Короля. Быть может, потому они и спасутся?       — Или ты спасешь их, а один из них прикончит Алого Ублюдка. Или же эти события вообще не связаны одно с другим. Я уже говорила когда-то, в делах Судьбы самое очевидное как раз бывает наименее вероятным, — Роберта злобно и одновременно торжествующе усмехнулась. — В любом случае час Алого Ублюдка близится. Он беснуется, запертый в Башне, но уже совершенно ничего не может поделать. О, как должно быть ему досадно! Ка подхватила тебя, а это значит назад поворачивать поздно. Теперь она будет хранить тебя, пока ты не свершишь предначертанное. И даже он ничего не может с этим поделать. Он воет и сходит с ума от бессилия все больше, даже отсюда мне слышны отголоски его воплей. И это восхитительно.       Улыбка Роберты теперь больше походила на оскал изготовившегося к броску зверя, а единственный глаз ярко сиял янтарным светом — Патрику даже не надо было вновь глядеть на нее, чтобы узнать это. Он и сам ощутил где-то глубоко внутри мимолетный укол мрачного удовлетворения от осознания, что после всех жутких, болезненных, унизительных вещей, сотворенных и с Оно, и с ним самим по воле Алого Короля, тот, наконец, получает по заслугам.       — Да, восхитительно, Бобби. Ты не можешь сама достать его, так пусть хоть его крики порадуют твое сердце.       Патрик приобнял Роберту за плечи, бережно прижимая к себе, и ощутил, как та напряглась, но буквально в следующую секунду расслабилась. Она по-прежнему не очень-то любила лишние прикосновения к себе, но в этот раз не стала противиться. Будь воля Патрика — и они просидели бы вот так всю вечность.       Мысли в голове лихорадочно метались. Как все будет происходить? Что ему придется сделать? Что он может в это время почувствовать? Что вообще доведется ему увидеть или пережить, пока все предначертанное свершиться и ка оставит его в покое? Оставит в покое, что вероятнее всего означало: позволит, наконец-то, умереть. Страх перед неизвестностью сковывал тело. И он понимал — на эти вопросы Роберта ему точно не ответит.       Патрик молчал, позволяя себе в последний раз наслаждаться компанией Роберты. Он ощущал тепло ее тела, мягкость кожи, слышал спокойное, размеренное дыхание. И не сумел сдержать грустного вздоха, когда она в какой-то момент все же отстранилась от него, легко вывернувшись из объятий.       Облизав пересохшие губы Патрик вдруг, неожиданно даже для самого себя, произнес:       — Один их тех двоих тоже ключевая фигура. Это ведь король Роланд, правда? Иначе и быть не может. А кто второй?       — Ну вот и откуда мне это знать, мелюзга? Я не знаю даже в какой мир и в какое время тебя перенесет, и перенесет ли вообще, а ты хочешь, чтобы я прозрела всех, с кем тебе придется встретиться, — возмущение в голосе Роберты было явно наигранным, и Патрик невольно улыбнулся.       — Да, наверно время вопросов закончилось. Я побуду тут еще немного, хорошо? Ты сможешь сделать так, чтобы меня никто не тревожил?       — Уже. С того самого момента, как ты оказался на улице, малыш Патрик. Теперь есть только ты и я. И ка.       Роберта единым плавным движением поднялась на ноги и вдруг произнесла едва слышно:       — Я пыталась отсрочить время ее ухода. Сразу, как только поняла, что происходит. У меня не хватило сил. Возможно, не будь я ранена, все обернулось бы иначе. Но вышло так, как вышло.       Патрик вздрогнул всем телом и резко повернул голову, потрясенно уставившись на Роберту. Та спокойно смотрела на него, и лицо ее не выражало совершенно никаких эмоций.       — Но почему... почему ты не сказала раньше? — голос Патрика дрогнул, и с трудом получилось уложить только что услышанное в голове. На несколько мгновений все остальное просто перестало иметь значение. — Ведь если бы я знал…       — Это бы ничего глобально не изменило, малыш Патрик, — Роберта качнула головой, и Патрик увидел легкую грусть на краткий миг мелькнувшую в ее взгляде. — Ты тогда не был готов просто слушать и услышать. Ты хотел выступить в роли судьи, и, к тому же, уже успел заранее вынести приговор.       Патрик тут же опустил взгляд, ощущая, как кровь приливает к щекам. Роберта была права. Тогда, только лишившись матери, он слепо обвинял во всем случившемся Оно. Любые слова в тот момент показались бы лишь попыткой оправдаться. Он не хотел понять Пожирательницу, он хотел, чтобы она сама признала себя виноватой перед ним, подтвердила то, в чем он был абсолютно уверен.       Сейчас при вспоминании о собственных чувствах Патрика затопил жгучий стыд. Как он мог только допустить даже тень мысли, что столь гордое и могучее существо, коим являлось Оно, позволит унижать себя подобным образом.       Роберта протянула руку и легко растрепала волосы Патрика, заставляя отвлечься от мрачных воспоминаний.       — Давай оставим прошлое в прошлом, договорились? Я знаю, что ты чувствовал тогда, малыш Патрик, и знаю, что ты чувствуешь сейчас. И я не держу на тебя зла.       — Спасибо, Бобби, — Патрик зажмурился, так как растрепанные волосы теперь то и дело норовили попасть в глаза. — За то, что сказала сейчас. И… за все.       Вместо ответа Роберта лишь насмешливо фыркнула, а через несколько секунд, когда Патрик открыл глаза и убрал от лица мешавшие волосы, ее уже не было рядом.       Светло и искренне улыбнувшись, наверно впервые за этот долгий день, Патрик поднялся на ноги. Он замер, глядя вновь на фотографию матери и мысленно попросил прощения у нее, а также у Элен и Натали. Он знал — ни одна из них не хотела бы ему той судьбы, какая уготована.       Именно в этот момент в душе Патрика воцарилось спокойствие. Каким-то странным, непонятным ему образом слова Роберты позволили ему окончательно примириться с собственной судьбой.       Патрик не знал, сколько времени он провел на кладбище, но солнце уже начало клониться к горизонту, когда он вышел за ограду.       Путь его лежал на Пустошь. Плечо едва заметно ныло, когда он двигал рукой, но в остальном ничего больше не напоминало о недавнем живописном падении.       И все же, как только Патрик спустился вниз, он первым делом направился к сильно обмелевшему за эти жаркие дни Кендаскигу. Стянув с себя футболку и используя ее вместо влажного полотенца, он постарался привести себя порядок настолько, насколько это вообще представлялось возможным. А когда дело было закончено, Патрик без колебаний бросил ту прямо на берегу.       Мелькнула мысль, что теперь, если Элен обратится в полицию и они отыщут его футболку, на которой без сомнения сумеют обнаружить следы крови, то все решат, что его просто похитили. Без сомнения, Элен будет изводиться, переживая за него, но так она хотя бы не станет годы напролет винить себя в том, что Патрик сбежал от нее по какой-то неизвестной причине.       Боль утихнет. Острота переживаний сойдет на нет. И Элен с Натали продолжат жить своей обычной счастливой жизнью без него.       Улыбнувшись собственным мыслям, Патрик направился к бетонному цилиндру насосной станции. Он полагал, что будет не один час снова блуждать в тоннелях под Дерри, потому как путь, по которому он ходил несколько раз, был слишком сложен для запоминания.       Но, увидев впереди мягко святящийся воздушный шарик с аккуратно выведенной на нем указывающей нужное направление стрелкой, Патрик облегченно рассмеялся. Кажется, в этот раз в виде исключения его любезно проводят.       Сердце Патрика невольно забилось сильнее, когда канализационный тоннель начал расширяться, превращаясь в просторный коридор. Вокруг царила пустота и тишина. Вдали он различил небольшую деревянную дверцу.       На этот раз никто не встречал его. Потому что теперь он должен был пройти путь до самого конца.       Патрик уже было направился к двери, как вдруг замер, уставившись на обломки клетки, небрежно сложенные около одной из стен.       Той самой клетки, которую он нарисовал когда-то.       Медленно он подошел к ним и коснулся рукой прохладного металла. Сердце его сжалось от мысли, что Пожирательница, каждый раз покидая логово вынуждена видеть эти обломки, которые невольно напоминают ей о самом жутком времени в ее жизни. И, вероятно, Оно по какой-то причине не может избавиться от них, раз уж до сих пор этого не сделало.       Злость на себя и на эту проклятую клетку неожиданно вспыхнула в душе Патрика, и он с силой вцепился в прутья и дернул, одновременно мысленно исступленно выкрикнув:       [Я не хочу, чтобы ты была здесь. Я создал тебя, а теперь не хочу, чтобы ты продолжала существовать!]       Решетка неожиданно легко сдвинулась с места и с гулким грохотом упала на пол, цепляясь за соседние обломки и роняя их вслед за собой. От удара об пол металл вдруг разбился на мелкие кусочки, словно на самом деле был хрупким стеклом.       Тяжело дыша и чувствуя, как капли пота медленно катятся по вискам, шее и спине, Патрик отступил в сторону. Ноги его едва не подкосились, и пришлось спешно прислониться к стене, чтобы не упасть.       Кажется, он снова израсходовал часть какого-то внутреннего ресурса, чего делать, наверно, не следовало бы.       Неожиданно Патрик услышал смех, и тут же понял, что смеется он сам. И ведь на самом деле — какая теперь уже разница?       Отсмеявшись и с усилием взяв себя в руки Патрик все же двинулся к дверце. Она была такая небольшая, что только совсем маленький ребенок мог бы пройти в нее не согнувшись. На ней был начертан какой-то символ. Присмотревшись, Патрик ощутил холодок, пробежавший вдоль позвоночника — ему показалось, что с дверцы на него смотрит Джошуа своим безумным, полным похоти взглядом.       Быстро отвернувшись, Патрик толкнул дверцу и слегка поморщился, когда та распахнулась, а в нос ударил неприятный запах, какой обычно бывает в зверинцах. Яркий желто-зеленый свет лился из открывшегося прохода, и, больше уже не медля, Патрик опустился на четвереньки и решительно двинулся вперед.       Оказавшись внутри и поднявшись на ноги, Патрик с любопытством осмотрелся — в логове он был в первый и, судя по всему, последний раз в своей жизни. Каменные стены, уходящие высоко вверх были густо оплетены паутиной. Под самым потолком висели многочисленные коконы с человеческим телами внутри. Телами, по большей части не совсем целыми.       Патрик поспешно оторвал взгляд от этого зрелища, так как побоялся, что еще немного — и его начнет мутить. Он все же пришел сюда по доброй воле и без злого умысла, и было бы совсем невежливо заблевать пол в чужом жилище.       В ту же секунду в самом его разуме раздался тихий смех. Патрик тут же повернул голову и увидел Оно, спускающееся к нему с своего места.       Если бы Патрик никогда раньше не видел истинную форму — точнее форму, наиболее близкую к истинной, которую его разум мог воспринять — то сейчас наверняка бы не смог сдвинуться с места от ужаса. Но после всего им пережитого и увиденного он только широко улыбнулся и двинулся навстречу Оно.       Спустившись, Паучиха в свою очередь направилась к Патрику и замерла в нескольких шагах от него. Она слегка припадала на правую сторону при движении — судя по всему разорванные когда-то Тварью суставы срослись не совсем правильно.       Патрик остановился и теперь снизу-вверх глядел в горящий алым светом единственный глаз. Второго не было и на его месте находилось месиво из обожженной плоти, медленно сочащееся отвратительным гноем. Жвала Паучихи находились в постоянном движении, с них клочьями капала пена.       А потом Патрик услышал гулкий, тягучий голос Пожирательницы Миров, не скрытый ни за какими масками:       [Кто ты и зачем пришел ко Мне?]       Патрик раскинул руки в стороны, ладонями вверх, и ответил негромко, но уверенно.       — Я Патрик Дэнвилл. И я пришел к тебе, дабы отдать тебе себя. Я и так принадлежу тебе, но полагаю здесь и сейчас слова имеют особый вес. Мое тело, моя жизнь, моя душа и моя судьба целиком и полностью твои, Вечная.       [Да будет так, Патрик Дэнвилл. Я принимаю твой дар. Когда твой жизненный путь окончательно завершится — ты разделишь со мной мою Вечность.]       Патрик ощутил, как от этих слов в нем что-то в ужасе сжалось — что-то глубинное, древнее, заложенное в самых дальних пластах разума — забилось в отвращении и отрицании, а потом вдруг лопнуло, подобно натянутой струне. Внутри разлилось тепло и спокойствие. Страх и отвращение исчезли, как будто были нарисованы мелом на школьной доске, и кто-то безжалостно провел по ним мокрой тряпкой. Теперь Патрик точно знал, что будет ждать его после смерти, и это знание вовсе не сводило с ума, а, наоборот, успокаивало.       Паучиха переступила с лапы на лапу, а потом медленно опустила морду ниже, так чтобы она оказалась на одном уровне с лицом Патрика.       [Ты третий, удостоившийся подобной чести, мелюзга.]       Патрик опустил руки, одновременно понимая, что вновь в стоянии двигаться. Он шагнул ближе, а затем коснулся горячего хитина рядом с тем местом, куда крепилась передняя лапа, и медленно провел рукой сверху вниз. Шкура Паучихи была упругой и плотной, ее покрывали жесткие волоски.       — Первым был Роберт Грей, — Патрик вновь провел рукой по хитину. Ощущения ему нравились. — А кто был вторым?       [А это имеет для тебя какое-то значение?] — в голосе Пожирательницы явственно прорезались насмешливые нотки.       Патрик лишь качнул головой. И правда, это было вовсе не его дело. Он перевел руку ниже, под морду Паучихи, где хитин был несколько тоньше.       — Все эти шрамы ноют и мешают двигаться, а незаживающие раны болят. Все эти годы?       [Постоянно. Но я уже привыкла.]       Патрик продолжал поглаживать Паучиху и заметил, что ее глаз стал светиться чуть слабее, а затем и вовсе услышал, как та тихо, утробно мурлыкает, явно не имея ничего против подобной ласки. Роберта за такое уже давно бы от души припечатала его к какой-нибудь жесткой поверхности, чтобы не забывался.       Но Паучиха — не Роберта. В который раз Патрик невольно поразился про себя тем, как же по-разному на одно и то же действие реагирует Пожирательница в зависимости от принятого обличья.       Наконец Патрик замер, понимая, что уже нет никакого смысла оттягивать неизбежное. Он прошептал едва слышно:       — Помоги мне ступить на путь, который приведет меня к моей Судьбе.       Вместо ответа Паучиха тихо зашипела и отступила от него на шаг. А затем быстро — так быстро, что Патрик даже не сумел разглядеть самого движения — поднялась на дыбы, нацелила на него жало и ударила.       Жало пронзило Патрика снизу-вверх, разрывая внутренности, диафрагму, легкие. Боль обжигающей вспышкой прокатилась по всему телу, а затем так же резко схлынула, оставив после себя онемение и какую-то странную легкость.       Патрик больше не чувствовал своего тела, расширившимися глазами глядя прямо перед собой, все звуки и запахи тоже исчезли, словно их никогда и не было. Паучиха выдернула жало и мир вокруг качнулся.       А потом Патрик увидел прямо перед собой морду Паучихи — судя по всему Оно подхватило его передними лапами, не позволив упасть на пол пещеры сломанной куклой.       Патрик отстраненно ощущал, как кровь покидала его тело быстрыми, упругими толчками, как она же льется изо рта, носа и, кажется, даже из глаз. Боли не было. Страха не было. Тело было совершенно невесомым.       Словно бы он летел.       Окровавленными губами Патрик улыбнулся. Он хотел было протянуть руку, чтобы коснуться в последний раз морды Паучихи, но уже не имел сил это сделать. Точно так же, как больше не мог вдохнуть.       Он увидел, как глаз Оно разгорается ярким оранжевым светом, чуждым этому миру, но одновременно невыразимо прекрасным. Всем своим существом он потянулся к этому неземному сиянию, желая навечно стать его частью.       И с этой мыслью Патрик Дэнвилл умер.